Про то, как враг народов войну выигрывал

как раз потому и надобно было, в то самое время разве что только грядущему генералиссимусу очень даже долгое топтание на одном, собственно, месте при самой той более чем великой скученности всех тех, до чего огромных своих сил.
Поскольку ему тогда и впрямь надо было изумительно же верно разом доказать, что вот ведь оно значиться как…
Никак не иначе, а с тех самых царских времен японской войны ничего и никак в России совсем этак явно вовсе не переменилось.
Да только все те более чем немыслимо дикие и ничем невосполнимые напрасные потери!...
Однако товарищу Сталину, чтобы разве что время подольше бы растянуть, совсем этак никого было, и близко тогда не в едином глазу нисколько не жаль.
Ему в тот момент было разве что надобно все то явное бессилие Красной армии красочно и зримо более чем  наглядно и совсем недвусмысленно весьма достоверно во всех же красках разом отобразить.
И вот оно, тому самое надежное свидетельство со стороны Сергея Снегова и, кстати, как раз-таки, по этому самому поводу. А взято оно из его «Норильских рассказов».
«У меня спрашивай, а не сводку! – закричал он, уже не сдерживая голоса. — И слушай, что тебе скажу я! Их наступает много дивизий, целая армия – они гибнут, нельзя же так, атаковать эти линии в лоб, без подготовки, а их посылают атаковать! Разве я допустил бы это? Но я тут, а не там, я ничего не могу сделать, лучше уж меня расстреляли бы, чем знать, что они погибают оттого, что я не с ними, а на этих проклятых нарах!
Он снова глухо зарыдал. На этот раз и Провоторов заговорил не сразу, а когда он заговорил, я понял по его изменившемуся голосу, что и он страдает, может быть, не меньше Бушлова. – Успокойся! – повторил он. – Нужно немедленно что-то предпринять.
Завтра напишешь новое заявление на имя Сталина, другое – Ворошилову, третье – Молотову. Я передам их знакомому летчику, он доставит без промедления в Москву. Не может быть, чтобы там, в конце концов, не взялись за ум! Не враги же они своему народу! Ну, ошиблись, ну, перезверствовали – пора, пора поворачивать, пока не съели подлинные враги!»

И далее там же:
«Бушлов? Видный работник Генштаба, знаток линии Маннергейма. Наши дивизии рвутся сейчас через цепи крепостей вслепую, не знают даже, обо что разбивают лбы… Нелегко ему, бедному… Всем нам нелегко, Сережа.
Провоторов накинул на себя бушлат, закрыл глаза и вытянулся на нарах.
Он спал или притворялся, что спит. Я думал о нем и о Бушлове. Я понимал теперь, почему тот так страстно твердил, что ему легче быть расстрелянным без вины, чем это предписанное насилием мирное нынешнее существование…»

И вот еще:
«Что еще добавить к этому невеселому рассказу? Дней через десять Бушлов исчез из барака. Ходили слухи, что его отправили в Москву, чуть ли не специальный самолет пригоняли для этого. Еще через полгода, когда ввели генеральские звания, я увидел в „«Правде“ » его фотографию: среди прочих генерал-майоров и он глядел на меня угрюмо и настороженно. На этот раз он был гладко выбрит».

202
То есть только лишь когда вполне всерьез возникли все те, до чего донельзя существенные и нисколько никем заранее абсолютно непредвиденные трудности…

Ну, а пока суд да дело, не очень уж к спеху кому-либо еще вот на деле действительно нужного человека было вот возможно безо всякого зазрения совести совершенно так запросто гноить в грязи, превратив талантливого полководца в полудохлую клячу.
А никак иначе то и быть совсем не могло в той самой многострадальной стране с совершенно обессмыслившимися тупыми болванами в ее чрезвычайно так корыстолюбиво идейном руководстве.
И надо бы прямо как есть еще разом заметить, что довольно многие из ее мнимых властителей были исключительно так гениальны в одних лишь своих чрезвычайно изощренных интригах.
Ну, а по-настоящему тогда всем правила одна лишь та общая, вооруженная до самых зубов красным знаменем, сколь необычайно уж истинно так восторженная коллективная безответственность.
Причем времена подчас меняются, а нравы – нисколько нет.
Всякое советское начальство было весьма вдумчиво же заинтересовано именно как раз-таки в том самом до чего незыблемом и своевременном продолжении всех тех старых «добрых» традиций…

203
Все ее «благие деятели» более чем наглядно являли собой, как есть исключительно уж явное карикатурное перевоплощение всех тех некогда до чего вдоволь имевшихся в русской истории лютых бояр со всей их азиатской алчностью до всего земного, корыстолюбием и чувственной ненасытностью.
А это как раз и есть доподлинно верный портрет довольно-то многих сталинских выдвиженцев, попросту до чего совсем неспешно заполнивших буквально все высвободившиеся места, так или иначе оставшиеся после тех прежних, ярых и неподкупных, аскетичных фанатиков ленинских времен.
Да только начинали они свою жизнь подчас с самой той, до чего непролазной нищеты и более чем суровой обездоленности, а потому и оказались они во многом явно лютее всех тех прежних господ, и то было вполне однозначно именно в их духе – создать в облике Сталина эдакого всесильного кровавого вампира.
Он ведь был, в сущности, сразу всем, и одновременно с этим был он вовсе-то и близко как есть явно именно что никем.
И абсолютно любые его вроде бы самые единоличные решения были тайным коллегиальным решением всех, и единственной его привилегией было казнить и миловать, всякого того, кого ему самому то будет угодно по всему своему на то самому этак явному своеволию и весьма вот обезличено царственному своенравию.
Но то лирика, а жестокая проза жизни тогда выглядела, собственно, так, что не очень-то доверяли большевики свои бесценные жизни русским штыкам.

