Посох Адама.

жизнь не заканчивают самоубийством. В записке ясно просматривалась просьба сестры предоставить ей ещё один шанс помириться и начать жизнь с чистого листа.
  Но Ада неправильно поняла сестру. Она стала обзванивать морги, подняла милицию на поиски, и, приняв вид мученицы, сообщила родителям, что сестрёнка повесилась, бросив на воспитание Аде девочку, хотя сестра ещё была жива и отсиживалась в загородном доме у знакомых, которые уезжали на отдых к Азовскому морю.
  Неделю младшая сестра ждала самых близких ей людей – Аду с дочерью. Порывалась несколько раз вернуться в город. Затем поняла, что Ада старательнее всех подталкивает её к самоубийству,  и затянула петлю на шее точно так, как Ада описала неделей раньше родителям.
  Вдовец, художник-авангардист, к тому времени завершил сварные работы над делом всей его жизни – памятником Всемирному Лентяю. Но он уже не помнил и не хотел знать – были ли у него жена и дочь. Родственников он воспринимал, как железные фрагменты в основании своего небесного творения.

  Ада с дочкой приезжала в наш город с целью проведать родную тётку, поплакаться ей и встретиться с подругами курсистками, чтобы поделиться радостной новостью – её мужа, наконец-то, приняли в ряды штатных сотрудников КГБ их маленького сибирского городка. Так что, жизнь налаживалась, все враги – под колпаком.

  Адам решился встретиться с Адой в общежитской комнате её тётки.
  Открыла дверь хозяйка и спросила:
  - Чего надо?
  Адам растерялся и забыл имя и отчество бывшей его преподавательницы. Они долго и молча рассматривали друг друга. У Адама выпучило в мозгах только прозвище, которым когда-то он сам наградил тётку, но прозвище быстро прижилось в студенческой среде.
  - Здравствуй, Дрянь-Дрянь! – приветствовал Адам. – Я без водки и без подарков! Ада у тебя?
  - Ада! – кинула через плечо тётка. – Тебя хочет видеть какое-то чмо!
  - Спасибо!
  - Сам спасайся, убожество!
  Ада ни чуть не была удивлена.
  - Только - на пару слов, - сказал Адам.
  - Счёт пошёл.
  - Отпусти меня!
  - Нет.
  - Почему?
  - Перебор! Это уже третье слово: ты опять обещаешь «пару слов», а поступаешь, как тебе вздумается.
  - Ада, я требую: отпусти меня!
  - Нет.
  - Ты понимаешь, что и мои грехи ты, своим отказом, взваливаешь на себя? А рядом со мной уживаются только беда и отчаяние.
  - Всё понимаю, но – нет! – Ада захлопнула дверь перед его носом, и через дверь сказала:
  - Я с твоими грехами чувствую себя счастливой. А тебе, чтобы избавиться от предрассудков, нужно найти ту, которая  сильнее меня.
  - Умная, что ли, такая?! Или Дрянь-Дрянь подсказала?! – крикнул Адам, стукнув кулаком в запертую дверь, и направился к друзьям занимать деньги на обратную дорогу к Лилит.


                                            Глава  восьмая.

 
  - Боюсь ошибиться, но мне помниться, что на голову Адаму упал, всё-таки, утюг. Старинный такой, чавкающий,  в него ещё угли кладут чтоб нагреть.
  - А я настаиваю на гантели. Её можно бросать бесконечно с пятого этажа, а утюг со второго раза рассыплется. Правда? Чего ты молчишь, Адам? Тебе тогда исполнилось двадцать пять или это случилось раньше?
  - Уважаемый господин! Не кривите душой, отвечайте как перед Богом!
  - Нет, всё-таки – утюг. Теперь точно вспомнил: Адама пригладил утюг. Было ему двадцать пять. А что вы хотите? Какой герой, такая и героическая история.

