Посох Адама.

сглатывали? «У Вас такие выразительные глаза! – и смотрели на ноги, пожирали глазами, насиловали визуально: - Пригласите меня в гости?»
  Адам явился без приглашения. Принёс с собой гитару, две бутылки дешёвого вина, и с порога нахраписто атаковал:  «Для всех моё имя – с ударением на первом слоге. Для меня  твоё имя - на первом месте! Вся моя жизнь – ради тебя! Я не хочу тебя больше терять! Я так долго тебя искал, поверь! Ты мне снишься каждую ночь! У меня губы распухли, потому что непрестанно во сне твержу твоё имя! Не веришь? Могу ещё одно ребро дать на отсечение! Не мучай меня и не гони от себя! Я буду всю жизнь на руках тебя носить! Я сделаю всё, чтобы ты была счастливой: лягу прахом у ног твоих; сторожевым псом стану охранять твой покой; набивать рот кремом для ног, чтобы потом вылизывать тебе пятки! Только позволь мне не отводить от тебя взгляда, любоваться тобой, засыпать и просыпаться, вслушиваясь в твоё дыхание!», и т. д.
  Красиво преподнёс себя. Не подкупил, но заставил Еву задуматься. Всю ночь пел  грустные, незнакомые ей песни, под утро она решилась на смелое предложение: «Хорошо, Адам, попробуем, поживём вместе, вдруг что-то получится? Только у меня будет условие: если кому-то из нас надоест, то надо будет сразу признаться, не тянуть друг из друга нервы и по маленьким кусочкам не отрезать от плоти».
  «Я буду стараться до самой смерти тебе не надоесть! – и, наблюдая, как она шла к раковине,  Адам добавил: - Не женское это дело – руки марать о грязную посуду. Теперь этим займусь я. А ты пока постельку расстели. Обиделась? Извини, я пошутил глупо».
  Не вдруг, конечно, не в один день Ева поняла, что терять этого «свистка смолёного» не хочет. Не дёшево ей обошёлся.
  Высокое начальство, прознав об их отношениях,  признав их регулярные свидания нелепой случайностью и недосмотром партийных органов, вызвало Еву «на ковёр» и предложило в ультимативной форме: «Или вы ставите крест на своей карьере, или гоните от себя подальше, ко всем чертям, этого подонка!»
  Удивительно, Адам умудрялся всем её знакомым стать поперёк горла, а начальство его люто ненавидело.
  «Я имею опыт в воспитании молодёжи. Мне доверили руководить огромной комсомольской организацией. Неужели, вы думаете, что я с одним подопечным не справлюсь?» - наивно надеялась Ева отстоять себя и отвести их гнев от Адама.
  Она пыталась уже, по-своему, воспитывать его.  Однажды задержался неизвестно где и с кем на три часа. А перед этим клялся, что домой всегда будет приходить без опозданий.  Ева выставила его вещи за порог: «Уходи! Навсегда! Я тебя больше видеть не желаю! Врёшь на каждом шагу, изворачиваешься.  Из-за тебя у меня одни неприятности! С тобой жить невозможно!»
  Молча собрал вещи и ушёл.
  А в полночь бросилась его искать. Вдруг наложил на себя руки? Вдруг хулиганы избили. Рыскала по кустам, терзало плохое предчувствие: лишь бы жив был, лишь бы ничего с ним не случилось!
  Подняла на ноги друзей -  Енохины примчались сразу же: «Кто такой, Адам? Почему скрывала от них? Хотя бы – как выглядит?» Пришлось рассказать. Под конец разрыдалась.
Енохина  одной рукой массировала ей затылок, а другой в чай капала успокоительное: «Все мужики одинаковы. Неужели, влюбилась? Ничего, протрезвеет и вернётся. Таких женщин не бросают». Всю ночь не смыкали глаз, а утром наугад позвонила в ведомственное общежитие –там её узнали по голосу: «Да, такой имеется в наличии. Пришёл ночью, помылся, побрился, постирался,  лёг спать. Ещё не просыпался».
  Никому, ничего не объясняя, кинулась в общагу. Дежурные и комендант  таращили на неё глаза: «Что  случилось? Почему внеплановая проверка?»