204
Сталин предпочитал охранять свой бесценный покой при помощи одних только тех минных полей, которые, как известно, никаких политических убеждений вовсе так не придерживаются, а кроме того, им абсолютно все равно, кого это им и когда убивать.
Но лучше бы не было для всей Советской власти, нежели чем, собственно, загодя подготовить к тому условия, дабы уходить стало бы попросту именно некуда, раз кругом одни свои, а именно тогда и наступила бы счастливая эпоха для той донельзя разношерстной большевистской мрази, вылезшей, как известно, в князи из сущей грязи.

205
Да только совсем ничего и близко не вышло из всего того исключительно ведь браво задуманного похода на город Берлин.
Поскольку Гитлер в самый распоследний момент вдруг взял, да опомнился и нанес вероломный упреждающий удар.
А армия у Советского Союза всегда была исключительно так на редкость отменной, да и воевать она очень даже вполне толково умела.
Японцы всю ту войну до чего и впрямь-то явно боялись к нам и нос свой сунуть, раз уж слишком так весьма хорошо они по нему получили при Халхин-Голе, а как раз-таки это и дозволило огромный отток войск из Сибири на германский фронт.
А потому и вовсе незачем без конца и края без устали ругать Красную армию, ее надо бы, наоборот, во всю мощь пропагандистской глотки безмерно восхвалять и боготворить, причем поболее всего как раз-таки за тот ее великий подвиг, благодаря которому русский человек не оказался набитым чучелом в музее навеки победившего нацизма!

206
Ведь при этаком крайне бедовом руководстве закончить войну в Берлине смогла бы одна разве что только российская армия!
Никакая другая армия мира и близко не оказалась бы при подобных настолько критических для нее условиях, хоть сколько-то вполне же хорошо как-никак действительно отмобилизованной и как есть до конца и вправду до чего еще исключительно так боеспособной.
И сделала бы она это, по меньшей мере, и впрямь-таки до чего еще вовсе так несколько ранее, кабы не те более чем вдоволь мешающие ей в том сугубо же чисто внешние обстоятельства, а главным и наиболее наихудшим фактором тут непременно являлось то самое наивысшее ее командно-административное руководство.
Причем вполне однозначно тут имеется в виду лишь та его часть, что была исключительно так напрямую весьма вот непосредственно назначена во многом уж как раз именно той воинственно невежественной политической властью, и  главное все это только ради того, дабы всех сразу в армии «стращать и не пущать».

207
И это ведь как раз-таки данному дьявольскому церберу в облике человеческом как-никак, понимаешь ли, все те и впрямь наиболее «первостепенные задачи» более чем неизменно и было чисто уж по-житейски сколь обыденно проще так всего разом решать при одной ведь помощи того самого весьма невообразимо грубого человеческого фактора.
Вот, к примеру, на деле близится тот всею душой и впрямь более чем долгожданный конец войны, скоро людям разом идти каждому по домам – так нет же – надо бы непросто силой взять оплот фашизма Берлин, но и до чего обязательно приурочить это светлое историческое событие к великому празднику 1 мая.
Впереди Зееловские высоты, но то сущая ерунда, «враг будет разбит – победа будет за нами», ну а каковой это будет достигнуто ценой вовсе так никого за сердце и близко тогда никак так не трогало.
Главный восторг был в весьма своевременном взятии города, а людские жертвы были всего лишь разве что мелкой пылью, разлетающейся во все стороны от легкого дуновения сурового ветра эпохи.
«Люди были и ушли, а достижения они на века и тысячелетия» вот как раз это и было наиболее главным лозунгом господ большевиков.
И это как раз-таки чисто подобным образом вся та псевдогероическая братия саму так себя под видом многомиллионного народа сколь весьма словоохотно превозносящая и праздновала бал в те самые совсем уж более чем непроницаемо свинцово-черные времена культа чудовищно хищной личности.

А все те откровенно простые люди, как ведь были они пылью так именно ею, затем и остались.
Ну а как раз-таки именно потому и весь тот донельзя безликий урон день за днем наносимый врагом самым различным частям наших войск всему тому советскому истеблишменту был и близко вовсе не более интересен, нежели чем убой мясного скота.
Причем недели тогда сливались в месяцы, а потом перерастали в долгие военные годы, а нечто подобное так и тянулось столь бесконечно длинной вереницей мелких и больших сражений, считай, что с первого и до последнего дня той войны.
А то немыслимо страшное и трагичное время 1941 – это и есть именно та исключительно вот наиболее драматическая страница всей нашей истории, когда Красная армия разом получила беспрецедентно прямой и неожиданный удар в лоб, а почти тут же вслед за ним нарочито суровый и беспринципный большевистский наказ «ни пяди родной земли».
И это как раз, только поэтому Красная армия тогда весьма стремительно отступала, неся при этом никак несоизмеримые (с противником) огромнейшие потери, в неразберихе и спешке бросая то оружие, которым во всех последующих сражениях враг разил наповал именно тот народ, который его создавал, живя уж при всем том фактически на бобах.

208
И вместо более или менее разом так здраво и обдуманно организованного отступления к дальним рубежам вышло одно лишь разве что и впрямь совсем вот обезумевшее от ужаса чисто так безоглядное стадное бегство…
А между тем, идя именно как раз по этому вполне ведь до конца разумному пути, армия,