  - Утюг едва задел голову.
  - Гантель.
  - Тяжёлый предмет, предположительно утюг или гантель, ударил по касательной, но этого хватило, чтобы мозги повернулись в обратную сторону, против часовой стрелки, и Вы, уважаемый господин, кинулись собирать осколки черепульки, как пазлы.
  - Так и занесём  в протокол.
  - Я фигурально выразился. На самом деле, череп не пострадал.
  - А 18 швов на голове?
  - Скальпированная рана.
  - Эка, Вы хватили, весёлый незнакомец! Скальпированная рана зафиксирована была у Адама много позже, и вряд ли Лилит что-то хотела знать о швах на его голове.
  - Хотите сказать, что Адам ей был уже безразличен? Ничего, что мы говорим о тебе в третьем лице, Адам?
  - Адам – это ураган, цунами, стихийное бедствие. Он интересен всем и всегда, даже посторонним своими непредсказуемыми последствиями. Каждое его появление наносит страшный ущерб. После долго пребываешь в шоке, но, приспосабливаясь к его новым чудачествам, постепенно крепчаешь, обретаешь иммунитет.
  Когда Адам вернулся в семью, как нашкодивший щенок, и повинился, Лилит сказала ему:
  - Твой побег научил меня многому! Я теперь другая, ты меня не узнаешь!
  « Слава богу, врёт по-прежнему!» - обрадовался Адам.
  - Я оставалась верной тебе, хотя ты этого не заслужил.
  - Разве верность – это заслуга?
  - Подумай хорошенько! Я ведь – женщина! Физиология требует своего, - опять начала дразнить Лиля, пытаясь расшевелить его собственнические чувства.
  - Своего чужого?
  - Чужого своего!
  Адам узнал от Лили, что она уезжала на неделю в Москву – на курсы повышения квалификации. Их малютка-дочь оставалась под присмотром тёщи, как всегда. Хлопот было немного, ясли-сад находился в ста метрах от дома. Отвести утром, забрать вечером, искупать, накормить – это тёще только в радость. Лиля и звонила из Москвы не часто, полностью полагаясь на мать.
  Пять дней повышали квалификацию, а на шестой всей группой закрепляли дагестанским коньяком. Традиции буйного застолья были нерушимы, как и после застолья – перекрёстное опыление.
  Лилю утащил в свою комнату один чокнутый доцент из Воронежа.  «Я  была очень пьяная, но у нас ничего не было. Поиздевалась над похотливым паразитологом, потом вырвалась и убежала в свою комнату. Рассказала всё подруге, ты её знаешь, а та пошла к доценту и надавала ему пощёчин».
  Адам, лениво выслушав Лилю, вдруг осознал, что ему была абсолютно безразлична верность его супруги.
  Лиля постелила на ковре:
  - Хочу сегодня на полу.
  - Понравилось? Или сравнить хочешь с доцентом?
  - Я же сказала: у нас ничего не было.
  - Извини, забыл. Главное – чтобы не заразиться от сравнений.
  Ну, и что изменилось, если бы Лиля призналась: «Спала с доцентом, и не раз!»
  Ничего! Другой она не стала. Осталась прежней, до скуки узнаваемой. Взгляду было отдохнуть не на чем.
  И проникла в душу пустота, и вытеснила всё живое, и вокруг прижилась, и дальше – до необозримых пределов.
  И пустая мысль, обронённая словом, требовала пояснения или раскаяния.

  - А помнишь, Адам, как в гостях у Гены ты заснул на грядках и схватил двухстороннее воспаление лёгких? Нет? А приятеля Дюшу? У него ещё заклинило в башке, и он из Афганистана, при полной боевой экипировке прокрался через все мыслимые границы и немыслимые посты домой и поселился на чердаке твоего дома? Не помнишь?

