по моим наблюдениям получается вот что. Стоит только, хотя бы самую малость, дегенерировать, как все блага жизни сами собой сваливаются на тебя.
Например, в какой-то момент отпадает необходимость в зубной щетке. Потом в бритве. Через энное время после начала дегенерации тебе становится не нужно смотреться в зеркало. Ведь, всё равно ты давно не моешься. А раз не моешься, не нужно зеркало. Не нужно покупать мыло и мочалку. Логика проста. А то рваньё, в которое со временем превращается без присмотра твоя одежда, делает тебя, если не интересным, то во всяком случае оригинальным.
И это только первый этап пути по нисходящей. Но следующие этапы круче. На втором этапе такой забулдыжной жизни сама жизнь становится краше. Краше и интереснее.
На ней, этой второй стадии, только завидев тебя, шарахаются в сторону все приличные люди (в моём случае – динозавры). А, если кто-нибудь и увидит тебя в ресторане забравшимся рукой в тарелку с супом, пусть знает, что этот трюк не самый сногсшибательный в твоём арсенале. Хотя подобный уровень культуры на первых порах неумолимого нравственного падения самый распространённый в галактике.
Проще деградировать в отсталых мирах. Здесь не нужно ни перед кем выпендриваться. Не нужно устраивать показуху. Весь процесс скатывания в бездну варварства идет гладко, без сучка и задоринки.
Единственное непременное условие для успешного продвижения в нисходящем направлении это отсутствие людей указывающих тебе, начинающему деграданту на то, как ты должен вести себя в приличном обществе, что тебе говорить и что делать в присутствии дам, а так же в какой руке держать вилку и нож во время трапезы.
Словно от того, как ты себя ведёшь что-то изменится.
Несомненно, все эти занудные рассуждения о правилах поведения, этике и эстетике - радостях, так называемого цивилизованного мира - лишь жалкая попытка отдельных эстетствующих особ показать окружающим насколько они, эти снобы преуспели в своем заумии.
Но, посмотрели бы вы на таких умников в их естественных, домашних условиях.
То есть в тот момент, когда они находятся у себя дома и кроме их домочадцев за ними никто не наблюдает.
Я знал одного такого типа. И скажу вам, куда только испарялся весь его показной шик и лоск, когда он оставался наедине с семейством.
За обедом этот умник никогда не стеснялся демонстрировать свои самые низкие наклонности и тупые остроты.
Он громко отрыгивал и отвратительно, мерзко чавкал, не забывая при этом периодически влезать жирными пальцами в общую солонку. Он был наверху блаженства, когда икая и косноязыча, рассказывал с набитым до отказа ртом что-нибудь пошлое и абсолютно банальное, в то же время сдабривая свой монолог порциями анекдотов и присказок самого разудалого характера.
И при всём при этом он казался себе остроумным и весёлым. А между тем у него то и дело вываливалась вилка из руки и падала на пол, когда он единственный за столом смеялся над собственными остротами. А он со скорбным видом сопровождал всякий раз ее новый смелый и беспримерный полёт такими лексически выверенными и отчаянно смелыми оборотами, что тёща затыкала уши, а дети тихонечко хихикали, тайком записывая услышанное, чтобы впоследствии воспроизвести. Да, дети всё это записывали, чтобы потрясать воображение школьных товарищей запретными знаниями.
Но подобные изыски еще не всё, на что способны прикрывающиеся тонкой фальшивой позолотой культурности фарисеи от культуры в те минуты, когда за ними не следит недреманное око куражащегося в неудержимом эстетстве общества.
И после того, как ужин съеден и на столе сотворён, соответствующий финалу трапезы, кавардак, этот культурный и благовоспитанный человек закуривал сигару и, сыпля пепел в чашку с недопитым кофе, принимался пространно рассуждать о том, в чём ни черта не понимал: о политике, культуре и экономике.
И несчастная тёща от всего этого бреда, что свалился на её голову в виде неугомонного зятька, тут же грозилась навсегда уйти из дому.
Но уходила, не выдержав накала страстей царящих в доме, не она, а её дочь, то есть, супруга ярого приверженца культуры.
И дети, как следствие, превращались в беспризорников, беспорадных сирот. Ведь, такой отец, как описываемый нами неисправимый энтузиаст культуры и культурного образа жизни, не только не мог дать своим чадам надлежащего воспитания, но и неспособен был уделить немного внимания.
Хотя, впрочем, через какое-то время жена возвращалась. Она возвращалась в родные пенаты, истосковавшись по своим любимым стиральной машине и пылесосу.
Но тогда уходила теща. Ей, видите ли, пылесос до лампочки, а стиральную машину она так вообще терпеть не может, потому что та бьётся током.
В то время и, как раз к этому времени, глава семейства начинает понимать, что спиртным делу не поможешь. Так и спиться можно. Но понимание к нему приходит слишком поздно.
И его везут лечить от алкогольной и никотиновой зависимости. Причём в самой последней стадии. И он сидит за железной решеткой, глядя тусклыми, дегенеративными глазами на волю и думая о том, что с культурой он, пожалуй, перегнул и, что с ней вообще, шутки плохи.
И он не может вспомнить с чего всё началось и как и под какой фамилией он попал в эти чертоги.
Он пытается всё вспомнить, осознать себя. Но он сам себе не по зубам. И он сходит с ума. И врачи не знают, что теперь делать и от чего кого лечить. То ли их от незнания как лечить, то ли их пациента от сумасшествия и зависимости.
А его детки к этому времени, лишенные присмотра и тяжелой отцовской длани, становятся преступниками и ворами и садятся в тюрьму, где их охотно обучают нехитрому грабежу и отчаянным налётам матерые уголовники-рецидивисты, мастера своего дела.
