ЕВДОКИМ И ЕВДОКИЯ

Письмо пришло, когда Светлана была на работе, вроде как ни сном ни духом, а сердце кольнуло, да и паука увидела, точно к известию, подумала она, предчувствие и на этот раз не обмануло её. Войдя в парадную, сразу бросилась к почтовому ящику, а там одни газеты, выдохнула с облегчением и тут же заметила уголок конверта, сжала зубы и взяла конверт в руки. Письмо было от Галины - соседки отца, которая по просьбе Светланы да и по доброте душевной присматривала за ним, помогала по хозяйству. После смерти матери, оставшись в одиночестве, отец не пожелал продать дом, чтобы уехать жить к кому-нибудь из детей. Никакие уговоры не могли переубедить его. Он упрямо, ничего не объясняя, стоял на своём неизвестно когда и почему принятом решении.
У него было четверо детей: три дочери и сын. Все уже в таком возрасте, когда начинают подводить итоги прожитого. Но Галина постоянно писала только ей, потому что Светлана была самая старшая среди них и уже как пять лет находилась на пенсии, продолжая работать, при нашей власти не будешь работать - подохнешь, если ты вовремя не сумел прогнуться, а когда тебе под шестьдесят, мало кто без таблеток обходится, работа становится жизненной необходимостью и все, кто может шевелиться, понимают: «отдыхать» придётся, скорей всего, на том свете. Да и дети-внуки, куда от них денешься, так устроена жизнь простых людей: пока в ящик не заколотят - надо кувыркаться. Светлана осознавала это достаточно чётко, внучат своих, которых у неё было трое, она любила, стараясь никого из них не выделять, вкладывая в своё отношение к ним весь опыт прожитых лет, по возможности стремилась уделять им внимание не меньше своей младшей дочери Людмилы. Светлана по-простому уяснила с годами вековую мудрость: что посеешь, то и пожнёшь, хотя иногда включаются другие неведомые силы, но в любом случае каждый родитель обязан выполнять свой долг. От старшего сына Сергея, который всю молодость проездил по белу свету, ища романтики и вот, наконец-то, женившись, пополнение в семью ещё только ожидалось. Сергей ждал сына. Светлана ничего не говорила ему, а в душе молилась, чтобы была девочка, больно уж ей внучку хотелось.
Она вскрыла конверт и тревожным взглядом пробежала написанные корявым почерком строчки. Галина писала: «Отец твой, Свет, совсем плох, перестал разговаривать и я очень боюсь за его психику. Прошу тебя, Свет, срочно приедь и сама решай, что делать с отцом, никто на себя ответственность брать не может...»
Откладывать поездку было ну никак нельзя. Она сразу же позвонила Сергею, предупредив его, что завтра уезжает срочно к деду, что там и как, ещё сама толком не знает, но письмо от Галины тревожное. Людмиле попросила Сергея пока ничего не говорить, пусть с детьми занимается и лишний раз тревожиться не стоит. На другой день с утра, придя на работу, отпросилась у директора на несколько дней по семейным обстоятельствам и к вечеру, собравшись на скорую руку, уже тряслась в скором поезде по направлению к Витебску, туда, где жил отец.
Приехала Светлана на место утром, и сразу к отцу, увидела его - и сердце сжалось, он резко сдал, весь как-то съёжился, стал меньше ростом, очень сильно изменился с того дня , как они виделись последний раз. Он стоял перед ней, словно надломленное дерево, вот-вот готовое рухнуть. Она крепко обняла его, прижала к груди.- «Папочка, миленький, ну что ты, родненький мой, не пугай свою доченьку» - приговаривала она, крепко продолжая прижимать его к себе, Евдоким вздрагивал от беззвучных рыданий и Светлана ощущала это безудержное горе.
Третий день она, не уставая, говорила с отцом, стараясь заставить его вернуться в действительность, от которой он сознательно отключился, не чувствуя усталости, она твердила ему одно и тоже, строя планы, предлагая надежду на спокойную жизнь, не догадываясь и не понимая, что для него пришло время, когда ему не нужно было ни настоящее, ни будущее, он как брошенный с огромной силой будильник, остановившийся в момент удара, замкнулся в прошлом, обгорая внутренне, он на глазах таял, превращаясь в серую массу, на бешеной скорости несущуюся к финишу.
