ГОДЫ ЖИЗНИ

самоуправления. Комсомольская организация и профсоюз занимались всеми сторонами студенческой жизни, в том числе распределением стипендий. Поэтому мне приходилось быть в постоянном контакте с деканом и ректором института. При этом иногда возникали конфликты между нами и администрацией. Однажды даже в конфликт вмешался министр высшего образования СССР Елютин, который приезжал к нам в институт. Он в духе «нового времени» поддержал наши предложения по выделению стипендий против мнения дирекции института. После Розанова деканом у корабелов стал Буссель Олег Дмитриевич. Он, кстати, был моим руководителем дипломного проекта. Еще одной его достопримечательностью было то, что его супруга работала официанткой в шикарной столовой «Виру» и при нужде мы у нее имели кредит. Последним моим деканом был Маасик. Он был деканом механического факультета. После ликвидации кораблестроительного факультете (см. ниже) мы попали под его начало, но заместителем его назначили О.Д.Бусселя. Для нас практически ничего не изменилось.
Быков Владимир Владимирович читал у нас теоретическую механику. Был очень строгим экзаменатором. Он во время войны потерял один глаз и носил протез. При этом когда он сидел на экзамене и что-то рассматривал у себя на столе его искусственный глаз продолжал глядеть в аудиторию, что некоторых удерживало от списывания. Однажды на его экзамене я получил задачу, которую никак не мог решить. После некоторых размышлений я пришел к выводу, что условие задачи неполное, но сказать об этом не решался. Подготовив теоретические вопросы, я все же решился ему сказать, что задача некорректная. Он сразу начал смотреть задачу и говорит: «Это же совершенно элементарно!» и начал излагать ход решения. Затем, споткнувшись на том же месте, что и я, он поставил мне «отлично» без проверки ответов по теории.
Нарец Лев Карлович читал нам сопромат. Сам он был специалистом по строительной механике и очень много сделал для внедрения матричных методов в расчеты строительных конструкций. Кроме того он привил нам вкус к использованию вычислительных, тогда еще только электрических, машин. Ассистентом у него работала молодая супруга Мурреля Наталья Николаевна, которая пользовалась любовью у большинства студентов и отличалась демократичностью поведения. Кстати, известная студенческая поговорка «Сдал сопромат - можешь жениться» для кораблестроителей недействительна, так как сопромат для нас был только началом науки о прочности. В дальнейшем нас ожидала теория упругости и строительная механика корабля, которая нас сопровождала до самого последнего курса.  Строительную механику нам читал зав. одноименной кафедрой Экк. Кстати, от него мы где-то на 4-ом курсе узнали о том, что в институте предполагается установить первую электронно-вычислительную машину, которая нам представлялась каким-то сказочным монстром.
Металловедение читал у нас Вольмер. Я не помню его ученого титула, но он у него был. Вольмер имел интересную биографию. Во времена буржуазной Эстонии он участвовал в подпольном профсоюзном движении. Запомнился его рассказ о том, как он уже после входа Красной Армии в Эстонию в 1939 году ехал на мотоцикле по своим профсоюзным делам. По дороге у него кончился бензин. Он остановил ехавший навстречу армейский грузовик и попросил немного бензина. Шофер отсосал шлангом ведро бензина, залил в бак мотоцикла сколько влезло, а довольно большой остаток вылил в канаву. «Вот тогда я убедился, что Советский Союз - самая богатая страна в мире!»,- завершил свой рассказ Вольмер. Преподнесенную им нам диаграмму железо-углерод я наверное и сейчас смогу нарисовать по памяти.
Ершов преподавал ТММ - теорию машин и механизмов или как расшифровывали студенты - Тут Моя Могила. Когда он принимал курсовые проекты с аккуратно вычерченными планами скоростей и ускорений он непрерывно курил и пепел падал на чертеж. «Извините», - говорил Ершов и кулаком стирал золу, оставляя грязные пятна. Любимая его поговорка была: «Это Вам не фунт дыма!».
С именем Трапезондцева связана следующая история. Я должен был сдавать ему курсовой проект, кажется редуктора. Сделал я его вовремя, но утром, когда отправлялся в институт на зачет, проект исчез. Все мои попытки найти его в общежитии оказались тщетными. Зачет же был обязательным условием допуска к экзаменам. Мне не оставалось ничего другого, как пойти к Трапезондцеву и «покаяться». Не знаю, что он подумал о правдивости моего рассказа, но зачет он мне поставил и экзамены я сдавал со всеми вовремя. Уже после каникул я нашел проект под одной из кроватей в нашей комнате в весьма нерепрезентативном виде. Но все же представил его Трапезонцеву.
Несколько преподавателей читали у нас теорию корабля (плавучесть, остойчивость, непотопляемость, качка, движители). Это в разные годы были Чудинов, Ананьев, Левальд. Чудинов кроме теории корабля читал также курс гидромеханики, в которой он был очень силен. К сожалению, он вскоре перевелся в Ленинградский кораблестроительный институт. Ананьев был молодым кандидатом наук, хорошо знал свой предмет, читал понятно и ясно. «Недостатком» его было то, что он не выдерживал томных взглядов наших девиц и страшно краснел. Левальд был выпускником нашего же факультета и преподавал у нас на 5-м курсе. Был очень спокойным и уравновешенным. Студенты относились к нему с симпатией.
