мне, то я его обязательно отблагодарю. Если же раб нарушает это условие, и играет не по правилам, то такого неключимого раба я извергаю во тьму кромешную, где плач, и скрежет зубов. Так ведь в Евангелии написано, a?"
-Да, все так,-произнес батюшка.
-Так вот, желания твои, Витя, понятны и здравы. И я помогу тебе встать на ноги,- быть богатым священником. Но запомни: отныне и навсегда, пока я жив, я господь бог твой, а ты мой раб. Если это соблюдаешь,-будешь как сыр в масле кататься, а если нет,-то берегись! Сам понимаешь, что тебе будет!
-Все сделаю что прикажете, господь бог мой, и буду верен вам до смерти,-заикаясь ответил ему батюшка,-я давно искал такого господина, который дал бы мне все, здесь, и сейчас. Ведь там, за гробом, неизвестно что будет...в книгах то написано одно, а на самом деле никто не знает; вы правильно сказали: оттуда еще никто не возвращался.
-Вот и прекрасно! Что ж, для начала ты получишь свои 15 000 баксов, а там будет видно,-ответил мэр.
-Но я бы просил у вас, господь мой, двадцать пять,-робко заикнулся батюшка.
-Нет Витя, только пятнадцать. На покупку домика в Глухове тебе хватит, а остальное принадлежит мне; ведь я господь для тебя, не так ли?
-Так,-ответил батюшка.
-Ну а если так, то я должен получить больше, чем ты,-мой раб. И что бы больше подобных вопросов ты мне не задавал, понятно?
-Да, понятно,-ответил о. Виктор.
-Ну, батя, а теперь уважь старика,-сказал ему мэр. Ты знаешь, в молодости, когда я был секретарем комсомольской организации, любил я провинившимся комсомольцам раздавать поджопники; и ты знаешь, очень хорошо это у меня получалось. Бывало поставлю провинившегося раком, и как врежу пенделя, так он и с ног на землю долой. А сейчас стар стал, ногу не могу высоко задирать, поэтому становись ка ты, Витюша, на четыре кости. Ты что, не понял? Ну давай, становись!
Батюшка Виктор послушно стал на карачки, и приготовился.
-Да не здесь, а пойдем поближе к воде, видишь, там вон мостик, с которого рыбу ловят; вот на мостике и станешь на карачки.
Они подошли к мостику, и батюшка встал на карачки, поближе к воде. Вдруг, о. Виктор ясно услышал, вернее лучше сказать ощутил чей то голос, который говорил ему, что в тот момент, когда ему дадут пенделя, ему лучше кубарем скатиться в воду. Батюшка внутренне согласился с этим, и замер в ожидании.
Лев Борисович не заставил себя долго ждать: он отошел назад на четыре шага, немного разбежался, и врезал о. Виктору такого пенделя, что батюшка кубарем покатился по мостику и свалился в воду.
-Ну, Витяй, ты молоток!-с нескрываемой радостью в голосе, вперемежку с задышкой сказал ему мэр,- видишь, какой поджопник! И это притом, что мне уже 55 лет; а видел бы ты меня в 25! Значит я еще не так плох: есть еще порох в пороховницах! Ты знаешь, я ведь лет 20 в компартии был, и была у меня Витя мечта: попу поджопник врезать, и чтоб поп в рясе был, и обязательно с крестом! И никто мне такую возможность не предоставил; а хотелось, и очень! А вот сегодня, уже под старость, ты меня, Витя, ублажил...Теперь аж душа радуется! Ну, а теперь вылазь на берег, и шуруй домой. Когда ты мне понадобишься, я тебе позвоню, и не боись, без бабла не оставлю.
С этими словами Лев Борисович повернулся, и пошел к поджидавшей его машине. Вылезши из воды, весь мокрый и трясясь от холода, ведь был уже октябрь месяц, побежал к машине и батюшка. Церковный староста, который привез его на встречу, и наблюдал за происходящим, с недоумением спросил его о том, что произошло.
-Пострадать пришлось за веру православную,-ответил ему о. Виктор,-ты что думаешь, быть священником так просто? Нет, Вася, наше служение мученическое! За это и венцы будут в Царствии Небесном.
