скажу. Да, это может показаться страшным, но это единственное, что нам остаётся.
- Но...
- Юрка, молчи! Пусть он даже этот, твой, СПИНОГРЫЗ. Пусть он хоть совсем НЕЧТО или НИЧТО – без разницы! Земной или внеземной – всё равно, в первую очередь, он зверь! Обыкновенный кровожадный зверь! – Светка перевела дух и перешла к более конкретному: – Если он поймает одного из нас, то, максимум, просто повалит...
- Как Волчок? – Юрка нервно затрясся.
Светка встряхнула брата, стараясь, чтобы тот по-прежнему воспринимал её слова.
- Да, как Волчок. Повалит и обязательно бросится за тем, кто будет продолжать бежать. Понимаешь?.. Он будет постоянно разрываться между нами! Но для этого нужно действовать организованно, двигаться на некотором расстоянии друг от друга. И ещё... Самое сложное, а может быть и страшное: не нужно бежать на помощь, если вдруг увидишь, что он догнал меня и пытается повалить, – Светка сама испугалась собственного тона и машинально отпустила замершего брата. – Ты всё понял?
Юрка не шевелился. Потом спросил:
- А если ОН меня первым догонит?
- Я тебя не брошу.
- Но ведь ты же сказала...
- Юрка! Ты всё слышал. Так надо! Прости.
- Понял, – малыш утвердительно кивнул. – А дальше что?
- Дальше?.. – Светка опасалась именно этого вопроса, потому что элементарно не знала, что будет дальше, как не знала и того, чего ей будет стоить отпустить от себя брата, и что именно она почувствует, если на того и впрямь нападут раньше неё.
«Стоп!!! Ведь в квартиру кто-то проник! А значит, дверь не заперта! Хотя, может, теперь уже и заперта...»
«А что если это и впрямь были Глеб и Марина? И их уже нет. Тогда наша отчаянная вылазка попросту лишена смысла! Нет-нет. Это всё страх. Родители живы, и я это отчётливо чувствую даже на расстоянии, даже не смотря на царящие между нами отношения! Я просто это чувствую, как чувствую боль!»
«Господи, когда я в последний раз называла их родителями?!»
«Да будь что угодно – тебе нужно, в первую очередь, спасать малолетнего брата! А дальше уж как получится».
Светка что есть сил тряхнула головой.
- Попытаемся выбраться, – сказала она как можно внятнее, стараясь заглушить царящий в голове шум. – А если не получится, снова спрячемся.
Юрка беспокойно заёрзал.
- Не пугайся – у нас будет телефон. И тогда этому гаду конец, кем бы он ни был!
- А может сразу на выход? – предположил мальчик.
- Я не уверена, что в темноте так быстро открою дверь. А где мобильник лежит, я даже с закрытыми глазами представляю, так что лучше не рисковать понапрасну.
Юрка кивнул.
- Ну что, готов? – спросила Светка и попыталась мысленно задать тот же вопрос самой себе.
Брат снова кивнул.
Светка с трудом разогнула затёкшие коленки и попыталась выглянуть сквозь замочную скважину. По детской витал сумрак, сквозь который ничего нельзя было рассмотреть. Девочка почувствовала тревогу, невольно подалась назад.
- Ну что? ОН там? – не вытерпел Юрка.
- Не видно ничего, – сокрушённо выдохнула Светка, собираясь с духом.
Она приоткрыла дверцу и медленно высунула голову наружу.
«Сейчас ОНО непременно откусит мне голову! Ам...»
11.
Герман Полиграфович сидел в темноте. Не сказать, чтобы он так уж фанател от подобного времяпрепровождения, просто денег не было даже на свечку. Все финансы, вырученные от продажи прежней «двушки», пошли на приобретение новой «однушки», а те скудные крохи, что остались, Герман Полиграфович растягивал, как мог, в надежде, что всё же удастся куда-нибудь пристроиться.
«Да хоть гардеробщиком, что ли, в ту же филармонию – и то было бы уже ЧТО-ТО!»