  Дубликатами ключей открыли комнату: действительно, спал, как ни в чём не бывало. Такой родной, такой беспомощный, такой любимый. Вспомнила Енохину: «Неужели, влюбилась?»
  Сдёрнула с него одеяло: «Одевайся! Домой пора! Я тебя жду в вестибюле!»
  А он, как птенец, сидел, нахохлившись, голый, – постиранные трусы сушились на спинке стула, - и каждое родимое пятнышко на теле, каждая морщинка на его лице казались  частицей её самой.

  Дина привела в чувство: «Мне ещё месяц назад тётка докладывала, что племянница таскала за собой повсюду нового кавалера, а родной тётушке боялась показать. Что, мол, усадишь его, сирого и голодного  на холодную скамейку во дворе, а сама по часу чаи гоняешь с родственниками. Так воспитывала?»
  «Наверно, тогда ещё не знала, нужен ли он мне? Было много сомнений относительно его моральных качеств и достаточно поводов, чтобы распрощаться с Адамом. И вообще, мужа всегда надо держать в чёрном теле. И доводить до такого состояния, что мастурбировал бы, только глядя на фотокарточку с моим изображением, где я в полный рост и, допускаю, прикрыта бикини или – в пеньюаре.
  «Очуметь! Какая дура  поверит, какой дурак вытерпит?»
  «Я после первой ночи с ним, -  когда Адам допытывался, лучше ли он прежних, было ли хорошо так же, как ему, - призналась, что мне Это Дело не очень нравится. Больно, потому что давно уже ни с кем не было. Вот, его руки, его ласки – это что-то!
  И потом, мне проще держать его в чёрном теле потому, что у нас разные биоритмы и активность. Когда он хочет, я уже валюсь с ног от усталости, засыпаю, а утром его не добудишься» - опять соврала Ева, потому что, как пионерка, «Всегда готова!» была, едва касался  плеча, начинал поглаживать и целовать ей спину, щекотать страстным шёпотом ухо. Не реально отказать, невозможно отказаться.
  Что касается тётушки, то та давно уже позвонила родителям и в деталях обрисовала Адама. К бабке не ходи! Повинилась, что не уберегла племянницу, что какой бы «такой, сякой, разэтакий» Адам  не был, но это выбор их старшей и непослушной дочери, что  всё грустно, но и чревато скорой свадьбой и внуками.
  «Я боюсь, что родителям Адам может не понравиться». – Призналась младшей сестре.
  «Не говори глупостей. Ты же знаешь, что скажет папа: «Наши дочери плохих мужей себе никогда не выберут!»


                                           
                                                 Глава десятая.

  В обычный вечерний час, по строго установленному летнему графику, в небесной сфере что-то оглушительно лопнуло и разнеслось едким шипением над городом. Воздух дрогнул, будто Природа резко опустилась  необъятной задницей на детский горшок.
  Стало возмутительно душно, и досадно  за отчизну.
  Городская птица приостановила  местные перелёты по отхожим местам и мусорным мульдам. Не было видно её и на штырях голых антенн. Прочая живность попряталась по подвалам и гордо замерла в привычном ожидании конца света.
  В 163 квартире углового дома по улице Народовольцев вышеупомянутый хлопок был воспринят как сигнал грядущего Великого скандала. И, как всякая грандиозная операция, скандал начался скромно, будто исподволь.
  Прислушиваясь к вакханалии за окном, жена Адама решила успокоить себя догадкой:
  - Это самолёт, - сказала Ева мужу без тени сомнения, точно всю жизнь проработала диспетчером в аэропорту. Она в эти минуты,  тоже по строго установленному графику, кормила младшего четырёхмесячного сына. Сын кормиться не желал. Истыканный материнской грудью, он извивался, прогибался и истошно орал, требуя молоко из бутылочки.
  - Это самолёт, - повторяла жена, методично и настойчиво набивая грудью рот младенца.
  - Нет, это завод, - решил прервать упорные заклинания  Адам, сидя тут же, на диване, рядом с Евой и вяло наблюдая за искривлённой картинкой на экране телевизора. (Ни дипломатической улыбки в адрес жены, ни проблеска интереса к мукам матери его детей).
