Фигурке журавлика в японском искусстве оригами — несколько столетий. Образ этой птицы — один из часто повторяющихся в японской традиционной лирике (танка и хокку). Журавль предстает как обитатель высокого и вечного неба, которое часто символизирует безграничное одиночество. И лишь птица, мелькнувшая в его бескрайних просторах, становится символом жизни.
Осеннее небо,
Пустое от края до края:
Ни тени не видно на нем.
Как ты одиноко, небо!
Хоть журавль бы пролетел.
Это танка (пятистишие) является яркой иллюстрацией того, что в японском национальном сознании журавль является символом надежды и мечты. Японцы очень любят песню Я. Френкеля «Журавли», потому что она соответствует их религиозным представлениям о переселении человеческой души в душу птицы.
И.А. Бунин (1870—1953)
Журавли
Ясный и холодный день поздней осени, еду ровной рысцой по большой дороге. Блеск низкого солнца и пустых полей, осеннее безмолвное ожидание чего-то. Но вот вдали, за мной, слышен треск колес. Прислушиваюсь — треск мелкий, быстрый, треск беговых дрожек. Оборачиваюсь — кто-то нагоняет. Этот кто-то все ближе, ближе — уже хорошо видна его во весь дух летящая лошадь, затем он сам, то и дело выглядывающий из-за нее и покрывающий ее то кнутом, то вожжами… Что такое? А он уж вот он, настигает — сквозь треск слышно мощное лошадиное дыхание, слышен отчаянный крик: «Барин, посторонись!»
В страхе и недоумении виляю с дороги — и тотчас же мимо мелькает сперва чудесная, гнедая кобыла, ее глаз, ноздря, новые вожжи сургучного цвета, новая блестящая сбруя, вздымленная под хвостом на ляжках, потом сам седок — чернобородый красавец мужик, совершенно шальной от скачки и какого-то бессмысленного, на все готового исступленья. Он бешено кидает на меня, пролетая, свой яростный взгляд, поражает свежей красной пастью и смолью красивой молодой бороды, новым картузом, желтой шелковой рубахой под распахнувшейся черной поддевкой — узнаю: богатый, хозяйственный мельник из-под Ливен — и как ветер летит дальше. А пролетев с версту, сразу соскакивает с дрожек. Тут уж я гоню к нему и, приближаясь, вижу: лошадь стоит на дороге и тяжко носит боками, сургучные вожжи висят по оглоблям, а сам седок лежит на дороге возле, лицом книзу, раскинув полы поддевки.
— Барин! — дико кричит он в землю. — Барин!
И отчаянно взмахивает руками:
— Ах, грустно-о! Ах, улетели журавли, барин!
И, мотая головой, захлебывается пьяными слезами.
Владимир Бояринов
* * *
Пронеслась на заре по грунтовой дороге
Тройка взмыленных в дым ошалелых коней.
На телеге стоял, как на божьем пороге,
И стегал вороных безутешных коней.
И кричал он вослед журавлиному клину,
И слезу на скаку утирал рукавом:
— Ох, не мину судьбы! Ох, судьбины не мину
На небесном пути, на пути роковом!
Где-то дрогнула ось, где-то брызнула спица,
Повело, подняло, понесло между пней!
И склонились над ним:
— Чей ты будешь, возница?
Харкнул кровью в траву безутешный Корней.
И спросили его:
— Ты в уме, в самом деле?
И куда понесло тебя с грешной земли?
— Я-то что, я-то что? Журавли улетели!
Без следа улетели мои журавли.
В.А. Солоухин (1924—1997)
* * *.
Журавли, наверно, вы не знаете,
Сколько песен сложено про вас,
Сколько вверх, когда вы пролетаете,
Смотрит затуманившихся глаз!
Из краев болотных и задебренных
Выплывают в небо косяки,
Крики их протяжны и серебряны,
Крылья их медлительно гибки.
Лирика полета их певучего
Нашей книжной лирики сильней.
Пролетают, радуя и мучая,
Просветляя лица у людей.
Годы мне для памяти оставили,
Как стоял я около реки
И, покуда в синем не растаяли,
Журавлей следил из-под руки.
