Шальная мельница

животу, и обратно.
Побледнела я от четкого осознания того, какие именно сейчас мысли, буйные надежды, верования, в его голове. Еще  секунды – и, когда между нами оставалось всего несколько футов, кривясь, морщась от боли, я закачала отрицательно головой и тотчас виновато опустила голову.
Горькие рыдания позорно выдали обреченность нашу сполна.
- Анна, - живо ухватил меня за плечи, и, ничего не стыдясь, прямо на людях, вмиг притянул, притиснул к себе. Поддаюсь, прижимаясь в ответ.
Едва слышно шепчу:
- Прости меня…
- Родная моя, - вынуждающее движение – и отстраняет малость, дабы встретились наши взгляды. Ласково проводит руками по моим волосам. – Ты чего, хорошая моя? - сжал за плечи. – Ничего страшного. Мы еще попытаемся… Слышишь? – усерднее вглядывается мне в глаза. Неуверенно, криво улыбаюсь. – Я вернулся, и теперь у нас всё будет хорошо.
Несмело, едва заметно киваю.
- Генрих, - послушалось грозное, с укором за нашими спинами.
Резко отстраняется, шаг в сторону, полуоборот.
Командор. Порицательный, многозначительный взгляд того на друга.
Покорно закивал головой мой Фон-Мендель и виновато опустил голову.
- Анна, - вдруг удостоил меня взором Рихтенберг. – Рад Вас видеть.
Смиренно, молча,  кланяюсь.
Бойко хватает  моего риттербрюдера  за локоть и тащит в сторону, ко входу в замок.
- Ты из ума, что ли, выжил? – доносится до меня рычание. – Не при всех же!
 
***
Словно на иголках, день. И здесь уже мой Генрих, здесь! И, тем не менее, по-прежнему, в недосягаемости. И хоть монахам не подобает, даже по такому случаю, закатывать пиры, все-таки общая трапеза, с вдохновленными, возвышенными, возбужденными речами и радостным, добродушным смехом, имела место быть в тот вечер. А потому еще одна ночь полного одиночества и душетерзания, однако, главный ответ на главный вопрос получен: Генрих жив. А потому… что еще нужно? А остальное – стерпится, и переживется.
 
***
На следующий же день, едва перевалило за полдень, как уже гонец, в виде мелкого мальчишки с мельницы, принес мне весть, срочное прошение риттербрюдера Фон-Менделя «явиться к нему на аудиенцию».
 
Сломя голову, путаясь в полах платьях, я мчала по коридору Замка, пока того не замечали сторонние взгляды. Но буквально поворот – и внезапно кто-то окликнул меня позади. Пристыжено обмерла я на месте. Резвый разворот.
Командор шагал навстречу.
Мгновения покорного ожидания – и застыл около меня. Загадочный, порицательный взгляд в очи.
- Анна…
- Да? – испуганно дрогнул мой голос.
- Я бы хотел… кое о чем Вас попросить, - едва различимый шепот.
- Слушаю, - нервно сглотнула я ком скопившейся слюны.
Немного помедлил, но, сделав шумный, глубокий вдох, осмелился:
- Я… всё понимаю. Вопреки… даже собственным ожиданиям. Однако… очень прошу, будьте осторожны. И это касается не только Вас. Я надеюсь, понимаете, о чем я, - многозначительный, проникая в самую душу, взор (несмело киваю головою в ответ), тут же виновато пряча взгляд.
- Он мне тоже дорог, - продолжил Комтур, - как и Вам. И хоть по духу, а не по крови, но считаю его своим братом. И мне страшно думать, полагать,… куда это всё ведет. Хотя… останавливать не смею. Даже если и… должен. А потому, еще раз, очень прошу, будьте осторожны. Тем более, это - куда больше в ваших интересах, нежели моих. Верно?
Покорно киваю головой, не смея подвести очи.
- Еще одна просьба… пусть этот разговор останется только между нами. Даже нашему общему знакомому… не стоит про него знать. Хорошо?
- Да, - поспешно отзываюсь.
- Радует. Надеюсь, мы друг друга отлично поняли. Береги Вас Бог.
Уверенный разворот – и пошагал прочь, оставляя меня застывшую в ужасе и ошеломлении, в полном одиночестве.
 
