Посох Адама.

- Я где-то читал, что нацисты во время войны развлекались подобным образом: ставили к стенке одних евреев, укладывали в ряд   автоматы и приглашали других евреев-добровольцев в расстрельную команду. После добросовестного исполнения уже добровольцев ставили к стенке и вызывали следующих. И так продолжалось до полной победы евреев над евреями.
  Наверное, мыши со страхом и надеждой воспринимают тебя, как богиню Исиду, Нун или Маат. Нет, Элохим – вот кто ты! «Семь дней мышонок Мойша препирался с Богом у неопалимой купины! Не договорился!»

  - Вглядываться в языки пламени и ни о чём, не думая, вдруг познать всё!
  - Уважаемый господин, всё – это что?
  - Например, с упрямым постоянством некие высшие силы навязывают нам мысль, что жизнь человечества однообразна,  предсказуема и проявляется, как зеркальное отражение жизни изначального человека. Судьба написана, закодирована в генах, и точка поставлена.
  Как бы ни изворачивался каждый из нас в мгновении между рождением и смертью, как бы ни пытался доказать, что «Я» - это нечто разумное, грандиозное, в сравнении со Всеми, как бы ни старался изменить, подкорректировать отражение или разбить зеркало, каждый из нас обманывает только самого себя. Жизнь изначального человека, придуманная Господом Богом Всевышним, и обронённая тайнописью в назидание человечеству – это и есть неприкасаемая Заповедь, полотно зеркала. Это и есть матрица, с которой скопированы миллиарды судеб.
  А попытки переписать Заповедь под себя приводят к печальным последствиям и раскаяниям Каина, Хама, Эхнатона, Александра Великого, Чингисхана, Наполеона, Ленина, Гитлера, Сталина, Мао, Че… Всех не перечислить, их – тысячи. Но все они, поправ Заповедь, только лишний раз доказали, что невозможно перевалиться через рамки судьбы, уготованной некогда изначальному человеку, что их мерзостные деяния – это лишь блёклое отражение второго, пятого, семнадцатого… первородного греха.
  Миллиарды людей жили и живут по одному сценарию, написанному для изначального человека. Сценарий совершенен, и нет необходимости Господу придумывать новый.