Совсем другие чувства мы питали к преподавателям общественных наук. В отличие от преподавателей технических дисциплин они демонстрировали начетничество и приспособленчество. Два характерных случая. Вскоре после 20 съезда КПСС, где Н.С.Хрущев осудил культ личности Сталина и был провозглашен курс на коллективное руководство, постепенно начали превозносить и восхвалять самого Хрущева. На одном из семинаров я совершенно без задних мыслей обратился к преподавателю основ марксизма Э. с вопросом, не кажется ли ему, что под разговоры о «ленинском стиле руководства» возрождается новый культ личности. Э. набросился на меня с гневной речью, главной мыслью которой было «как Вы ТАК можете думать?». По-моему он был страшно испуган этой «крамолой». На последующих семинарах он старался меня не вызывать, опасаясь какого-нибудь опасного поворота. Другой случай произошел во время «венгерских событий». После восстания в Будапеште, когда во главе руководства Венгрии стал Имре Надь, на занятиях по политэкономии преподаватель П. рассказывал, что Имре Надя он знает еще с 30-х годов, когда он с ним отдыхал под Ленинградом в доме отдыха Красной профессуры. Он преданный друг Советского Союза и теперь в Венгрии дело в надежных руках. Через несколько дней, во время которых Надь оказался уже «не нашим», студенты попросили П. снова прокомментировать венгерские события. П. начал с фразы «Э-э-э! Как этот - забыл его имя....».
Особого рассказа заслуживает военная кафедра. Нас, корабелов, в начале готовили, как специалистов для военно-морского флота. На других факультетах готовились офицеры инженерных войск. Соответственно на кафедре были 2 капитана первого ранга Беляев и Орсич, а остальные были армейские офицеры. Между «черными» и «зелеными» существовали традиционные «особые» отношения между армией и флотом. Первый год мы занимались под руководством «черных». Нам читали морскую тактику, знакомили с типами военных кораблей. Интересными были занятия по определению тактико-технических данных кораблей по их фотографиям, когда по таким известным величинам, как размер ступенек трапа или иллюминатора и пр. определялись главные размерения судна, калибр орудий, по размеру носового буруна - его скорость. Интересно, что данные по военным судам давались нам только для иностранных флотов. Данные по Советскому ВМФ считались абсолютным секретом. С эффектом разорвавшейся бомбы можно сравнить совершенно открыто изданную книгу одного французского генерала, которая примерно называлась «Флот в современной войне» или нечто подобное. В нем были представлены тактико-технические данные практически всех типов кораблей советского флота. Кроме чтения лекций Беляев и Орсич активно участвовали в жизни нашего факультета. Я помню одно комсомольское собрание по поводу пьянства нескольких студентов в помещении женского общежития. На нем выступил с речью «осуждения» Орсич. Главное, что его возмутило в поступке парней, это то, что они водку закусывали тортом. Он сурово осудил такое нарушение нравов и дальше его понесло. Начав с фразы «Пить надо умеючи!», он пустился в рассуждения о правилах застолья, о том, как в военных академиях учили пить и не напиваться, о каком-то великом князе, который умел пить, оставаясь трезвым и выведывая у противников всякие секреты. Все собрание активно приняло участие в дебатах по этому вопросу. Только в конце спохватились и вынесли «серьезное предупреждение» провинившимся.  На втором курсе произошли коренные изменения на военной кафедре. Нас всех сделали саперами. Оба капитана «покинули корабль». Это был сильный удар по нашей «морской гордости». Мы занялись фортификацией, военной географией, взрывным делом. Конечно не обошлось без предмета «партийно-политическая работа в Советской Армии». Надо сказать, что интеллектуальный уровень «зеленых» был несколько пониже, чем «черных». Это использовалось студентами для всяких розыгрышей, при которых ты ничем не рисковал, если оставался внешне серьезным. Помню на политзанятиях у полковника С. его спросили, когда мы будем проходить «дифференциальную политику Советской Армии». Он ответил вполне серьезно: «Ну! Дифференциальную! Сначала надо изучить стрелковое оружие и пройти строевую!». Интересным феноменом у «зеленых» был специфический русский язык. Так например блиндаж перекрывался «бревнЫми», «балкИми». В атаку следовало бежать с «крикИми ура». Причем это было характерно для всех. Откуда это бралось, неизвестно. Наверное они подражали какому-то начальству, подобно тому, как партийные боссы всех рангов вслед за Никитой Сергеевичем повторяли «комунизЬм», «социализЬм».  

2.2.10. Первые трудности

Начались учебные будни. Большинство предметов (математика, физика, химия) для меня не представляли большой трудности. Хуже оказалось с техническим черчением в смысле графики. Я нормально читал чертежи, делал деталировки и сборки, но с качеством самого изображения получалось плохо. Мне было как-то скучно тщательно затачивать карандаши, старательно выводить линии. Поэтому мои чертежи выглядели не блестяще. Это постоянно снижало мне оценки по черчению и в результате в моем дипломе это оказалась единственная «тройка». На всю жизнь у меня выработалась неприязнь к черчению, что в значительной мере определило в будущем мою судьбу, как расчетчика. Интерес к черчению возродился у меня после появления компьютерной графики, когда техника выполнения линий и надписей была предоставлена машине, а конструктору была отведена более творческая роль.
Постепенно от общетехнических предметов мы переходили к специальным. Прежде всего это выразилось в том же черчении, когда мы приступили к теоретическому чертежу судна. Это была довольно непростая работа. В силу сложности формы