церковной архитектуре и известен.
-Ты знаешь, святой отец, я тоже так думал вначале, однако после беседы с азерами я залез в интернет, и прочитал, что там пишут об этом; так вот, чтоб ты знал, что полумесяц,-символ якоря: как якорь держит корабль в море, чтобы его не носило, так и крест держит каждую душу христианскую, не дает ей носиться по морю житейскому, и быть разбитой волнами. Так вот, я еле уладил это дело, и договорился, что на следующую твою беседу придут Фируз Алимович Нариманбеков, и Кямал Фатихович Бакиханов, от лица всей диаспоры, и ты в прямом эфире публично извинишься; скажешь, что не знаком был с такими тонкостями, и объяснишь, что такое крест с полумесяцем на самом деле. Не то, тебя батенька, обвинят в провоцировании религиозной вражды: а за это сам знаешь,-не только сана лишат, но еще и статья есть.
Батюшку Виктора от этих слов мэра бросило в холодный пот, и он сразу же забыл, зачем сюда пришел: было уже не до пожертвований.
-Да, да, конечно, Лев Борисович, я все понял,-сказал он,- я никогда не забуду вашу доброту и помощь.
-То то же,-ответил ему мэр,-ну а с мастерами поступим так, как я тебе и сказал. Ну все, давай, адью, а то у меня работы навалом.
Батюшка Виктор попрощался и вышел из кабинета. Рушились все его планы: мэр оказался гораздо хитрее, чем думал батюшка. Пришлось позвонить мастерам, и сказать, что денег на роспись нет: городской мэр отказал.
В следующем выпуске "Пастырских бесед" батюшке Виктору долго пришлось извиняться перед представителями диаспоры, говорить, что он не подготовился, не знал таких тонкостей, признать, что ислам является религией спасительной, что мусульмане признают и Господа нашего, Иисуса Христа, и Пресвятую Богородицу, и многих святых,-особенно ветхозаветных. Под конец представители диаспоры задали ему вопрос: согласится ли он, если в Глухове будет открыта мечеть, и не будет ли против, если мулла будет заниматься миссионерством,-обращать в ислам местное население. Он ответил, что против не будет; наоборот, будет рад, если жители Глухова все будут верующими, не важно какой религии: православными, или мусульманами; и то, и другое, очень хорошо и спасительно. После таких заявлений представители диаспоры пошли на мировую.
Конечно же, многих верующих такая его позиция отвернула, тем более, что этот неуправляемый никем, кроме себя, о. Николай, так сумел раздуть это дело, что представил о. Виктора отступником от веры, предателем и Иудой. Но тут на помощь поспешил благочинный, который по просьбе батюшки служил в воскресенье вместе с ним, и на проповеди сказал, что о. Виктор поступил абсолютно правильно: мол блаженны миротворцы, ибо они сыновьями Божьими нарекутся; присек вражду и избежал глобального конфликта, в который обязательно были бы втянуты высшие чины. Многие с этим согласились, тем более, что значительная часть местного населения работала на предприятиях у азербайджанцев, и была довольна. Но вскоре на батюшку Виктора грянул такой гром, которого он никогда себе не мог и предположить; события сложились так, как он себе даже не мог и представить.
глава_7
Где то через неделю после происшедшего, в первой половине дня, позвонил ему Лев Борисович, и попросил срочно прийти к нему в горсовет: мол, есть очень важный разговор. Каково же было удивление батюшки, когда в кабинете мэра он увидел бригадира тех самых мастеров, с которыми договаривался расписать храм.
-Садитесь, святой отец,-начал мэр,-вот тут ко мне мастера пожаловали, храм наш хотят расписать. Да впрочем, вы ужу наверное знакомы?
-Да, встречались,-ответил батюшка Виктор дрожащим голосом, побелев весь, как полотно.
-Только вот с ценой какая то непонятка вышла,-продолжил мэр,-они просят всего то $20 000, а вы, святой отец, мне говорили, что хотят пятьдесят; вернее, даже сперва просили семьдесят, но вы постарались, и цену сбили. Так было, о. Виктор?