Жена глубоко сожалеет о загубленной молодости и повторно выходит замуж. Зато теща уходит в монастырь. Где и живет скромной и неприхотливой жизнью игуменьи в непрестанных постах и молитвах, искупая грехи родни.
Детей выпускают под залог на волю. Но это уже другие дети. И татуировки на их пальцах лучше всего свидетельствуют о сем.
Вот, ведь, к чему могут привести культура и её производное, если у кого-то в таких делах аппетит разыгрался, а в голове ни капли мозгов.
Так, что упомянутые мной в начале моего маленького отступления такие понятия как деструктивная деградация вкупе с наоборот высокоструктурированной дегенерацией не пустой звук. И кое-кому следовало бы кое о чём хорошенько подумать прежде, чем сделать свой выбор в ту или иную сторону на скользкой до умопомрачения дорожке размышлений. Будьте лапидарны и конгруэнтны в своих делах и всё у вас получится.
В общем, я, как уже и упоминалось мной ранее, неумолимо и победоносно деградировал.
Процесс и, собственно, само развитие были начисто исключены из моей достаточно привольной жизни, по той простой причине и ввиду того, что эти дисциплины в данное время попросту некому было оценить в этом поражающем своим безлюдьем и заведомо обречённом на коллапс эволюции мире.
Glava XXXXXl.
Если вы любитель совершенства и обожаете любоваться собой развивающимся, то вам бы нечего было делать в те дни рядом со мной. В тех условиях вы бы могли лишь хмуро наблюдать как я теряю остатки честолюбия и достоинства, и скатываюсь в бездонную пропасть невежества, хамства, варварских наклонностей самого низкого пошиба. Инволюция нешуточное дело, ребята. Будьте с ней осторожны!
Прошла уйма времени с тех пор, как я выбрал ареалом обитания место у озера.
Я по-прежнему продолжал ловить на пропитание рыбу, а так же мелкотравчатых, не способных противостоять моему неуёмному аппетиту динозавриков.
Всё это время я, возможно, и любовался собой. Но уже как бы с другой стороны. Со стороны деградации.
И однажды, в один долгожданный момент, когда я совсем деградировал, вчистую, так сказать, щедрая на неожиданности и резкие повороты, природа решила положить конец этому моему безобразию.
Как-то отдыхая под тенистой и вполне развесистой пальмой и прикрыв остатки недавнего пиршества изысканно пупырчатой шкурой динозавра, я услышал голоса.
Некие существа поразительно похожие на меня, но, несомненно, относящиеся к низшему классу приматов, приматов характеризующихся по разработанной мной совсем недавно шестибальной шкале, с заведомо высоким интеллектом и неистребимой тягой к эволюции, остановились подле меня. После чего одно из них, скорее всего самец, вполне высокомерно и некоторым образом даже чванливо, сказал:
- И здесь его нет. И там его нет и здесь нет, - выдохнуло существо. - Вероятно погиб. К сожалению, мир суров и жесток. Ни для кого он не делает исключений.
Услышав о жестокости и суровости, я привычно насторожился и принюхался, не забыв оскалить зубы. Нужно ведь всегда быть наготове, когда слышишь такие слова.
Другое существо с непрактично длинными волосами и более широкое в нижней части своего тела, чем в верхней, видимо самка, ответило:
- Не может быть. Такого хитреца нелегко прикончить. Такие, как он, не издохнут. Насколько я знаю, этот прохиндей везде приспособится и нигде не пропадёт. Я уверена (существо-самка так и сказало – «я уверена»), я уверена, что он жив и даже, некоторым образом, здоров и вполне даже известен в этом мире. Давай-ка поспрашиваем о нём у местных жителей. Дикарей. Например, вон у того. Под кустиком.
И она, чёрт возьми, направилась в мою сторону. И это в то время как я отдыхаю после обеда!
- Чичимака? - опередил её я, выскакивая из кустов и сжимая в руке палку.
Естественно, я лишь поинтересовался на своём невообразимом сленге какого хрена они потревожили мой покой.
Существа почему-то переглянулись. Затем снова уставились на меня.
- А вот и туземный диалект, - сказала самка таким тоном, как будто искала этот диалект всю жизнь. - Весьма своеобразный говор. Очень напоминает ритуальную песню каннибалов. - Она бесцеремонно ткнула мне в лицо пальцем. – Посмотри, какие зубы. Они же в целый аршин! И это выражение лица... Непреклонное, кровожадное. Сразу видно - особь недавно съела всю свою родню. А перед этим вождя племени. Они в таких делах мастаки и долго не раскланиваются. А может быть он и сам вождь. Съел своё племя. С такого станется. Смотри, какие беспощадные глаза. Может, поищем в кустах головной убор этого типа? По количеству перьев можно определить, сколько народу им съедено. Где-то я читала об этом.
На всякий случай я ещё раз оскалил зубы. Ведь, по моему мнению таких типчиков всегда следует держать на расстоянии.
- Будь с ним осторожнее, - прищурился на меня самец. - Все варвары дьявольски изобретательны.
- Чу-ба бака чуг на мака, - не сдавался я.
Я лишь хотел объяснить, что людей пока не ел. Потому что их здесь не видел.
А в подтверждение своих слов я показал, как хватаю ящерицу, отрываю ей голову и кидаю себе в рот.
- Нет люди. Не есть людей. Жрать ящерица, - сказал я на ломаном лингвогалакте, который малость, а может быть и основательно успел подзабыть.
Так или иначе, но изобразить проглатывателя ящерок мне удаётся. Иначе с чего бы это самка побледнела и шарахнулась в сторону.
Но перед тем как хлопнуться в обморок, она разглядела на моей груди револьвер. Этот револьвер привёл её в чувство, а я давно повесил