  - Адам, ты – говно, - пока ещё спокойно и предварительно заключила супруга.
  Адам хорошо знал по личному опыту  и опыту предков, перешедшему с генами, что кормящую самку трогать нельзя. При контакте с противником у самки активизируются ядовитые железы и образуются набухания в области шеи и груди.
  Однако соблазна - едко огрызнуться - он подавить в себе не смог и хладнокровно, точно заслуженный ассенизатор страны, парировал:
  - На себя посмотри сперва, а потом уж других нюхай!
  Слова были восприняты правильно, бойцовский дух в женщине среднерусской полосы пробудился:
  - Я твоих трусов достаточно нанюхалась! Чего там, трусы? Ты даже носки постирать себе не можешь!  Неблагодарная ты, скотина! Кто меня такой сделал: превратил в домработницу? Теперь ездишь на мне и ещё упрекаешь! Совести в тебе  ни на грош! Паразит, я же с твоими детьми уродуюсь! Ты только жрёшь, спишь; по дому палец о палец не ударишь! Живём, как в жопе! Всё у нас на соплях: к чему не прикоснёшься – разваливается! Сказала – самолёт! И амба!
  - Завелась. Слезу ещё пусти!  Может, проймёт меня? Завод, я сказал!
  Слезу Ева пускать не стала. Она отнесла младшего в кроватку и запустила в Адама фарфоровой кружкой.
  Привычный к подобным,  «марш-броскам», Адам на этот раз не успел сгруппироваться и отвести удар противника. Кружка угодила ему в голову и на секунду выбила из него сознание.
  Проступок жены давал право Адаму на ответные, непредсказуемые действия. Разбрасывая на ходу фразы, склеенные из проклятий и грубого рабоче-крестьянского мата, он заметался по комнате; опасно размахивая руками и укладывая вещи в серую хозяйственную сумку, с которой раз в два месяца покидал семью и уходил «напрочь» из дома.
  Старший ребёнок растерянно сглатывал слёзы, не определившись, кого ему жалеть, младший истошно орал, напуганный мельтешением отца, - по комнатам носилось нечто огромное, похожее на грузовик с камикадзе за рулём.
  Ева сидела на диване, строго держа спину, точно телеграфный столб, и прислушивалась, как из недр её организма – чуть выше крестца – всплывает монотонное гудение – предвестник истерики с потерей сознания в последнем акте. Она сглатывала этот гуд, загоняла в желудок кислой слюной, была занята полностью собой, но мужа из поля зрения не выпускала.
  Наконец Адам обулся, топнул по-хозяйски, проверяя прочность каблуков и торжественно замер в ожидании раскаяния жены или, наоборот, матёрого напутственного слова в дорогу.
  Была пауза. Ева сглатывала слюну, поигрывая кадыком, точно передёргивала затвор дальнобойного орудия. Недокормленный сын подозрительно затих в кроватке. Вдруг  во всём величии предстала перед Адамом идиллическая картинка семейной жизни, полная тишины и загробного покоя. Уходить расхотелось. Но мужская гордость, сильно ушибленная фарфоровой кружкой, пинала на улицу, жаждала отмщения, желала проучить непокорную и жестокую Еву.
  «Хотя бы извинилась напоследок, - мысленно молил Адам, - может статься, простил бы через два дня. Адам – мужик отходчивый. Главное – верный и периодами любящий. Подобных ему, вымирающих особей, на территории СССР единицы. Все должны быть занесены в Красную книгу, и по Указу находиться под охраной государства. Только вот руки у правительства до долгожданного Указа не доходят. Некогда им, всё разоружаются, чтоб потом вооружаться. А за их спиной добропорядочных граждан жёны фарфоровыми кружками почти насмерть забивают».
  - К родной мамочке лыжи намылил? – желчно подначила Ева.
  - Сейчас не зима. И без лыж обойдусь, - огрызнулся Адам.
  - Иди, иди к свекрови! Поплачься ей: такая у тебя жена нехорошая! Обижает паиньку, житья не даёт. Где это видано,