ЕВДОКИМ И ЕВДОКИЯ

расспрашивать. Ушла бабка – годы. Любил! Ну, что сделаешь? Все кого-то любят и все уходят. Сходил, правда, в церковь, заказал панихиду за упокой рабы божьей Евдокии, поставил свечи к иконам святых мучеников. Он обещал сделать ей это, когда-то в детстве она просила его об этом и он почему-то запомнил на всю жизнь, хотя она никогда не напоминала ему о своей просьбе.
И вот как-то мать, ни с того, ни с сего, стала рассказывать ему, как это всё было, и он сразу почувствовал, что здесь что-то не так. Светлана, как будто, что-ли оправдывалась за родных и за себя в том числе. Впрочем, будучи невесткой, от которой ушёл муж - поговаривали, что его приворожили - она честно выполняла свой долг, ухаживала в порядке очерёдности, установленной родственниками по уходу за Евдокией.
- Серёженька, если бы ты знал, как с ней было тяжело. Она ходить не могла. Всех замучила, — говорила мать, заглядывая ему в глаза.
- Вам тяжело, а ей вроде умирать легко - подумал он, ничего не отвечая.
- Серёжка, ну что ты молчишь!?
- Говори, говори. Я слушаю.
- Что тут говорить. Сама она виновата. - вздохнув, проговорила мать.
- Что?! Что ты сказала, виновата!?
- Да не кричи ты! - испугалась Светлана и быстро-быстро, не давая ему говорить, стала объяснять подтекст своих слов.
- Ты же знаешь, Серёженька. Она, как на пенсию ушла, только книжки читала да телевизор смотрела. А в её возрасте шевелиться надо, вот у неё ноги и отказали. Ты не подумай чего.
- Я ничего и не думаю. — закрыв глаза, ответил он матери.
Он ни в чём не мог и не хотел обвинять мать. Он знал, что они не любили друг друга, и стержневой причиной прохладных отношений был отец. Евдокия избрала позицию нейтралитета, не принимая ничью сторону в их разногласиях, и Светлану это возмущало. Сергей объективно понимал, что мать в любом случае, когда потребуется её помощь, сделает всё, что может, но не больше. Почему не больше? Для этого у неё с годами совместной жизни с Евдокией накопилось достаточно мелких обид, они крохами собирались и образовали чёрствый чёрный сухарь. Натянутые отношения между ними стали определять всё остальное. Они настолько были натянуты, что только смерть примирила их. И Светлана сразу почувствовала свою косвенную вину в этой необычной смерти. Если бы она ушла как все, всё было бы естественно и закономерно. А Евдокия, ощутив себя ненужной, ушла, заставив всех после своего ухода почувствовать свою сопричастность и искать оправдания там, где его, вроде, как и быть не должно.
Мать рассказывала, а Серёжа мысленно с мельчайшими подробностями пытался представить, как это было. И ему почудилось, что он слышит голос Евдокии: «Задушите меня,» — простонала Евдокия — «задушите». В голове у него стоял этот стон и он больше не разбирал, что говорила мать, не переставая, словно молитву, повторять про себя: «Бабушка, вечная тебе память. Прости, что я не смог закрыть тебе глаза. Бабуля, услышь меня. Родная моя, прости меня, прости...»
Смерть не может вызывать радости, она страшна и ужасна в её непонимании. «Почему так не вовремя? Разве нельзя было дать ещё немного пожить?» - спрашивает сам себя каждый человек. Наиболее болезненно эти вопросы задаются тогда, когда смерть приходит, а её никто не ждёт, косой срубает кого-нибудь из близких, в чёрное покрывало заворачивает - и нет человека.
Всё наше мгновенное существование мы, люди, к ней подспудно готовимся и боимся её. Это особенно откровенно выражено в детстве, когда человек ещё не научился ( прикрываясь иронией или разглагольствованиями типа: «Я своё пожил, теперь вы попробуйте пожить...») прятать страх её приближения в хранилище сознания. Но природа, наделяя человека разумом, с первыми проблесками сознания заставляет задумываться его в первую очередь о смерти. Ибо она есть главное, что подводит черту промчавшегося материалистического мгновения, каждого человека в отдельности.