Однако вакансий не было даже таких.
Герман Полиграфович сидел на раскладушке в полупустой квартире и ожидал исхода. Своего исхода. Именно так, как бы дико это не прозвучало. Но вечера упорно проходили, будто данность их нисколечки не касалась. Герман Полиграфович прекрасно понимал, что наступать они будут ровно до того дня, пока у него будет оставаться хоть сколько-нибудь наличности, а затем всё непременно закончится.
«Вместе с этими проклятыми деньгами, что человечество возвело в ранг бога!»
Тяготы жизни угнетали. В особенности, когда внезапно гас свет, и квартира наполнялась бликами от фар автомобилей, что продолжали, не смотря ни на что, нестись по далёкому окружному шоссе – там кипела жизнь. Жизнь, которая блекла с приходом ночи в квартире Германа Полиграфовича.
«А сегодняшний туман сожрал и ту, другую жизнь».
Поначалу Герман Полиграфович не поверил, что машин больше нет. Он подумал, что всему виной – испорченное зрение, которое только усугублялось продолжительными голодовками, употреблением спиртного и наплевательским отношением к собственному здоровью. Глаза теперь дольше привыкали к полумраку, плохо фокусировали отдалённые предметы, а по утрам вокруг них появлялись синяки.
Но сегодня машин и впрямь не было. Туман то ли поглотил их, то ли просто распугал.
«Нужно срочно занять себя чем-нибудь, пока я окончательно не спятил. Но вот только чем?.. Ведь эта чернь сожрала не только осязаемую материю – в данный момент она давится моей душой!»
По складу характера Герман Полиграфович был аналитиком. Человеком, с трепетом относящимся к любым символам, а в особенности, к их выверенному построению. Как математик может с замиранием сердца любоваться красотой выведенного уравнения или философ исключительной остротой построенной фразы, так и Герман Полиграфович мог часами сидеть и рассматривать нотные альбомы, оставшиеся, наверное, ещё со времён школьных кружков и консерватории. Подобные возвышенные чувства вызывали не только знакомые и понятные ноты, но и любые другие цепочки и логические построения – пусть даже их смысл оставался непонятен.
На прежнем месте жительства, когда становилось тошно, как сейчас, а соседи совсем уж изводили, не позволяя дудеть в тромбон, Герман Полиграфович молча откладывал инструмент в сторону и подолгу всматривался в пожелтевшие листы нотной грамматики. Нет, он не пытался подобным образом чего-то достичь, – просто любовался первозданной красотой, не имеющей ничего лишнего, – даже звука, ради которого всё изначально и затевалось! Опостылевшее окружение при этом казалось примитивным, нездоровым, прибывающим в стадии стагнации, так что Герман Полиграфович даже не мог на него злиться.
«Вы ведь не станете бить калеку только за то, что вас раздражает его внешний вид?» – обычно рассуждал Герман Полиграфович и, возможно, именно по этой причине ему так фатально не везло.
«Хотя бы раз, но отпор дать было нужно! И неважно, что этим всё равно ничего не доказать!»
Однако эмоции быстро угасали, и Герман Полиграфович забывал о них. Маленькому человечку так проще – находиться внутри себя. Значительно проще.
Герман Полиграфович поднялся с раскладушки и, шаркая тапочками со стоптанными задниками, подошёл к окну. Убедившись, что магистраль и впрямь пуста, он какое-то время бесцельно бродил по комнате, прислушиваясь к шороху половиц.
Находившись вдоволь, Герман Полиграфович напоследок заглянул на кухню и всласть напился сырой воды из-под крана. В нос ударил резкий запах хлорки, и Герман Полиграфович решил, что раз уж так всё складывается в его нелёгкой жизни, то и ужинать он сегодня тоже не будет: просто не хотелось лишний раз открывать холодильник и мяться в раздумьях, по какой из пустых полок пробежаться взором на сей раз.
