воспоминаниях.
Первоначально, в варианте 1938 года Калиостро был среди гостей на великом Балу у сатаны, однако из окончательного текста соответствующей главы Булгаков графа Феникса убрал, дабы прототип не дублировал Воланда.
Булгаков нигде в романе не называет Воланда Искрой, однако в тех немногих описаниях внешности этого героя слово «Искра» присутствует. Особенно впечатляет тот факт, что в одном из предложений одновременно присутствует не только слово «искра» но и обрывок слова «сверчок». Привожу два фрагмента:
«Два глаза упёрлись Маргарите в лицо. Правый с золотой искрой на дне, сверлящий любого до дна души, и левый – пустой и чёрный, вроде как узкое игольное ухо, как выход в бездонный колодец всякой тьмы и теней».
«Наконец Воланд заговорил, улыбнувшись, отчего его искристый глаз как бы вспыхнул».
11. Жаркое испепеляющее закатное Солнце над Патриаршими прудами, как известно, символизирует Сатану. Однако, кроме того, вспомним, как именовали Пушкина при жизни: «Солнце нашей поэзии». Лермонтов также пишет стихотворение в котором использует схожую метафору:
«Угас, как светоч, дивный гений,
Увял торжественный венок…»
А самое главное, вспомним его посмертный некролог от 30 января в газете «Литературные прибавления». Он начинается словами: «Солнце нашей поэзии закатилось…»
«Солнце нашей Поэзии закатилось! Пушкин скончался, скончался во цвете лет, в середине своего великого великаго поприща!…Более говорить о сём не имеем силы, да и не нужно; всякое Русское сердце знает всю цену этой невозвратимой потери, и всякое Русское сердце будет растерзано. Пушкин! Наш поэт! наша радость, наша народная слава!… Не ужли в самом деле нет уже у нас Пушкина?… К этой мысли нельзя привык-нуть!
29 января, 2 ч. 45 м. по полудни.
Любопытно, что Берлиоз причиной своей первой галлюцинации считает именно это самое жаркое, испепеляющее Солнце. Иванушке Бездомному в начале романа также было очень жарко. Можно предположить, все последующие события на Патриарших были следствием Солнечного удара. Удара Солнечной Поэзии русского Байрона.
Считаю не лишним напомнить, что солнечный свет издавна у древних народов ассоциировался с речью. Дело в том, что на древнееврейском слово «дух» было анаграммой слова «свет». Эта метафора довольно часто использовалась в древних герметических документах.
Обратите внимание, что прилёт и отлёт Воланда в романе связан с закатным Солнцем. Фрагмент главы № 29 романа:
Опять наступило молчание, и оба находящиеся на террасе, глядели, как в окнах, повёрнутых на запад, в верхних этажах громад зажигалось изломаное ослепительное солнце. Глаз Воланда горел так же, как одно из таких окон, хотя Воланд был спиною к закату.
Очевидно глаз Воланда горит собственным огнём, если он сидит спиной к закату. Он не нуждается в солнце по той причине, что он сам и есть «Солнце». Вообще, лично у меня глаз Воланда вызывает воспоминания о другом глазе – о древнеегипетским Урее, третьем глазе бога Атума, который в форме змеи украшал головной убор фараонов, который мог видеть невидимое, и который, как это описано в древнеегипетских сказаниях, при молитве испускал огненные искры - молнии . Привожу два фрагмента из древнеегипетского эпоса. Первый – из сказания о «О земном царствовании бога Ра»:
«…Убей людей!
-Что ж, - сказал Ра, - если нет другого выхода…
Он подошёл к окну и распахнул его. В тот же миг толпа воинов с громкими криками бросилась на приступ. Забряцало оружие, тонко зазвенела тетива на луках, в воздух взвилась туча стрел.
Ра произнёс заклинание. Кобра-Урей, дремавшая на его короне, зашипела, раздула шею, сверкнула глазами, - и из змеиных глаз, подобно молниям, вылетели сотни раскалённых лучей. Стрелы мятежников вспыхнули и сгорели в воздухе, не долетев до окна. Потом загорелась трава. В одно мгновенье вся земля перед Чертогом была охвачена пламенем».