Первый импульс мелькнувшей догадки, подсказанной природой и требующий ответа в словах пятилетнего индивида, звучит примерно так: «Мамочка, скажи, а я могу умереть...?» - «Нет, сынок, нет, глупышка моя, и не думай об этом» - успокаивает его мать с помощью беспрекословного материнского авторитета. И ей верит пятилетний творец, затаптывая в памяти семя глобальной цели, посеянное природой, не давая ему прорости.
Светлана продолжала говорить, не замечая, что повторяет сказанное, молчание Сергея действовало на неё угнетающе. Она терялась, истолковывая его немоту как молчаливое обвинение в свой адрес.
«Как она могла?» - чуть ли не со злостью, стараясь отогнать нехорошие мысли, думала она о покойной свекрови. - «Как она могла? Неужели трудно умереть по-человечески?» - спрашивала она сама у себя.
Иногда трудно, хочет человек, а не может. Просит её: «Приди скорей, милая, желанная» А она не слышит, не приходит, не берёт к себе — мучает. Природа часто через смерть учит людей правильно жить, таким способом воспитывает людей. И человечество зреет, с каждым поколением приближаясь к цели, непрестанно внося посильную лепту в общее человеческое дело. В каждом поколении был, есть и будет человек, собравший в себя всё лучшее от своих предков, природа ему приоткрывает тайную дверку подсознания, и он оказывается на шаг впереди всех. Всеми клетками жаждая воплотить открывшиеся ему тайны в жизнь - на пользу всему человечеству. Природа одной ей известным способом всегда находит своего самого любимого сына, не обходя вниманием и других своих сыновей и дочерей. Всех проверяет на прочность, в конце пути каждому будет дано оценить свои поступки и он узнает, что ему придётся делать в следующей жизни: всё начинать сначала или двигаться вперёд.
***
Смерть Евдокии была обычным частным случаем, тысячи людей так умирают, просто неожиданно отказали ноги, но это были, скорей всего, последствия блокады, длительный голод капитально подорвал здоровье, и пришло время, когда это всё аукнулось. И так она всё время после войны считала, что ей повезло - всю блокаду она была на оборонных работах и какой-никакой получала паёк, а некоторым, спасая свою жизнь, приходилось людоедством заниматься, она собственными глазами видела трупы с вырезанными мягкими частями тела. Было страшно. Иногда она рассказывала о войне маленькому Серёже, крепко прижав его к себе, она говорила: «Деточка, я так боялась, что умру и меня могут съесть, но бог защитил — пронесло, а вот многих наших родных, под Псковом, каратели в сараях сожгли живьём, им, Серёженька, не повезло». Сергей, прижимаясь к ней, отвечал: «Бабушка, не бойся, я буду тебя защищать».
Небольшая неожиданность была в том, что она немного ошиблась, когда шла по коридору коммунальной квартиры на кухню поставить чайку, и у неё резко отказали ноги. Она, не успев упасть на колени, уже решила: «Всё, это конец». Она ошиблась не намного, это был не конец, а преддверие конца. С этой минуты ей уже было не суждено встать на ноги. Она лежала на своей высокой довоенной кровати с медными шарами по углам, потускневшими от времени, и медленно умирала в течении нескольких месяцев. За ней ухаживали по очереди: родная сестра Клава, Светлана, внучка Люда; сын Юрий Петрович, отец Сергея, был занят, находился в «нирване», было не до мамы.
Ухаживали, словно за потухшим костром, хворост не подбрасывали, ждали, когда погаснет. Затоптать страшно, да и не решится никто, все понимали: конец близок, но говорить об этом нельзя. Евдокия также всё понимала и молила бога: «Забери меня быстрей». Просила Светлану Сергею о её положении не сообщать, пусть работает, а вот умру, тогда и скажете, но всё получилось так, как получилось.