Журавли летели, не синицы,
Чьим порханьем полнится земля…
Журавли!
Заваленный работою,
Вдалеке от пасмурных полей,
Я живу со странною заботою —
Увидать бы в небе журавлей!
Павел Барто
Журавли
Высоко летят над облаками
И курлычут журавли над нами.
Вдаль скользя по ветру легкой тенью,
Тают птицы в синеве осенней…
В путь неближний провожать их выйдем,
Им простор земли далеко виден:
Ленты рек, озер разливы…
«До свиданья, птицы, путь счастливый!»
Клином в небо поднялись высоко,
Вольным воля на пути широком,
И летят не только днем, а ночью;
Видел кто-то не во сне — воочью:
В звездном свете, от земли неблизко,
Появились вдруг на лунном диске
И мерцали, шевеля крылами,
Журавли над спящими полями.
Виталий Мухин
* * *
А. Карину
Пустое утро пасмурного дня,
а на дворе ледком уже запахло.
И над равниной, низенькой и чахлой,
вожак свою колонию поднял.
И — с мягкой кочки прыгнув в небеса,
и — молодняк на случай примечая,
он полетел, поплыл, крылом качая, —
и дрогнули у стаи голоса:
курлы-курлы…
А мы бежим… Скорей за ней бежим —
Нам, босоте ленд-лиза, непонятно,
Зачем вожак поворотил обратно,
Идет на нас вдоль высохшей межи.
Идет на нас. И плачет. Боже мой!
Мы удивленно пятимся к забору.
Но караван кольцом взмывает в гору.
«Курлы-курлы» несется над землей
сквозь заполошно-рваное «динь-дон» —
динь-дон… динь-дон!.. —
в каком-то гибельно-червонном озаренье —
через войну и через мой детдом,
парящий над вселенским разореньем
от ранних звезд рабфаковской Москвы
до рудников и вышек лагспецстроя…
Давно ль они позаросли травою?
Но все туманней их рубцы и швы,
Все дальше, выше черные следы…
Ах, пахари воздушной борозды,
Ах, журавли, чего без вас я стою?!
Я — человек, покуда в небе вы.
В.Н. Мовельян (р. 1941)
* * *
Снега в полях растаять не хотят,
Но корни тянутся к теплу Земли,
А над Россией журавли летят,
Домой летят родные журавли.
Я слышу в их печальных голосах,
Как наскучались они там, вдали.
К родным местам, к своим лугам-лесам
Домой спешат устало журавли.
Однажды я покинул отчий край,
Шагнул в российский беспредел дорог,
Не поклонившись, не сказав «прощай»,
А возвратиться до сих пор не смог.
Не оттого ли в моих песнях боль
По тем лугам, где травы отцвели,
Что над Россией в небе голубом
Весной летят куда-то журавли?..
Не покидайте Родину, друзья,
Где на погосте прародимы спят.
Два раза реку перейти нельзя,
А журавли летят, летят, летят…
И.С. Соколов-Микитов (1892—1975)
Улетают журавли
В золотые, осенние дни собирались к отлету журавли. Готовясь в далекий путь, покружили они над рекою, над родным болотом. Собравшись в стройные косяки, потянулись в дальние теплые страны. Через леса, через поля, через шумные города, высоко в небе летели журавли. В глухом лесу, на краю болота, остановились они на отдых.
Еще до рассвета проснулись чуткие журавли. Чуть брезжит над рекой, над лесными черными макушками ранняя зорька. Темным и мрачным кажется в эту пору глухой лес. Один за другим журавли поднимаются с болота.
В этот ранний час в лесу просыпаются птицы, бегают по берегу проворные кулики. Скоро взойдет над рекой и лесом веселое солнце. Все тогда засияет, все переменится в осеннем темном лесу.
Высоко поднимутся журавли. С высокого ясного неба услышим их прощальные голоса.
До свиданья, до свиданья, журавли! До радостной встречи весною!
Песня лебединая
Известный русский историк литературы, критик, академик Петербургской академии наук, первый директор Пушкинского дома Нестор Котляревский в труде «Михаил Юрьевич Лермонтов. Личность поэта и его произведения», созданном в 1891 году и переизданном в 2013 году, отметил, что «поэт умер очень рано и в конце книги жизни успел перелистать лишь несколько страниц».