Второй фрагмент из сказания «Исида и Осирис»:
«Она произнесла волшебное заклинание – и вдруг на глазах у замершей толпы вся преобразилась. Исчезли богатые одежды, подаренные ей Астартой; богиня вновь была в своём изодранном траурном платье, в котором исходила столько селений и дорог. От её пальцев струился свет, а над головой золотом вспыхнул солнечный диск со змеёй – уреем».
В начале и в конце романа Булгаков изображает, как Воланд с любопытством разглядывает изломанное в стеклах домов Солнце:
А иностранец окинул взглядом высокие дома, квадратом окаймлявшие пруд, причём заметно стало, что видит это место он впервые и что оно его заин-тересовало.
Он остановил взор на верхних этажах, ослепительно отражающих в стёклах изломанное и навсегда уходящее от Михаила Александровича Солнце, затем перевёл его вниз, где стёкла начали предвечерне темнеть, чему-то снисходительно усмехнулся, прищурился, руки положил на набалдашник, а подбородок на руки.
Снисходительная усмешка Воланда вполне уместна и объяснима. Всё дело в том , что он увидел изломанное Солнце, свою карикатуру - двойного тёзку однофамильца А. С. Пушкина, «изломанного» и обезображенного до неузнаваемости советским пушкиноведеньем.
Весьма примечательно, что в черновых вариантах «Мастера и Маргариты» завершающим аккордом истории на Патриарших явилась не смерть Берлиоза под трамваем, а рассказ Воланда – Пушкина о Христе и Пилате, собственно после которого Иван Бездомный и сходит с ума. Он даже и не видит гибели Берлиоза, ему уже не до этого. Выдержав палящее закатное Солнце Русской Поэзии вдали, Иван «сгорает» при его близком приближении. Воланд - Пушкин вводит его в транс своим рассказом и, в конце концов, лишает рассудка. Там Воланд именуется Инженером. Любопытно, что тут Воланд выступает в роли стихотворца и читает стих, чего не делает в окончательной редакции романа. Вот отрывки из чернового варианта:
«… Но Иешуа уже не мог ему ответить. Он обвис совсем, голова его завалилась набок, еще раз он потянул в себя последний земной воздух, произнес уже совсем слабо:
- Тетелеостай1, — и умер.
И был, достоуважаемый Иван Николаевич, час вось¬мой.
И был на Патриарших Прудах час восьмой. Верхние окна на Бронной, еще секунду назад пылавшие, вдруг по¬чернели и провалились.
Иванушка фыркнул, оглянулся и увидал, что он сидит не на скамейке, а на дорожке, поджав ноги по-турецки, а рядом с ним сидят псы во главе с Бимкой и внимательно смотрят на инженера. С инженером помещается Берлиоз на ска-мейке.
- «Как это меня занесло на дорожку», - раздраженно подумал Иванушка, поднялся, пыль со штанов отряхнул и конфузливо присел на скамейку.
Берлиоз смотрел, не спуская прищуренных глаз с ин¬женера.
- М-да, - наконец молвил Берлиоз, пытливо погля¬дывая на своего соседа, - м-да...
- М-да-с,- как-то загадочно отозвался и Иванушка.
------------------------------------------------------------------------------------------------
Над Патриаршими же закат уже сладостно распускал свои паруса с золотыми крыльями и вороны купались над липами перед сном. Пруд стал загадочен, в тенях. Псы во главе с Бимкой вереницей вдруг снялись и побежали не спеша следом за Владимиром Мироновичем. Бимка не¬ожиданно обогнал Берлиоза, заскочил впереди него и, от¬ступая задом, пролаял несколько раз. Видно было, как Владимир Миронович замахнулся на него угрожающе, как Бимка брызнул в сто-рону, хвост зажал между ногами и провыл скорбно.
- Даже богам невозможно милого им человека изба¬вить!.. - разразился вдруг какими-то стихами сумасшед¬ший, приняв торжественную позу и руки воздев к не-бу.
- Ну, мне надо торопиться, - сказал Иванушка, - а то я на заседание опоздаю.