После разговора с матерью прошло три дня, в душе было неспокойно. Светлана, боясь быть неправильно понятой, не сумела толком ничего объяснить ему. Неясность рождала подозрения, и Сергей решил навестить отца. В любом случае, тот был её сыном и, хоть вёл себя по-свински, но определённой информацией обладал.
Они давно не виделись, детские обиды не забывались, годы идут, а вспомнишь прошлое - и сердце щемит. Отец ушёл от них, когда он был совсем несмышлёнышем, чтоб суметь оценить поступки взрослых людей, а сестра вообще голощелка. Взрослые в то время были для них непререкаемым авторитетом, во многих случаях ложным авторитетом, служащим крепким местом во времени для переноса закостенелых ошибок из прошлого в настоящее. К родителям это относится в большой мере, чем к посторонним, родители, несущие в себе отрицательный комплекс ошибок, являются ядовитым источником для своих детей. Юрий Петрович был таким источником. Он кровные узы использовал так, как ему было удобно, периодически ссорясь со своей вновь обретённой, как назвать: блядь не блядь, а, может, бывшая ППЖ, любовница, нет, любовница не подойдёт, в то время таких слов не употребляли, скажем просто: женщина у которой очень чесался передок, духовное уж точно их не связывало. Она выгоняла его, ему некуда было деваться, кроме как снова с покаяниями возвращаться в свою семью. Он мастерски использовал любовь своего сына, граничащую с собачьей преданностью.
«Сыночек мой милый, Серёженька» - гнусавил он со слезами в голосе — «я к вам вернулся. Скажи маме, чтоб она меня приняла. Я буду жить с вами. Я вас люблю, моих самых родных. Вы мои, я без вас не могу». Растроганный Серёжка жался к отцу, а потом шёл к матери и говорил: «Или да, или я уйду с отцом». Светлана любила, и поэтому с готовностью соглашалась с его ультиматумом. Надежда на женское счастье не покидало её, хотя, на людях стесняясь своей женской слабости, она, чтобы пресечь сплетни, обычно говорила: «Приняла, только ради детей».
Такие возвращения блудливого отца повторялись периодически, раз придуманный сценарий срабатывал в классическом варианте, но настал момент, и Светлана твёрдо сказала: «Нет! Хватит! Сыта по горло!»
Юрию Петровичу ничего не оставалось делать, как постараться усилить давление на Светлану новым, на ходу придуманным способом. Он подозвал к себе Серёжку и, обнимая его, заныл: «Сыночек мой любимый. Мама нам с тобой не верит. Что нам теперь с тобой делать? Только ты один любишь своего папочку...»
Евдокия была молчаливым свидетелем этих концертов. Да! Она не вмешивалась, сердце кровью обливалось, но молчала, в душе надеясь, что сын одумается и вернётся к семье. Серёжкина сестрёнка Людмила, дочь Юрия Петровича, находилась в детсадовском возрасте, и поэтому участия в этих душещипательных мелодрамах не принимала. Главную роль исполнял Юрий Петрович, ради своего благополучия не задумываясь, о том, что с помощью своих артистических способностей приносит своего сына в жертву похоти, заботясь только о своих животных инстинктах.
«Привези мои вещи» - продолжал ныть Юрий Петрович - «тогда мама поверит, что я вернулся и всегда буду с вами. Кроме вас, мне никто не нужен».
Сергей, никого не слушая, собирался и ехал за вещами Юрия Петровича. Это был последний беспроигрышный ход папочки. «Первый» и последний, больше он уже как ушёл, не возвращался. Но именно он, этот гамбит, отпечатался в Серёжкином сознании на всю жизнь, заставляя периодически вспоминать перенесённое им унижение, а заодно и всё остальное, ранее кажущее незначительным, но с помощью отца удалось понять вкус помоев.
Он - двенадцатилетний мужчина -