можно отнести к наводнению?
Разумеется, Адам Мицкевич имеет в виду Революцию, причём Русскую Рево-люцию по масштабам сравнимую с Апокалипсисом. Самое любопытное, что из всех петербургских наводнений Мицкевич и Пушкин для символа грядущей Кровавой Революции единогласно избрали именно это наводнение, случившееся 7-го ноября 1824 года.
Пушкин пошёл дальше Мицкевича в своём пророчестве и угадал название русской столицы в год Революции – Петроград. «Медный всадник» в каком-то смысле конечно любопытней «Олешковича», так как в нём имеется подробное описание самой Божьей Кары – «Русского Потопа-Революции».
Осада! приступ! злые волны,
Как воры, лезут в окна. Челны
С разбега стекла бьют кормой.
Лотки под мокрой пеленой,
Обломки хижин, бревны, кровли,
Товар запасливой торговли,
Пожитки бледной нищеты,
Грозой снесенные мосты,
Гроба с размытого кладбища
Плывут по улицам!
Народ
Зрит божий гнев и казни ждет.
Увы! всё гибнет: кров и пища!
Где будет взять?
В тот грозный год
Покойный царь еще Россией
Со славой правил. На балкон
Печален, смутен, вышел он
И молвил: “С божией стихией
Царям не совладеть”. Он сел
И в думе скорбными очами
На злое бедствие глядел.
Стояли стогны озерами
И в них широкими реками
Вливались улицы. Дворец
Казался островом печальным.
Царь молвил — из конца в конец,
По ближним улицам и дальным
В опасный путь средь бурных вод
Его пустились генералы
Спасать и страхом обуялый
И дома тонущий народ.
Рассмотрим теперь, какие же события в личной жизни Пушкина предшествовали этому потопу хронологически. Согласно Пушкинской Летописи 29…31 октября 1824 года произошла его, пожалуй самая крупная за всю жизнь поэта ссора с отцом. Виновен в ссоре был отец.
Письмо Пушкина к В. А. Жуковскому от 31 октября 1824 года:
Милый, прибегаю к тебе. Посуди о моём положении. Приехав сюда, был я всеми встречен как нельзя лучше, но скоро всё переменилось: отец, испуганный моей ссылкой, беспрестанно твердил, что его ожидает та же участь; Пещуров, назначенный за мной смотреть, имел бесстыдство предложить отцу моему должность распечатывать мою переписку, короче быть моим шпионом; вспыльчивость и раздражительная чувствительность отца не позволили мне с ним объясниться; я решился молчать. Отец начал упрекать брата в том, что я преподаю ему безбожие. Я всё молчал. Получают бумагу, до меня касающуюся. Наконец, желая вывести себя из тягостного положения, прихожу к отцу, прошу его позволения объясниться откровенно… Отец осердился. Я поклонился, сел верьхом и уехал. Отец призывает брата и повелевает ему не знаться с этим чудовищем, с этим выродком-сыном…(сыном погибели) (Жуковский, думай о моём положении и суди). Голова моя закипела. Иду к отцу, нахожу его с матерью и высказываю всё, что имел на сердце целых три месяца. Кончаю тем, что говорю ему в последний раз. Отец мой, воспользуясь отсутствием свидетелей, выбегает и всему дому объявляет, что я его бил, хотел бить, замахнулся, мог прибить…
Перед тобой не оправдываюсь. Но чего же он хочет для меня с уголовным своим обвинением? Рудников сибирских и лишения чести? Спаси меня хоть крепостью, хоть Соловецким монастырём. Не говорю тебе о том, что терпят за меня брат и сестра – ещё раз спаси меня.
31 октября.
Поспеши: обвинение отца известно всему дому. Никто не верит, но все его повторяют. Соседи знают. Я с ними не хочу объясняться – дойдёт до правительства, посуди, что будет. Доказывать по суду клевету отца для меня ужасно, а на меня и суда нет. Я вне закона.