Прожив неполных 27 лет, он погиб на дуэли, разделив своей короткой жизнью участь многих русских поэтов. На гибель А.С. Пушкина гениальными стихами отозвался М. Лермонтов. На гибель Лермонтова отозвались одними и теми же словами трое никогда не говоривших друг с другом людей — Николай Гоголь, Александр Герцен и Проспер Мериме: «нечто страшное есть в судьбе русских поэтов». И в самом деле, ушли из жизни, едва перешагнув тридцатилетний рубеж, А. Полежаев, А. Кольцов, А. Дельвиг, К. Рылеев, А. Грибоедов… А. Пушкин погиб в 38 лет!
Забытый всеми, больной, слепой, сломленный годами ссылки, декабрист Вильгельм Карлович Кюхельбекер создал блистательный шедевр — стихотворение «Участь русских поэтов» — такую оценку дал ему В. Набоков в своей книге «Комментарии к «Евгению Онегину»» А.С. Пушкина» (М., 1999. С. 439—440). Открыв солидный том сочинений В. Кюхельбекера «Путешествие. Дневник. Статьи», изданного в серии «Литературные памятники», читаю:
…Горька судьба поэтов всех времен,
Тяжелее всех — певцов моей России…
Оценивая в стихотворении судьбу К. Рылеева и других поэтов-декабристов, В. Кюхельбекер думает и о М.Ю. Лермонтове, выделяя среди всех его — «лучшего поэта, пришедшего в литературу «после нас», «после Грибоедова и Пушкина».
Ему вторит и русская поэтесса графиня Евдокия Петровна Сушкова-Растопчина в стихотворении «Нашим будущим поэтам», опубликованном в сборнике «Стихотворения. Проза. Письма» (М. : Советская Россия, 1986):
…Не просто, не в тиши,
не мирною кончиной,
Но преждевременно, противника рукой —
Поэты русские свершают жребий свой,
Не кончив песни лебединой!
О Лермонтове Кюхельбекер в дневниковой записи от 11 апреля 1844 года сказал так: «Лермонтов занимает первое место между молодыми поэтами… если бы бог дал ему жизнь подольше — он стал бы, вероятно, еще выше, потому что узнал бы свое призвание и значение в мире умственном…»
Стихотворение «На смерть поэта» связало имя М. Лермонтова, до того мало кому известное, с именем А.С. Пушкина. Весь читающий Петербург повторял его стихи: «Погиб поэт! Невольник чести…» Лермонтов стал известнее как поэт, верный заветам А.С. Пушкина в своих разящих стихах и смелом вызове палачам «свободы, гения и славы». Следует отметить, что всего М. Лермонтовым при жизни было опубликовано лишь сорок стихотворений, а написано более четырехсот. И каких!
Обычно у крупных поэтов выделяют ранний период творчества и зрелый. Но как быть с Лермонтовым? Во все хрестоматии вошел его «Парус».
Белеет парус одинокий
В тумане моря голубом!..
Что ищет он в стране далекой?
Что кинул он в краю родном?..
Играют волны — ветер свищет,
И мачта гнется и скрыпит…
Увы! Он счастия не ищет
И не от счастия бежит.
Под ним струя светлей лазури,
Над ним луч солнца золотой…
А он, мятежный, просит бури,
Как будто в бурях есть покой!
Эти строки написал 17-летний поэт. Если это ранние стихи, то что же назвать зрелыми? У слова «талант» есть возвышенный синоним — «дар Божий». К Лермонтову эти слова подходят больше, чем кому-либо еще в мировой литературе.
Осенью 1839 года В.Г. Белинский писал Н.В. Станкевичу, что «…на Руси явилось новое могучее дарование — Лермонтов». В подтверждение этих слов он целиком переписал стихотворение «Три пальмы» и прибавил: «Какая образность! — так все и видишь перед собою, а, увидев раз, никогда уж не забудешь!» В одном из писем к В.П. Боткину он писал, что Лермонтов явился достойным наследником