- Не торопитесь, милейший, - внезапно, резко и окончательно меняясь, мощным голосом молвил инже¬нер, — клянусь подолом старой сводни, заседание не со-стоится, а вечер чудесный. Из помоек тянет тухлым, чув¬ствуете жизненную вонь гнилой капусты? Горожане варят бигос... Посидите со мной...
И он сделал попытку обнять Иванушку за талию.
- Да ну вас, ей-богу! — нетерпеливо отозвался Ива¬нушка и даже локоть выставил, спасаясь от назойливой ласки инженера. Он быстро двинулся и пошел.
Долгий нарастающий звук возник в воздухе, и тотчас из-за угла дома с Садовой на Бронную вылетел вагон трамвая. Он летел и качался, как пьяный, вертел задом и приседал, стекла в нем дребезжали, а над дугой хлестали зеленые молнии.
У турникета, выводящего на Бронную, внезапно осве¬тилась тревожным светом таблица и на ней выскочили слова «Берегись трамвая!»
- Вздор! — сказал Воланд, — ненужное приспособле¬ние, Иван Николаевич, — случая еще не было, чтобы уберегся от трамвая тот, кому под трамвай необходимо попасть!
Трамвай проехал по Бронной. На задней площадке стоял Пилат, в плаще и сандалиях, держал в руках порт¬фель.
«Симпатяга этот Пилат, — подумал Иванушка, — псевдоним .Варлаам Собакин»...
Иванушка заломил картузик на затылок, выпустил (рубаху), как сапожками топнул, двинул мехи баяна, вздохнул семисотрублевый баян и грянул:
Как поехал наш Пилат
На работу в Наркомат.
Ты-гар-га, маты-гарга!
- Трр!.. — отозвался свисток. Суровый голос послы¬шался:
- Гражданин! Петь под пальмами не полагается. Не для того сажали их.
- В самом деле. Не видал я пальм, что ли, — сказал Иванушка, — да ну их к лысому бесу. Мне бы у Василия Блаженного на паперти сидеть...
И точно учинился Иванушка на паперти. И сидел Иванушка, погромыхивая веригами, а из храма выходил страшный грешный человек: исполу - царь, исполу - монах. В трясущейся руке держал посох, острым концом его раздирал плиты. Били колокола. Таяло.
- Студные дела твои, царь, - сурово сказал ему Ива¬нушка, - лют и бесчеловечен, пьешь губительные обе¬щанные диаволом чаши, вселукавый мних. Ну, а дай мне денежку, царь Иванушка, помолюся ужо за тебя.
Отвечал ему царь, заплакавши:
- Почто пужаешь царя, Иванушка. На тебе денежку, Иванушка-верижник, Божий человек, помолись за меня!
И звякнули медяки в деревянной чашке.
Завертелось все в голове у Иванушки, и ушел под землю Василий Блаженный. Очнулся Иван на траве в су¬мерках на Патриарших Прудах, и пропали пальмы, а на месте их беспокойные коммуны уже липы посадили.
Аи! - жалобно сказал Иванушка; - я, кажется, с ума сошел! Ой, конец...»
12. Обилие примет Воланда.
«Впоследствии, когда, откровенно говоря, было уже поздно, разные учреждения представили свои сводки с описанием человека. Сличение их не может не вызвать изумления. Так, в первой из них сказано, что человек этот был маленького роста, зубы имел золотые и хромал на правую ногу. Во второй – что человек был росту громадного, коронки имел платиновые, хромал на левую ногу. Третья лаконично сообщает, что особых примет у человека не было.
Приходиться признать, что ни одна из этих сводок никуда не годится.»
Во времена Пушкина, как известно не было фотографии. Мы не имеем до-стоверного представления о его облике. Дело в том, что все художники его писавшие, вольно или невольно в той или иной степени приукрашивали портрет, дабы скрыть его безобразие. Реальные отзывы современников о нём: обезьяна, карлик с лицом обезьяны. Надо сказать, что современники Пушкина оставили нам о его внешности несколько противоречивые сведения. И все они утверждали, что ни на одном из портретов он по настоящему на себя не похож. Сам же Пушкин по этому поводу