-Ну да, так и было,-батюшка пролепетал это заплетающимся языком, чувствуя, что в глазах у него все поплыло.
-Нехорошо обманывать, батюшка,-сказал бригадир,-а еще у престола Божьего стоите; мы ведь просили то всего 25 штук, а вы, видимо, накрутили раза в два больше, вот мэр то и не согласился.
-Да святой отец, нехорошо врать, и честных людей заработка лишать; хорошо что они ко мне напрямую обратились, и мы пришли к общему решению. А так, по твоей милости, они лишились бы своего куска хлеба: а ведь у каждого семья, которую кормить надо,-гневно посмотрев на о. Виктора сказал Лев Борисович.
-Завтра же приступайте к работе,-продолжил он, обращаясь к мастерам,- а о. Виктор будет вам всячески помогать. Ну, а теперь идите, а мы со святым отцом потолкуем по душам. Мастера поблагодарили мэра, попрощались, и ушли.
Как только дверь кабинета закрылась, мэр гневно посмотрел на о. Виктора, и лицо его исказилось от ярости; громко топнув ногой он сказал: " Ты что же это, фуфел, развести меня решил? Бабло из городского бюджета решил себе присвоить? Хотел, чтобы я людей без средств к существованию оставил? Врачи, учителя, работники коммунальных служб....их что, нужно без зарплат оставить, для того, чтобы ты баблом себе карманы набил? Разбогатеть решил за наш счет? Город для тебя все сделал, а нам ты чем отплатил? Ну, сука, теперь держись! Сейчас я беру машину, и едем в город, к вашему архиерею; я ему все расскажу, что ты задумал: пусть он тебя сана лишит. Но это еще не все. Я напишу на тебя заявление в прокуратуру, и тебя, святой отец, посадят за мошенничество. Так что готовься, суши сухари,-скоро они тебе понадобятся.
Эти слова мэра так убийственно подействовали на батюшку, что с ним случилось то, что случается с младенцами при сильном испуге: из брючины, из-под подрясника на пол, вдруг полилось нечто бледно-желтого цвета; сразу же вслед за этим, полилось что то коричневое, и кабинет весь наполнился невыносимой вонью. Батюшка Виктор с глухим стоном грохнулся на пол, и остался лежать неподвижно.
Очнулся о. Виктор от резкого запаха нашатыря, смоченным которым кусочком ваты водила под его носом молоденькая секретарша, в тоже время другой рукой, с длинющими нарощенными ногтями, морща миловидное личико, зажимая себе нос.
Батюшка, опершись о пол руками, с трудом сел; его тошнило, и тошноту усиливали витающие в воздухе запахи. Льва Борисовича в кабинете не было. Секретарша, увидев, что он немного оклемался, быстро встала, подошла к двери, открыла ее, и произнесла: "Лев Борисович, он очнулся; что дальше делать?"
-Веди его в туалет, пусть посидит там, пока его жинка не приедет, и не заберет его. Ей уже позвонили, вот-вот она уже должна быть здесь,-ответил голос Льва Борисовича из-за двери.
-Ну, вставайте же отец, вам нужно пройти в туалет,-сказала батюшке секретарша, морщась от висящих в воздухе ароматов, я же не могу вас тащить на себе; идите за мной, я вас провожу.
Батюшка с большим трудом поднялся с пола, и шатаясь пошел за секретаршей, по пути распространяя за собой волну благоуханий. Там, в туалетной, сидя в кабинке на унитазе, и дождался он свою матушку Ольгу. Но прежде чем уехать домой, матушке пришлось хорошенько вымыть в кабинете пол, протереть пол в коридоре и в туалете, вымыть унитаз, на котором сидел ее батюшка, забрать с собой все тряпки, и лишь тогда они смогли покинуть здание мэрии. Отвез батюшку домой церковный староста, в кузове грузовичка, по вполне понятным причинам.