  Пустота. Из пустых и пустяковых событий, колыхнувшихся в пустоте, запомнилось немногое.
  Супружеская пара – оба студенты Лили. Он, будущий врач или поэт, никак не мог определиться. Она, будущий педиатр, млела от стихов мужа. Ездила несколько раз в Москву, показывала стихи Ряшенцеву и, почему-то, политическому обозревателю Бовину.
  Отзывы были хорошим, но публиковать стихи никто не хотел.  И без будущий врачей настоящих поэтов было больше, чем в продаже блокнотов и писчей бумаги.
  Каждый хотел стать известным, удивив всех, и перекроить мир под своё, «гениальное» представление о жизни. Но каждый, упиваясь своей значимостью, не мог по молодости додуматься, что не стыдливая гордыня творит искусство, а нахрапистая ничтожность. Больше всего случайных людей отирается в поэзии, потому что с Пегаса падать не больно.
  Ты впервые в своей жизни дал правдивую рецензию стихам будущего врача, но он резко отреагировал:
  - Это - твоя правда! И только твоя! Ты хотел её сказать – и сказал. Но я не хотел её слушать, потому что моя правда совершенно другая. А говорить правду только о других так же легко, как лгать другим о себе.
  - Я старался быть объективным, - сказал ты.
  - Не можешь быть объективным. Это равносильно тому, что ты наелся яблок с ржаным хлебом и, баритонально попукивая, лёг на диван, чтобы не без удовольствия нюхать собственные газы. А другим мимо тебя пройти нельзя – конюшня!  «Своя говнинка, как малинка».

  - Позвольте мне, всё-таки, продолжить?  Вы вмешались на самом занимательном месте.
  - И что занимательного произошло? Может ты, Адам, помнишь? Смутно?
  - Именно, что смутно! Адам и не может этого помнить. Можно ли вспомнить, какая была погода, скажем, 28 лет назад, 24 августа в 16 часов 24 минуты, при условии, что в тот день ничего необычного не произошло?
  А занимательное заключалось вот в чём: Адам начал сознавать, что жизнь – это только потери, что с каждым приобретением терял он в десятки раз больше. Обретал, как курочка – по зёрнышку, а терял сразу всё, что «наклевал».
  Страх потери дисциплинировал Адама, но и утверждал в мысли о неизбежности потерь, будто высшие силы вынесли приговор: «должен жить так!»

   Гена поучал: «Мы живём в материальном мире, значит, должны думать о материальном. Религии придуманы для пожилых, уставших людей, которым пришло время подумать о душе. Поэтому фанатами веры легко становятся бывшие проститутки, воры, убийцы… И неудачники. Вернее, те, кто сжился с этой мыслью.
  На самом деле неудачников нет. Можешь поверить, я сотни людей оперировал, внутренности у всех одинаковы.
  О преимуществе  духовной чистоты распространяются те, кто не может обеспечить себя материальными благами.
  Молитва всегда уступала денежному знаку. А молитва богатого всегда была приятна Товарищу Всевышнему, потому что богатый меньше клянчит  у Товарища и больше благодарит. Товарищу благодарность слушать приятно, он и грехи отпускает им легче, чем попрошайкам»
.
  - Вам не стыдно, уважаемый господин? Вы несёте в массы учение пресмыкающегося. Известно, чем закончились наущения Змея! Из райского сада кое-кого опустили так низко, что ниже можно только уткнуться в сложноподчинённую систему канализации.
  - А я давно заметил: что не угодно сказочникам, то противоречит учению о материализме.
  - Ваш рассказ об Адаме мало похож на правду.
  - Адам вернулся к Лиле и ребёнку, потому что слабак всегда возвращается. Сперва бросает всё и уходит в отчаянии, но вскоре, зацепившись за повод, обязательно изыскивает возможность, чтобы вернуться.
  Как-то Лиля привела Адама в лабораторию, решив, что настало время показать мужу, чем она занята в институте, кроме чтения лекций студентам, проведения семинаров, чаепития с коллегами.
  В полуразрушенном здании, пропахшем формалином и смертью, будущие учёные светила, доктора наук и лауреаты Нобелевских премий препарировали мышей.
  Проводили анестезию:  ловко хватали за хвост зверька, крутили над столом вниз головой и затем хирургическим зажимом ломали шейные позвонки.
  Лиля сказала Адаму:
  - Следующим можешь стать ты, если будешь плохо себя вести.
  «Почему следующим? – хотел спросить Адам: - Лиля давно уже покрутила его над столом!»      
  - Были случаи, когда мыши сбегали?
  - Были. Один мышонок сбежал, забрался под железный шкаф – ни чем не могли его вытащить. Через неделю сдох. Вонь стояла невыносимая. Молодой был мышонок, глупый. Вот старые мыши понимают, что шансов  выжить, попав в операционную, нет никаких. Все обречены на жертву ради науки.