Староста улыбнувшись, вопросительно посмотрел на батюшку: "Что, и за то, что на карачки перед мэром стал, и поджопник получил, и в воде искупался, тоже венец дадут?"
-Дадут, Вася, обязательно дадут,-ответил ему о. Виктор.
Далее, всю дорогу до дома они уже ехали молча.
глава_8
Дома батюшка первым делом принял горячую ванну, затем переоделся в теплые вещи, и выпил стакан водки. После того, как его немного разморило, он принялся все с ним сегодня происшедшее, самым подробным образом рассказывать своей матушке Ольге.
-Ты себе даже и представить не можешь,Оля, что мне сегодня пережить пришлось,-начал он,-какое страшное унижение! Как с последней скотиной он со мной обошелся!
-А что ты такого особого претерпел?-ответила матушка,- поджопник получил? Так ведь тебе, Витя, и не привыкать. Вспомни, как в семинарии инспектор тебя за жопу щупал, как бумагу ее у тебя мял... а ты терпел, потому что от него зависела и твоя характеристика, и твое распределение.
-Да, уж...,-ответил батюшка,-еле тогда позора избежал: так этот Никон меня домогался...ведь трахнуть, черт, хотел!
Этот случай в своей семинарской жизни о. Виктор очень не любил вспоминать; действительно, инспектор, архимандрит Никон, был к нему далеко не равнодушен, и как-то раз прижав его в пустой аудитории, стал задирать ему подрясник. От неминуемого позора быть проткнутым спасло о. Виктора то, что когда о. Никон уже хотел поиметь его, он обосрался, в самом прямом смысле этого слова, и, естественно, ни о каком продолжении акта речи быть не могло: инспектор смачно выматерился, развернулся и ушел. Естественно, что об этом случае никто кроме их двоих не знал.
После этого, о. Никон только щупал его за задницу, и отпускал сальные шутки по поводу происшедшего.
-Дело, Оля, не в поджопнике, а в том, что я от Христа отрекся: этого чмошника-мэра за своего господа бога признал, исповедал это, и поклонился ему как Богу. Непростительный ведь грех! Как жить то дальше буду? Как теперь к Престолу Божьему приступать, священнодействовать, литургию служить? Да и как теперь людям то в глаза смотреть?
-Да не накручивай ты на пустом месте, Витя,-ласково промолвила матушка,-ведь, во-первых: ты же мне сам сказал, что Лева потребовал его так называть тет-а-тет, а на людях будешь его звать, как и прежде,-Лев Борисович. А во- вторых, как там в Евангелии сказано: "Нет большей любви, чем той, ради которой кто либо положит жизнь свою за друзей своих". И ты ведь не для себя на этот шаг пошел, а ради благополучия своей семьи, ради нас всех; то есть ты в этой ситуации уподобился мученикам.
В третьих, Витя, помнишь, что как то раз владыка Онуфрий говорил, касаясь вопроса брать, или не брать ИНН?
-А что он говорил?-напомни.
-А говорил он, что для спасения достаточно иметь глубокую внутреннюю сердечную веру,-ей никакое внешнее не вредит! Ведь ты не думаешь же, что этот мэр на самом деле Бог?
-Конечно же нет,-ответил батюшка.
-Ну так вот, раз ты в это не веришь, а согласился признать его богом ради своей семьи, благополучия и мира в церкви, то ты никакого греха и не совершил.
Ну а в четвертых, если мои слова тебя не убедили, и ты все таки считаешь, что совершил грех, то можешь покаяться перед епархиальным духовником, и он тебе этот грех отпустит. Помнишь, как было с о. Иоанном?
-Да, конечно, прекрасно помню,-ответил батюшка.