Через несколько дней о. Виктору опять позвонил Лев Борисович, и назначил ему в этот же день встречу на берегу озера, которое находилось в нескольких километрах от Глухова. Батюшка приехал заранее, и от волнения прохаживался туда-сюда по берегу озера, поджидая мэра. Но вот, наконец, приехал мэр. Выйдя из машины он направился к батюшке, поздоровался с ним, однако своей руки ему не подал.
-Ну, что, святой отец, надеюсь сегодня то памперс ты одеть не забыл?-обратился он к батюшке,-в прошлый раз ты так набздел, так набздел, так всю мэрию провонял, что ели выветрили! Моя секретарша, Алинка, до сих пор в себя прийти не может: все духами брызгает, уже несколько флаконов вылила. А кто ей за это заплатит? Кто возместит нам моральный ущерб за все происшедшее? Да, Витя, ну и облажался ты! Видишь как,-Бог шельму метит! А ну, теперь рассказывай мне все, что ты задумал; и не вздумай врать! Если я что то не то замечу, то уж точно головы тебе не сносить! Теперь твой бог,-это я,-запомни это хорошенько. Только от меня, и не от кого более, зависит твоя судьба и жизнь твоей семьи! Как захочу, так и поступлю! Твой то Бог, ведь тебе ни денег не дал, ни дела твоего не сложил... а все, что ты задумал, -развалилось. Что это значит? А это значит, что Бог не с тобой, а со мной! Помнишь, как в Библии сказано? Господь Бог поставил Моисея богом над Израилем; что он говорил, то и надлежало исполнять без всяких там возражений. Согласен ты с этим?
-Да, согласен Лев Борисович,-дрожащим от страха голосом произнес батюшка.
-Ни Лев Борисович, а господь мой,-поправил его мэр,-Лев Борисович я для тебя на людях, а тет-а-тет,-господь мой. Ну-ка повтори!
-Да, я согласен со всем этим, господь мой. Вы мой промыслитель, и податель всяких благ, и самой жизни: все в ваших руках.
-Ну, а раз так,-довольно произнес мэр,-становись на колени, кланяйся мне, и целуй мою туфлю, как когда-то французский король папе римскому туфлю целовал. Этим самым ты дашь мне присягу, что будешь служить мне, и исполнять мою волю. Как это у вас там называется: отсечение своей воли, и предание себя в волю духовного наставника, старца, ради духовного роста и спасения души. Правильно я говорю?
-Да, все правильно, мой господь,-ответил батюшка.
После этого он стал на колени, до земли поклонился мэру, истово облобызал его туфли, и исповедал, что отныне Лев Борисович является для него богом, и все его благосостояние, и сама жизнь, находится в его руках. Поскольку батюшка Виктор признал Льва Борисовича своим богом, что запечатлел поклонением ему и лобзанием его туфли, то теперь ему ничего не оставалось делать, как рассказать ему о своих мыслях и планах, тем более, что мэр уже почти все знал, и о многом догадывался. Рассказал он ему и про свою мечту,-иметь свой двухэтажный дом, машину, и небольшой бизнес, ради чего, собственно, он и пошел на обман.
Лев Борисович выслушал о. Виктора, и произнес: "Говорят, что Господь Бог благодетельствует рабам Своим. Может это и так, не буду оспаривать, но порой проходит немало времени, прежде чем раб Божий получает награду, или просимое. И это благодеяние уже не нужно просящему, поскольку прошло уже много времени. Ведь недаром же существует пословица: дорога ложка к обеду, или дорого яичко к Пасхальному дню. Или часто бывает так, что раб Божий вовсе не получает того, что просит: ему обещается нечто гораздо более и лучше в загробной жизни. А ведь мы все люди, и живем теперь, здесь и сейчас. И все блага земные нужны нам сегодня, а не завтра, когда мы состаримся, и нам уже будет ничего не нужно. Да и есть ли эта жизнь загробная? Никто этого не знает: ведь оттуда никто не возвращался. Так вот, я в отличии от Господа Бога своим рабам даю все сегодня и сейчас; пусть живут и наслаждаются жизнью. Но в ответ требую, как и Господь Бог, безусловной покорности, и верности мне во всем. Если это условие соблюдается, и я замечаю старание такого человека в услужении