  - Демагогию оставим «на потом». Я продолжу:
  Адам обратил внимание, что тёща, основательно изнасилованная за годы Советской Власти коммунистическими идеями, относилась к  Всевышнему, как к конкретному сказочному персонажу – дядьке с бородой и скверным характером. Но природа брала своё: и тёплыми весенними ночами, осадив «лентяйку», она в образе фаллического бога Мина проводила первые тренировочные вылеты вокруг дома, готовясь к главному шабашу года.
  Не то, чтобы подготовительные мероприятия пугали Адама, скорее, настораживали. Он говорил Лиле:
  - Твоя мама плохо спит. Спроси у неё: «Я не являюсь причиной её бессонницы?»
  Лиля возмущалась:
  - Не трогай маму! Она делает всё, чтобы мы были счастливы!
  «Счастливы – кто?  Мать, дочь и внучка? Или старшая дочь с Геной и внуком? В любом случае – без Адама».
  - У Гены всё в порядке. Он ночью дежурил в операционной. Выпил всего сто граммов спирта.
  «Откуда Лиля знала подробности о Гене? Ещё ведь не созванивались? Кстати, а почему циновка опять такая пыльная и лежит поперёк комнаты, а не вдоль, как с вечера  её Адам укладывал?»
  Спросил и сам готов был ответить: «Осваивают курсы нетрадиционных пилотов вместе!»
  - Глупый, маленький мышонок отвечает ей спросонок…- глумилась Лиля над Адамом.
  - В Бога вы не веруете, потому Бога не боитесь.
  - Нет господа, нет и наказания Господня!
   Ночные и, видимо, изнурительные осваивания атмосферы тёщей и Лилит на «лентяйках» и циновках раздражали Адама ещё потому, что ему одному приходилось подниматься в четыре часа утра, занимать очередь в продмаг за полуфабрикатами. Записывать трёхзначный номер на ладони, к половине шестого спускаться на два квартала и там выстаивать живую очередь за тремя литрами молока. Потом возвращаться в магазин и дожидаться к открытию обнадёживающих вестей: колбасу обязательно привезут, но после обеда, а если повезёт – ещё и пельмени выбросят на прилавок.
  Семья нежилась в постели, а в это время он, истый добытчик, хитростью и локтями вынуждал государство  поделиться продуктами питания. Жизнь казалась правильной, устои  непоколебимыми, политика партии – самой гуманной. Не хватало только помощниц, сменщиц на бесконечные очереди в закрома Родины. Сменщицы, отлетав ночь, спали, заранее вооружившись ответными упрёками: «Подумаешь, герой,  отстоял очередь за молоком для своего ребёнка! Вот у наших знакомых один товарищ регулярно стирает вручную трусы тёщи! И принимает это как должное!»
  Выглядели бы упрёки шутовскими, если бы однажды ночью,- пока тёща осваивала под окном девятого этажа «бочку», а Лиля, как сама утверждала, крутила мышам хвосты, - не явился давно «сыгравший в ящик» тесть.
  Адам обнаружил его на кухне: тот уплетал шмотень сала вприкуску со сладкой сайкой.
  - Зять: не дать, не взять? – по-хозяйски спросил тесть.
  - Тесть: только пить, да есть? – определил Адам, быстро измерив взглядом недоимки в раскрытом холодильнике.
  - Почему ты моей жене не можешь постирать трусы? Хочешь, чтобы она грязнулей ходила? Запомни: не только твоя жена, но и тёща – это, прежде всего, товар. Хороший купец плохого товара не имеет. Не можешь обеспечить, содержи в чистоте, что имеешь. Должен сохранять  лицо!
  - Трусы на лице не носят.
  - Не носили. Ты будешь первым.
  - Смешно.
  - Смешно иметь вредные привычки, а остальное соседство не раздражает, - чавкая, определил тесть: - Твоя главная вредная привычка, которая бесит мою семью – это терпение. Люди, которые терпеливо сносят унижения, опаснее импульсивных, взрывных психопатов. Что у них в голове? Одному покойнику известно, то есть мне.
  - А меня раздражает чавканье покойника!
  - Пугает, а не раздражает, потому что, как уже говорил, раздражают вредные привычки.  А я – какая привычка? Так, мимо проносился; встретил свою ненаглядную; потрепались немного; вот мне и стало любопытно поглядеть на зятя. Имя у тебя интересное. Родители, видно, были атеистами? Когда давали тебе имя, не предполагали, на что сына обрекают? Я тоже был атеистом, но в телевизоре искал не только шоу Генерального секретаря и прогноз погоды. А дочь назвал Лилитой потому, что всегда хотел защитить её от паразита с таким звучным именем, как у тебя.
  Короче, ищи своё ребро или стирай трусы тёще, - сказал в назидание тесть и вышел в окно.
  Адам, затаив дыхание, вслушивался в голоса за окном.
  - Не бойся за нашу дочь,- распознал Адам голос покойника,- этот – не революционер. Он уют не променяет на скитания. Если и рыпнется пару раз, то по-детски, но быстро одумается и потом осядет прочно.