P. S.
Надобно тебе знать, что я уже писал бумагу губернатору, в которой прошу его о крепости, умалчивая о причинах. П. А. Осипова, у которой пишу тебе эти строки, уговорила меня сделать тебе и эту доверенность. Признаюсь, мне немного за себя досадно, да, душа моя, - голова кругом идёт.
Черновик этого письма мало что добавляет по смыслу к беловику. Разве что вносит некоторые уточнения. Привожу фрагменты из черновика отличные от окончательного варианта:
- отец поминутно испуганный моей ссылкою беспрестанно твердил, что и его ожидает та же участь, (я не мог никогда) вспыльчивость отца и его раздражительность его мешали мне с ним откровенно изъясниться (он плакал, жалея его, не желая видеть его слёзы) я решился молчать. Он начал укорять брата а афеизме, безбожии, споря начал он укорять брата, утверждая, что я преподаю ему и сестре безбожие …
Желая наконец вывести себя из тягостного положения прихожу к отцу моему – и прошу его позволения говорить искренно (честью тебе больше ничего ни слова) – отец осердился, заплакал, закричал – я сел верхом и уехал. Отец призвал моего брата и велел ему не знаться с этим монстром, с этим сыном - выродком (сыном погибели).
У знаю всё, голова моя закипела ( я закипел): иду к отцу, нахожу его с матерью и высказал всё, что было у меня на сердце целых 3 месяца кончаю тем, что говорю ему в последний раз…
Разница с беловиком главным образом в том, что отец его беспрестанно плачет и кричит, и в том, что Александр Сергеевич преподаёт брату с сестрой атеизм и безбожие. В последний раз Александр Сергеевич видимо говорит отцу о том, чтобы тот прекратил шпионить за ним и настраивать против него брата и сестру. Не знаю насчёт брата Льва, но что касается его сестры Ольги, то такое предупреждение было совершенно излишним, так как она всегда и во всём держала сторону Александра.
Кроме этого письма Пушкин пишет ранее ещё письмо псковскому гражданскому губернатору Б. А. Адеркасу:
Милостивый государь Борис Антонович,
Государь император высочайше соизволил меня послать в поместье моих родителей, думая тем облегчить их горесть и участь сына. Неважные обвинения правительства сильно подействовали на сердце моего отца и раздражили мнительность, простительную старости и нежной любви его к продчим детям. Решился для его спокойствия и своего собственного просить его императорское величество, да соизволит меня перевести в одну из своих крепостей. Ожидаю сей последней милости от ходатайства вашего превосходительства.
Фрагмент из ответа Жуковского Пушкину от 12 ноября 1824 года:
Милый друг, твоё письмо привело бы в великое меня замешательство, если б твой брат не приехал с ним вместе в Петербург и не прибавил к нему своих словесных объяснений. Получив его, я точно не знал на что решиться: ехать к Паулуччи ( который здесь и с которым NB я очень мало знаком) предупредить его на счёт твоего письма к Адеркасу и объяснить ему твоё положение. И я это бы сделал (ибо ничего другого не мог придумать), если б не явился твой Лев и не сказал мне, что всё будет само собой устроено. Без него, желая тебе сделать пользу, я только бы тебе вероятно повредил, то есть обратил бы внимание на то, что лучше оставить в неизвестности, и не могу поручиться, уважил бы Паулуччи мою просьбу.
На письмо твоё, в котором ты описываешь то, что случилось между тобой и отцом, не хочу отвечать, ибо не знаю, кого из вас обвинять и кого оправдывать. И твоё письмо и рассказы Льва уверяют меня, что ты столько же не прав, сколько и твой отец.
В письме Пушкина к В. А. Жуковскому от 29 ноября 1824 года есть дополнительный комментарий к вышеупомянутой ссоре с отцом, привожу фрагмент письма:
Мне жаль, милый, почтенный друг, что я наделал эту всю тревогу; но что мне было делать? Я сослан за строчку глупого письма, что было бы, если правительство узнало бы обвинение отца? Это пахнет палачом и каторгой. Отец говорил после:
Экой дурак, в чём оправдывается! Да он бы ещё осмелился меня бить! Да я бы связать его велел! – зачем же обвинять сына в злодействе несбыточном? – Да как он осмелился, говоря с отцом, непристойно размахивать руками? Это дело десятое. Да он убил отца словами! – каламбур и только. Воля твоя, тут и поэзия не поможет.