Евдоким, сгорбившись, сидел за столом, наклонив седую стриженую голову, пустым взглядом уставившись в натруженные за долгую жизнь, переплетённые вздутыми венами руки с большими побуревшими от времени, как кора старого дерева, ладонями, слышал звук голоса и не хотел вникать в то, что упорно хочет сказать ему Светлана, сидевшая за столом напротив него, около окна. Смерть жены рвала последние нити жизни, которыми в год болезни Марии он был связан с окружающим миром, он не хотел осознавать, что потерял её навсегда, ему было легче в вакууме, которым он окружил себя. Но настойчивость Светланы, её упорство постепенно пробивались в сознание Евдокима. Он медленно, с огромным трудом стал выходить из «реактивного» состояния, в которое сам себя загнал. Сперва он, приподняв голову, полуосмысленно посмотрел в окно, рядом с которым сидела Светлана, и увидел, что льёт дождь. Картошку может залить - вспыхнула и погасла мысль. Ему было и невдомёк, что в этом году он не сажал картошку. По обвалившимся лабиринтам голос Светланы прорывался к тайникам его памяти. Евдоким дёрнулся, как от неожиданного удара, нанесённого исподтишка и с ясностью, до жгучей боли в висках, осознал то, что он всё ещё до сих пор жив. Один без Марии.
- Господи — подумал он, - не дьявол ли меня попутал за грехи мои на грешной земле. Истинно, только дьявол способен на такую мерзкую месть. Он, к своему удивлению, стал чётко различать слова, которые с твёрдой просительностью звучали в устах Светланы.
- Отец, - нервно барабаня пальцами по столу, говорила она, - Тебе необходимо уехать отсюда вместе со мной. Твоё здоровье всё хуже и хуже и не позволяет тебе жить здесь в одиночестве. Папа, надо решиться на переезд. В одиночестве жить невозможно. Галина не может постоянно обхаживать тебя, у неё своя семья. В твоём возрасте оставаться одному равносильно самоубийству. В любой момент тебе может потребоваться помощь, которую некому будет оказать. - Говоря ему это, она вспоминала свекровь, умершую два с половиной года тому назад. И это воспоминание заставило её с новой силой, во что бы то ни стало, с удвоенной энергией постараться достучаться до отца. - Себя мучаешь, так хоть меня не мучай, скажи хоть слово. Нельзя же так сидеть три дня и молчать.
- Не болтай чушь, - неожиданно для Светланы впервые за три дня, с трудом выговаривая слова, выдавил он из себя. Услышав его голос, она, замолчав, вздрогнула, испуганно глядя на него, не веря тому, что слышит, про себя подумав. - Померещилось, что ли, чем только чёрт не шутит. Ох, господи, так и умом тронуться можно.
- Чего струхнула, дура? - усмехнувшись, спросил Евдоким. - Что, думаешь, отец совсем из ума выжил, все так думают. Шалишь, девка, - закончил он, сам себя искренне убедив, что не говорил до этого, потому что не хотел и нужды в этом у него не было.
- Ну что ты, пап, как ты мог подумать такое! - быстро-быстро стала говорить Светлана, оправдывая свой испуг и неожиданность, которой сама добивалась третий день. - Я не маленькая девочка, чтобы тебя пугаться, не бандит чай какой, а папочка мой любимый.
- Во как заговорила. Ох, Светка, разум мой другое кумекает, зря ты ненужной агитацией занимаешься, иль забыла, что я в этой хате тридцать лет прожил. Мать твоя на этой земле в этом месте. вечный покой нашла, а меня вырвать в неизвестность хочешь.
- Не в этом дело, папа, ты же не дитятко несмышлёное, чтобы не понимать, зачем я это говорю, добра же желаю, ты же мой родной.