  В знаменательный день, раненный утюгом на всю голову, Адам вернулся с прогулки домой, молча собрал вещички, но по-английски не дала уйти тёща. Она словно прочла все намерения Адама и явилась на два часа раньше с работы.
  - Ага, опять бежать вздумал? Надолго? –  полюбопытствовала она, косясь на чемоданы.  Пыталась угадать:  не прихватил ли Адам чего-нибудь лишнего.
  - Теперь навсегда! – смело признался Адам.
  - Ты будешь жалеть всю жизнь!
  - Кого? Вас? – поразился Адам.
  - Не валяй дурака! Впрочем, нужен ли моей дочери такой муж, а внучке  отец? Мы и без тебя воспитаем девочку.
  - Вот, видите, теперь у вас появился стимул. Вы будете доказывать себе и мне, что мою дочь вы воспитаете без моего участия лучше, чем со мной.
  - Я поняла, ты никого не любишь.
  - Это избитые фразы слабых при расставании.
  - Особенно, дочь свою не любишь. Тебе нужна была квартира!  Я поняла! Поняла!
  - Задолбали  вы меня своей квартирой, дачей, райским садом и конформистской моралью строителей коммунизма!
  Может быть, впервые,  почуяв не доброе, тёща встала противотанковым ежом в проёме двери, раскинула руки и потребовала:
  - Дождись дочери! И внучки!
  - Для чего? Чтобы вы попытались разжалобить меня? Возьмёте внучку на руки, и она скажет: «Этот, дядя-папа, злой, пусть уходит?!» А вы добьёте: « Даже дочь родного отца гонит! Дожил, довёл, задолбал!»
  - Глядеть на тебя противно!
  - Хорошее напутствие в дорогу! Добавьте: «Ты испортил всю жизнь дочери!»
  - А что, не испортил?
  - Пытался. Но испорченное трудно испортить в испорченной среде.
  - Я поняла! Ты и меня оскорбляешь! Гнилой ты, зять! – но тут же поправилась: - Гнилой – в хорошем смысле слова.
  - Если бы я хотел оскорбить, я бы выбрал другие слова. Например, старая ты, поскуда; тварь линялая; моралистка чмошная – в хорошем смысле этого слова, конечно.
  - Я передам разговор дочке. Уходи! – тёща опустила руки.
  - А разговора не было. О чём мне с Вами говорить? Разве не видно, что я пытаюсь молча и трусливо вырваться на волю?
  - Трус!
  - Хорошо, что у Вас хватило смелости бросить мне это обвинение в спину! – захлопывая за собой дверь, крикнул на весь этаж Адам.


                                               Глава девятая.
                                                (Смотрины).
  За полчаса до прибытия в Москву, вдруг опять всплыли и начали грызть  досада и раздражение. Да и всплыли ли? Может, проще – укрепились и настойчивее стали диктовать условия; разбудили здравый рассудок?  Часто Ева любила подчёркивать: «Хотя в душе она  авантюристка, имеет склонность к риску, но практический ум её может подавить любой авантюризм на корню». У неё огромный опыт, чутьё и знания человеческого общежития. Ева считала себя всё-таки отличным психологом и не глупой, ой! далеко не глупой бабой.  
  Как же могло случиться, что вдруг она утратила чувство реальности и позволила вовлечь себя, затянуть в такую «катавасию», из которой безболезненно выкарабкаться уже было практически невозможно? Никогда ранее с Евой подобного не происходило.
  Она везла на смотрины родителям своего жениха Адама, которого с каждой минутой, по мере приближения к Москве, ненавидела всё более. Он сейчас был ей противен абсолютно во всём: в том, как стоял, обернувшись к ней полупрофилем в коридоре вагона, и делал вид, что наблюдает за набегающим пейзажем, а на  самом деле, любовался собственным отражением в окне. Нарцисс! Видел бы он себя со стороны: усохший, загнутый вопросительным знаком, одежда болтается на нём, как на стуле. Не терпела его наигранных жестов, слащавости в разговоре. А как он ходит!  (Поражалась: он был доволен своей походкой).  Он ходит, будто шестивёсельная шлюпка, глубоко загребая ногами. Ест и спит – сплошное отвращение!                                    Господи, ведь нечего и родителям показать! Везёт шута на посмешище и посмеяние своё.
  Может, Ева сдалась и, ослеплённая страхом возраста, кинулась на первого попавшегося уродца? «Вот, вам, родители, жених, женишок!» Ничего лучшего она предложить не может! Примите гражданина полудурка и простите её за нетоварный вид жениха!
  Трудно сказать, что теперь представлялось лучше: слыть старой девой под неумолкающие перешёптывания соседей об её неполноценности, или коротать жизнь вот с этим недоноском?

  А ведь пять лет назад у Евы уже случалось подобное. Так же везла через Москву на показ родителям жениха, более свежего и достойного, чем Адам. Тот за ней ухаживал ещё со студенческих времён. И родная тётка и дядя надышаться на него не могли: «Ах, Толик, ах, какая прекрасная  пара! Вы идеально