Теперь я приведу полностью черновик этого письма. Он весьма и весьма любо-пытен.
Ты получил моё письмо – долго не мог я решиться отослать его – но что мне было делать. Я сослан за одну строчку глупого письма. Ежели объявят правительству (варианты: Ежели дойдёт до правительства, ежели скажут), что я поднял руку на отца [какое] [мне спасение] посуди сам, как обрадуются – Мать согласна была с отцом теперь [она] она говорит да он : ( Посуди, как там обрадуются; варианты – Мать моя говорит что я; – Мать моя говорит но он) осмелился, говоря с отцом, непристойно размахивать руками – дело (варианты: дело десятое; это же дело десятое) - да он убил его словами – это каламбур и только [ Я сказал им что буду] [Мать меня обняла говоря: что со мной станется, если тебя посадят в крепость]
[Я показывал] Я посылал им письмо моё к тебе – Отец говорит: экой дурак, в чём оправдывается? (выделенная фраза вписана) Да он бы ещё [бить меня] меня ( последнее слово: меня – вписано) прибил… зачем же было (было – вписано) обвинять меня в злодействе – несбыточном? – [это] [каламбур] шутка пахнет палачом и [Си-бирью] каторгой.
[Милый чем далее живу тем более вязну в] Стыжусь, что доселе не имея духа (сперва было: доселе не имею духа) исполнить пророческую весть – [я б] [которая] что [недавно] разнеслась недавно (недавно – вписано) обо мне [и не] [и ещё не застрелился (вписано)] [Увяз я в] [Стыдно увязнуть ] Глупо час от часу далее вязнуть в жизненной грязи, [ничем к ней не привязанный]
Кроме того, довольно любопытен следующий фрагмент из письма Пушкина к брату Л. С. Пушкину от 1 – 10 ноября 1824 года:
Скажи от меня Жуковскому, чтобы он помолчал о происшествиях ему известных. Я решительно не хочу выносить сору из Михайловской избы – и ты, душа, держи язык на привязи.
Ко всему вышесказанному я могу добавить лишь следующий комментарий. В самом деле, что же реально случилось в доме Пушкиных в Михайловском 29..31 октября 1824 года?
Я надеюсь, что читатель уже догадался до какой степени это важно, прочитав в черновике пушкинского письма к Жуковскому о «пророческой вести о самоубийстве Поэта».
В самом деле, заяви Сергей Львович в полицию о случившемся, и нашего поэта ожидали бы суд и каторга. Положим, отец посылает свою депешу к властям числа 30 октября. Это означает, что в первой половине ноября Александра Сергеевича ожидал бы позорный суд. Дальше – хуже. Потому как одно дело - домашний арест в пределах территории Михайловской вотчины, площадью в 1965 десятин, где «арестованный» - царь и бог над 80-ю душами крепостных крестьян, и где ему было дозволено ездить в гости в соседние имения и совсем другое дело – сибирская каторга. По моему мнению, Пушкин едва ли дожил бы даже до суда, так что слух о его самоубийстве стал бы реальностью в первых числах ноября и во всех наших учебниках по литературе годом смерти Поэта был бы записан не 1837, а 1824.
Иными словами в тот злополучный год Пушкин был между жизнью и смертью.
Так что же всё-таки случилось в ту роковую осень?
Прежде всего обращает на себя внимание некоторая несогласованность в опи-сываемых Поэтом событиях. В самом деле, он пишет: Отец мой, воспользуясь отсутствием свидетелей, выбегает и всему дому объявляет, что я его бил, хотел бить, замахнулся, мог прибить…
Как же не было свидетелей, ведь мать всё же была рядом с отцом? Хорошо, положим, кроме матери никого не было в доме, ведь действительно, иначе бы дворня немедленно бы сбежалась на крики отца. А раз свидетелей не