«Хотя сегодня темно, а потому, вроде как, всё равно... Всё рано на всё – как-то так!»
Он вернулся в гостиную и какое-то время сидел на раскладушке, созерцая в ночной тусклости собственные руки. Потом нахлынули воспоминания, а с ними, тоска и сопутствующие душевные переживания. Герман Полиграфович невольно потянулся к тромбону; инструмент приветливо блеснул медным раструбом и проскрипел кулисой что-то вроде: «Ну что, старик, давай напоследок ещё разок тряхнём стариной!»
Герман Полиграфович улыбнулся инструменту и, не чураясь позднего времени, продудел национальный гимн Ирландии во всей красе. Он не знал почему, но размеренный кельтский ритм самым чудодейственным образом вселял уверенность и веру в то, что всё ещё можно изменить!
«Наверное, всё от того, что кельтов тоже постоянно притесняли, как в негостеприимной Англии, так и на исконно родных территориях, располагавшихся на месте современной Ирландии. Не от хорошей же жизни они преодолели Атлантику, дабы основать и заселить Новую Англию, которая, со временем, эволюционировала в сверхмощную державу, диктующую свои условия даже потомкам тех самых саксов, из-за которых притесняемые были вынуждены покинуть родной дом! В нём что-то есть – в бунтарском духе кельтов, а соответственно, и в современном гимне Ирландии, – и это заслуживает неподдельного уважения!»
После того, как стихла последняя нота, Герман Полиграфович понял, что ну её к чёрту эту тьму! Если те же самые кельты сумели преодолеть океан, то неужели у него не получится вразумить какой-то там опостылевший трансформатор!
Наверняка просто вышибло автомат, а выйти и перещёлкнуть проклятый предохранитель – элементарно некому. Разве что Алла Борисовна догадается... Отважный борец за права человека и справедливость! Хотя, навряд ли. Пешим ходом на десятый этаж она точно не полезет – и плевать ей на квартиросъёмщиков, коим она поставлена прислуживать. Да даже если бы и было желание – куда там! Помрёт от разрыва сердца ещё на подходе к лестнице, только представив, на какую верхотуру лезть, – дед Кондратий, он такой: бьёт редко, но метко! Плюс дневной инцидент в 71-ой...
«Дети, наверное, подумали, что я маньяк какой... Надо бы спуститься и принести извинения. Заодно проверить добилась ли своего эта сварливая карга».
Герман Полиграфович решительно отложил тромбон и направился к выходу.
Он быстро поднялся вверх по лестнице и в нерешительности замер напротив приоткрытой двери.
Здравый рассудок, умудрённый громадным жизненным опытом, громогласно гнал прочь! Да Герман Полиграфович и без внутреннего голоса прекрасно ощущал, что это место проклято, а за дверью царит самая настоящая преисподняя, населённая всяческой нежитью, которая уже наверняка учуяла его запах и, в данный момент, несётся сломя голову навстречу новой жертве!
Герман Полиграфович невольно попятился.
Дверь отлетела в сторону, жалобно скрипнув на покорёженных петлях, – будто с той стороны в неё врезался локомотив! – а из мрака квартиры на лестничную клетку выскочило что-то огромное и ужасное, способное одним своим внешним видом парализовать волю и раскрошить боевой дух. Герман Полиграфович не заметил, как оказался на коленях, словно собирался взывать к милосердию безликого ужаса, сошедшего со звёзд за его столь же безликой душонкой. Блеснули острые клыки, и престарелый музыкант понял, что это конец.
«И угораздило же меня так некстати!» – пронеслось в голове буквально за мгновение до того, как ужас принялся за дело.
От мощного удара в челюсть Герман Полиграфович отлетел к противоположной двери – кажется лифта – и смачно приложился затылком об её металлическую поверхность. В ушах загудело, а полость рта наполнилась кровью. Герман Полиграфович сплюнул приставшую к бесчувственным губам эмаль, а вместе с ней и два передних зуба. Верхнюю челюсть пронзила вспышка