***
И если я в тот день так и не отважилась дойти до дверей моего Генриха,… после всего услышанного от Рихтенберга, то уже сам Фон-Мендель предрешил мою участь.
Вечером, после ужина и молитв, мой рыцарь пришел ко мне в приют и странными, отчасти излишне радостными, речами вынудил с ним отправиться на прогулку. Сначала сад, потом – библиотека. Да только, до последней мы так и не дошли.
Живо распахнуть дверь кабинета – и нырнуть внутрь, прячась за тяжелым, твердым полотном крепкой защиты.
 
- Анна, родная моя, что случилось? – вмиг обнял меня, притянул к себе. Пытливый, с опаской, взгляд в глаза.
Замялась, поморщилась я. Вырываюсь – шаг в сторону. Поддается.
Несколько шагов по комнате делаю – и полуоборот. Не подводя глаз:
- Меня пугают мысли о том,… что однажды тебе, возможно, придется ответить за… любовь ко мне. Причем, - кривлюсь, -  я имею в виду, здесь… на земле.
Взгляд в очи.
Тугая, непроницаемая серьезность – и вдруг ухмыльнулся. Уверенное движение ближе – и обнял за плечи, вынужденно представив меня лицом к лицу.
- Прошу… оставь эти мысли – мне. Я привык нести ответственность за свои поступки и решения, причем самостоятельно. А посему, надо будет – отвечу. А пока не стоит забивать сим голову. Иначе всё будет… зря.
Вдруг  оторвался от меня,  прошелся по комнате, к столу. Обогнул его сбоку, выдвинул  ящик – и что-то взял оттуда. Резво выстрелил взглядом мне в очи. Добрая, нежная улыбка. И вновь подойти ко мне ближе. Нежно коснуться плеч.
- Родная моя, Анна, - шумный вздох. Глаза в глаза. Задрожала я в волнении, чувствуя что-то неладное. – И пусть… мне не дано никогда на тебе… жениться, я… всё же хотел бы… принести клятву, - немного помедлив, виновато опустил очи. – Возможно, в свете… некоторых событий, грош цена моему обету. - И вновь взоры схлестнулись. – Однако, прими мое слово… всегда любить тебя и заботиться о тебе, в радости и горе, в здоровью и в хвори. Пока буду жив…
Обомлела я, не дыша.
- Я не могу надеть… на палец тебе обручальное кольцо, однако… вот медальон… с изображением Пресвятой Девы Марии, покровительницы нашего Ордена, пусть она оберегает тебя и дает силы верить в светлое будущее, что бы ни происходило вокруг. Анна,… я тебя безмерно люблю. И готов пойти на всё что угодно, лишь бы сделать тебя счастливой,  - немного помедлив, продолжил, - ты примешь мои чувства?
Несмело, смущенно закивала я головой, стыдливо пряча взгляд. Улыбаюсь.
- Да, - глаза в глаза. - Я тоже тебя люблю… безумно. И клянусь в своей верности и заботе, чего бы мне это не стоило.
 
***
Не отступился мой Генрих и по поводу своего решения… поспособствовать тому, чтобы я, наконец-то, познала радость материнства. И как велели наши собственные страх и разум, и как просил Командор, встречи наши были излишне осторожными, украдкой. Однако, редкими – сложно их было назвать. Как и прежде, мы просто не мыслили друг друга порознь, а вынужденные часы были сродными пыткам,  доводящим если не до бешенства, то до смятения и глубокой тоски.
 
Время шло. Недели за неделями. Месяцы за месяцами. Однако страх, истинный страх не сходил с умов и душ обитателей Бальги: война продолжалась, Орден повсеместно приходил в упадок, чувствуя огромную потребность в деньгах. Помощи, по-прежнему, особо ждать неоткуда было. Не сегодня-завтра… вновь могут объявить о новом походе. Только уже кого в него собирать – жутко было думать и полагать.
 