- Добра, говоришь- замолчав на секунду, Евдоким продолжил — А умру, где закопаешь? В чужую землю зароешь.
- О какой смерти речь ведёшь, господи, живи да живи. Дел по горло, правнуками займёшься, ты же любишь детей. Рыбу научишь их ловить, разве тебе это неинтересно? Сам когда-то говорил, что теперешним мужикам только футбол и хоккей подавай, до детей им и дела нет. Всё на бабах.
- О жизни говоришь, - перебил Евдоким Светлану — А жизнь моя вся здесь осталась. Не хочу я в чужой земле мучаться, хочу Марию встретить. Не искушай меня, Света. Время моё прошло, и ты это тоже понимаешь, к чему попусту слова тратить.
- Ты что хочешь этим сказать? - встревоженно спросила Светлана.
- А то, дочка, что нога моя отсюда никуда шагу не ступит. Слово моё окончательное и брехню твою слушать не желаю.
- Даа?! Да как ты можешь!? Как ты можешь так говорить!? Да я! Я разве плохого тебе хочу?! - чуть ли не истерично заголосила Светлана, от обиды заливаясь слезами. - Ой! Боже мой, что мне теперича делать, за что горе мне такое!? - захлёбывалась она от душивших её слёз.
Как и большинство мужчин, Евдоким не выносил женских слёз и, сразу мгновенно присмирев, почувствовал щемящую жалость к Светлане, сглотнул комок, подкатившийся к горлу, сожалея о своей резкости, понимая, что она в её понимании к нему, её родному отцу, ничего больше для него не желает. И плачет горько и искренне под воздействием душевного порыва, сама, может, того и не желая, применяет испытанный веками женский приём - слезами разжалобить и заставить подчиниться своему требованию.
Евдоким, упёршись руками в стол, поднялся со стула и подошёл к ней. Своей тяжёлой ладонью он ласково погладил её по гладко причёсанным волосам, собранным сзади в большой серебристый узел. И, всем своим видом прося у неё прощения за свои резкие слова, тем не менее неумолимо заговорил:
- Прекрати, доча, не рви душу мою, тяжко мне и без слёз твоих. Понимаю обиду твою, но и ты пойми меня и не обижайся на отца своего. Уехать мне от матери твоей никак невозможно. Жизнь пойдёт хуже некуда, что намного страшней самой смерти. Пойми это, доча.
Светлана сквозь слёзы слушала его, разумом не соглашаясь с ним, сердцем понимая, что не в силах переубедить отца изменить своим жизненным принципам сохранения верности. Интуитивно осознав это, она перестала плакать и, неожиданно для Евдокима встав со стула, вся потянулась к нему, как когда-то в детстве, маленькой девчушкой, напроказив, подлизывалась к отцу, так же в точности она крепко обхватила его руками за шею, прижавшись к нему всем телом, и с жаром стала целовать такое родное дорогое лицо, умоляюще прося Евдокима:
- Папочка милый, родной мой, береги себя.
- Ну будя, будя тебе, Свет, доченька моя, - тоскливо отвечал Евдоким, растроганный этой неожиданной лаской, несвойственной детям и родителям в возрасте прощания. Обнимая дочь, больше других дочерей напоминавшую ему своей похожестью умершую жену, Евдоким ещё раз вспомнил о клятве, данной им Марии в последние минуты, навсегда оборвавшие их совместную жизнь. Мгновенно испугавшись за свою память, в любую минуту способную подвести его, боясь расслабиться от затянувшегося прощания со Светланой, он с силой отстранил её от себя.
- Не волнуйся, Свет, - задыхаясь, проговорил он - всё будет хорошо. Каждому свой час, от судьбы не прячутся...
***
Скрипнула калитка. «Вот и всё, расстались» - подумал Евдоким, стоя посреди горницы — «поехала моя старшая яблонька, еле уговорил глупенькую не казнить себя» — закончил он свою мысль вслух. И скупая мужская слеза, как дождевая капля, выкатилась у него из бездонных голубых глаз, тут же стыдливо спрятавшись в глубоких морщинах,