глава_9
Отец Иоанн, по прозвищу Маковей, был земляком о. Виктора и матушки Ольги: родом с Западной Украины, Ровенской области, и служил неподалеку от Глухова, в умирающем селе. Попался он на наркотиках,-конопле,-которую возил с Западной Украины, со своего села, и продавал местным наркоторговцем. Ездил он за коноплей под видом паломнических поездок, причем для убедительности брал с собой нескольких прихожанок за свой счет. Те ехали потом в Почаевскую Лавру, а о. Иоанн прямиком к себе, за товаром. На обратном пути он заезжал в Почаев, забирал женщин, и уже все вместе, как паломники, ехали поездом в Россию. Таким образом действуя, они безпрепятственно следовали через границу. Пограничники их даже и не трогали: ведь батюшка Иоанн ехал в подряснике и с крестом, а женщины в длинных юбках-подметалках, черных платочках на голове, прямо, как монашки, и всю дорогу читали акафисты; поэтому никаких подозрений они не вызывали. Отец Иоанн несколько раз предлагал батюшке Виктору войти с ним в долю и заниматься тем же: ведь торговля коноплей приносила сказочный барыш, и батюшка Иоанн на эти деньги уже успел построить себе в селе двухэтажный домик со всеми удобствами, и обзавестись новой тайотой. Отец Виктор, посоветовавшись с матушкой, думал уже начать, но тут о. Иоанн попался, причем по глупому. Привез он как то раз в Глухов, на точку, коноплю,-целых 56 килограмм,- продал ее выгодно хозяйке точки, да не удержался, и решили они с ней это дело обмыть. И кто бы мог подумать, что за хозяйкой уже следили, и решили брать с поличным; и милиция была не местная, которая знала, и крышевала ее, а из Княженска. Нагрянули менты с обыском, а тут о. Иоанн на точке, вместе с хозяйкой,-нагишом в кровати,-и оба пьяные. Вначале он и она отпирались, но когда стали их менты бить, то оба сознались. Менты повезли о. Иоанна в Глуховское отделение милиции, и посадили в обезьянник. Не миновать бы ему решетки, но тут за него вступились местный прокурор, и начальник милиции: не дело, мол, святого отца за решетку сажать, срам то какой! Тем более, что оба были друзья владыки Онуфрия. В общем, с большим трудом, тогда батюшке Иоанну удалось откупиться; но, как говориться, попал он из огня, да в полымя: стал рабом прокурора и начальника местной милиции. Что они хотели, то с ним и делали, ибо он был у них на крючке. Прошло немного времени, и заставили они его опять коноплю и мак возить, да платить им процент. И так батюшка Иоанн полностью запутавшись в этих сетях, смиренно возил коноплю, мак, и прилежно платил своим господам дань. Впрочем он не жаловался: ведь несмотря на все эти поборы, заниматься наркотиками было выгодно,-он имел неплохой заработок, и не будь его,-существовать им с матушкой и детками было бы не за что. Нравственная же сторона этого бизнеса его не безпокоила: если не у него, так все равно у кого нибудь купят, ведь наркоман без дозы не может. А так они, покупая у него, дело доброе делают: дают ему на жизнь, не дают помереть в этом убитом селе с голоду, и избавляют от многих проблем. А его жизнь, как он сам считал, гораздо ценнее жизни их: ведь он Слово Божие сеет, Божий слуга, а они так,-мусор,-только жизнь другим отравляют. Сколько от них горя их же родным, и как их клянут люди! А так помер наркоман, и проблем нет. Как даже сам батюшка Иоанн шутил: говорил, что родственники наркоманов, и местный люд, ему еще и приплачивать должны за то, что он сокращает время ихнего избавления от этих отморозков; мол, что было бы, если бы они жили долго. Глядя на все это со стороны, на страшное, рабское существование батюшки Иоанна, полную его зависимость от своих господ,- желание заниматься наркотиками у о. Виктора пропало навсегда.
Но прошло какое-то время, и самому о. Иоанну стало невмоготу от такой жизни: стала его мучить совесть, обличать в содеянных и творимых грехах. Батюшка было даже запил, хотел совесть свою в стакане с водкой утопить. Но не тут то было: хоть он и частенько напивался, как говорится, в усмерть, но совесть ему заглушить не удавалось. Часто в пьяном бреду он кричал: "Танки, танки едут! А на броне наркоманы сидят...все страшные такие, с гниющими руками и ногами, все в дырках...шприцы, шприцы в руках у них! И все на меня...зубами скрежещут, матерятся, заколоть меня до смерти