Не увенчались победой и наши с Генрихом усердия. Очередная дата – и очередной раз приходят такие ненавистные мне… вестники того, что утроба моя пуста, и все надежды – напрасны.
Раньше я так неистово боялась узнать, что… где-то произошла погрешность – и я от… Ярцева забеременела, что до сих пор не по себе от тех жутких мыслей, страхов… и просьб.
Сколько я тогда… противозачаточных перепила. Наверно, на складе в аптеке их было меньше, чем у меня… Чуть не жменями.
Нет, по норме, но с перестраховкой. Где, какой препарат можно совместить – тотчас все шло в дело. Ненормальная… я сама себе твердила, что я – ненормальная. И, тем не менее, приходил момент, когда… вновь это мерзкое совокупление происходило – и я мчала за таблеткой, как за… спасательным кругом для утопающего.
 
А теперь всё иначе… я молю каждую ночь, каждое утро, каждый день… Господа подарить мне ребенка, однако…
Что заслужила, то заслужила. Наверно, так?
 
Но ради Генриха, который уже не меньше моего, ждал каждый раз счастливую новость, я сейчас собираюсь в путь.
Цинтен. Моя дорогая Беата. Одна надежда на тебя и твой талант.
Ты мне поможешь. Непременно поможешь.
Я знаю. Я… верю.
 
***
Застала свою Знахарку на кухне, перебирала травы. Адель не было рядом – а потому смогли смело поговорить.
 
Сказать, что моя просьба, то, с чем я  к ней пришла, сильно удивила ее -  солгать. Так только, легкое вздрагивание бровей – и тяжелый, неподъемный взгляд.
Тихие, печальные вздохи.
 
- Беата, почему ты молчишь?
Несмело подвела взор. Застыла, подбирая слова.
- Я-то помогу. Всё, что смогу, что в моих силах и знаниях, сделаю…
- Но?
- Но… - кивает головой. – Есть один у меня страх, мысли…
Виновато опускает очи, отчего я невольно нахмурилась. Но лишь на миг.
Выстрел взглядом.
- Полынь… наша любимая полынь, … нас наказала, - немного помолчав, продолжила. – А ведь я просила, предупреждала…
- Ты тоже? - едва слышно прошептала я, в ужасе округлив очи.
Печально опустила та ресницы, вмиг потекли по щекам слезы.
- Мы можем сколько угодно… ненавидеть себя, начать думать… даже на своих мужчин. Однако…боюсь, это – приговор. На всё воля… Божья.
 
***
 Усердно пить травы, послушно и дальше вести втайне ото всех свой самодельный календарик овуляции, сражаться за поставленную цель – но… еще один день, еще одна неделя – и вновь омертвевшим взглядом узреть всего сего напрасность.
 
И даже если Беата… уже смирилась с этой нашей… в какой-то мере, заслуженной, участью, я… не могла опустить руки.
Далеким эхом из прошлого в голове моей звучал пример невероятного чуда, пример истинного упорства и положенной награды за неимоверный труд. Пример Ирины, жены Ярцева. Которая вопреки отлаженным, продуманным действиям сего беса – смогла удержать в своем лоне жизнь.
 
***
Но, пока моя голова была затуманена своими проблемами, совсем позабыла, вернее, не думала, что уже… подошел срок рожать Нани.
 
Прожогом помчать в Цинтен за Хельмутом и Беатой – и привести их в наш приют. На благо, или с каких других наставлений, Хорст не был против подобного вмешательства в тихую жизнь его фирмари. Более того, сделал непринужденный вид – и подался восвояси из зала, едва те стали на порог.
 
Жуткие были роды. Тяжелые. За все время, наверно, я впервые такое видела. На благо, наша Беата отлично владела ремеслом повитухи, а потому даже весть о том, что ребенок стал поперек и никак не желает далее проворачиваться, вовсе не выбила ее из колеи. Уверенные, точные движения руками – и процесс уже хоть как-то, но пошел своим путем.
Дикий, отчаянный визг, крик уже изрядно выбившейся из сил Нани, меня в очередной раз приводил в исступление, и только дружеские объятия за плечи Хельмута позволяли мне делать очередной, свободный вдох.
- Я больше могу, прошу, - сквозь слезы причитала Девочка. – Дайте мне умереть. Пожалуйста…
- Терпи, дуреха, - рычала Знахарка. – Не гневи Бога.
 
И снова писк, и снова крик, рев сестры, доводя и меня до рыданий.
- МАТЬ ТВОЮ, ЛИЛЯ! – внезапно зарычала (на русском) Нани, дико выпучив на меня очи. Но еще миг – и обмерла, откинувшись на