- Берегё-ооом!! – озывались мужики, выискивая горящими очами в сероватой полумгле маленького ушастого гномика по прозвищу Пимен – и закрывали его широкими плечами от всяческих напастей. Даже самому невысокому из мужиков хотелось слыть в этот миг героическим великаном и работягой.
- Харэ, миленькие мои, - через пару часов крякнул изрядно вспотевший старик. У него самую малость тряслись руки, и костылик выводил на земле зигзаги. – Надо перекурить, чтобы не пасть смертью храбрых.
Один из мужиков, чуток горбоносенький, спросил искренне, без насмешки: - Скажи, отец, по правде – а перед фашистами было страшно?
У Пимена загорелись глаза, как наверное, и в те минуты, когда он становился к гашетке своего родненького пулемёта:
- Не тот страх, что в штанах – а тот, который глушит сердце. Ты, малый, можешь всерьёзку обгадиться, до поноса – но не должен бросать свой окоп. Иноче враги дотянутся до твоей семьи, до жены и детишек.
- Потому и говорят люди, что чем больше детей, тем отечество крепче. Есть за кого воевать, - густо затянувшись толстой папиросиной, сказал другой мужик, конопатый, и уже подгорелый неизвестно на каком солнце.
А молодёжь кучковалась отдельно от зрелости, и болтала всё больше о музыке. Их забавляли только роки, рэпы, и прочие стихотворные баттлы.
Но всю эту разговорную трепотню вдруг разбили переливы гармоники, похожие на фальцет петушащегося перед дракой трусоватого пацанёнка. Его тут же поддержал баян, старший брат – который пошлёпал младшего по плечу, и приготовился к соревновательному боксу. Чуть погодя, как видно изрядно отобедав и уже выпив рюмочку, вступил на чемпионский ринг и отец, под видом загулявшего аккордеона.
Они все вместе выдали такой праздничный залп, что пробудились даже хладные сердца.
- Где это веселятся? – завистливо спросил кто-то, сожалея, что он сам не в гостях у кого-то.
- Да вон идут, от посёлка! Вы только гляньте, ребята! – крикнул Муслим, самый глазастый из горцев.
Все мы, торопясь, вышли на опушку.
В самом деле: от восточной околицы последних домов к нам двигался целый отряд мужиков. И в то же время от западной окраины к ним на слияние топала другая команда, ещё большей силы.
Это было похоже на рать, выходящую биться с вражьей ордой. На плечах пилы, топоры, кирки да лопаты – из сердца пламень.
- Сколько же там народа? – Полковник Рафаиль поднял ладонь ко лбу как богатырь с картины Васнецова.
- Всего человек двести, уважаемый, - радостно ответил ему Серафим, в нетерпеньи постукивая каблуками-копытцами.
- Какое до них расстояние? – Подошедший Зиновий спросил это строго и гордо; но потом почему-то разулыбался.
- Шагов пятьсот, бригадир! – рапортнул весёлый Буслай, уже узрев в первых рядах своего ненаглядного Жорку.
- А что за музыку они играют?!
- Военные песни!!
Даже отсюда было слышно, как звенело над утренним полем, под солнцем: - Вставай, страна огромная… - И казалось, будто справа и слева, со всех сторон, из земли подымаются не зелёные всходы, а вновь рождённые люди.
- Красиво идут. Охватывают нас клещами как дружина Невского на Чудском озере.
- Да не. Вон на перепутье они сольются – и пойдут свиньёй, как тевтонские рыцари.
- Хорошо хоть не по зимнему льду, а то бы утопли.
Мужики потешались: им приятно было смотреть на всю эту музыкально-военную симфонию, спешащую на помощь.
А дед Пимен отёр ладонью правый глаз, втайне от всех; и благословительно молвил: - Я прощаю Жорку с Тимохой за опоздание. Симпотно покаялись, стервецы.
Когда вся рать притопала к нам, то начались добрые шутки: про ранних жаворонков и про сонливых сов.
- Ну, дедуня – с такой оравой мы теперь вдвое больше сена для твоей любимой коровки запасём! – схохмил Жорик, подмигивая, и явно намекая на что-то секретное, и даже интимное. – Не выдоишь за день – устанет рука.
Пимен ничуть не обиделся на весёлый мужицкий ржач: наоборот – ему было приятственно побыть в центре внимания.
- Ну и шут же ты, Жорка, - с усмешкой мудреца отозвался он, как-то по лёгкому держа костылик в руке – словно бы показывая, что в нём ещё много огненной детородной силы.
- Да, я шут – это правда. Но подо мной, таким низким, лежит всё величие мира.
Жорик выпятил грудь, и погладил себя по отолстевшему пузечку.
Один из мужиков, с красивой рыжей бородкой, его поддержал: - Нам, крылатым, грунта не трэба – земли нэмае, так буде нэбо.
Чуть в стороне к Зиновию, с которым рядом грузно топтался леший Бесник, подошёл капитан Май Круглов. Он пожал обоим ладони; и слегка поморщился – лешему всё ещё не удавалось соразмерять свою силу с человеческой.
- А ты тут как: поработать или для охраны порядка?
Май, одетый в рабочую спецовку, вздёрнул повыше фуражку со звездой: - Мы и руками поможем, и приглядим, чтобы не задавило. Я с собой трёх милицейских привёл.
- Ну что же: тогда пойдём сортировать всю эту разношёрстную компанию – по двадцать мужиков на каждые полста метров.
Из кустов на них восторженно взирали сыновья Бесника: трое лохматых лупоглазых лешачат.
На суровой войне и в ратном труде нет времени на ласковые нежности. Пожал товарищу руку, по плечу его хлопнул, одарив дружеской шуткой – и снова в бой.
Зиновий теперь стал всеобщим прорабом, назначив бригадиров на каждые два десятка мужиков. Всякой бригаде была выделена просечная делянка – и те, кто расчищал свою раньше, переходили далее во глубь леса.
- Ничего, мужики, ничегошеньки, - подбадривал старый Пимен, забредая от одних к другим. – Вот как дойдём до горелой елани, так деревяшек станет поменьше.
Иногда цепи на бензопилах не выдерживали тяжёлой нагрузки, рвались напрочь, и тогда слесарные умельцы приходили на выручку, штифтуя запасные цепные зубья.
- Тимофей, - уважительно, и даже как-то официально обращался Пимен к рукастому мужику. – А ты вот сейчас пилишь с Василием эту морёную древесину. Трудновато тебе, ась?
Тимошка, взглянув исподлобья, отирал пот со лба, и встряхивал мокрой спиной от кусачих мурашек-опилков: - Нелегко, дед. А к чему ты об этом?
- К тому, миленький мой, что бревно это старое, высохшее, и уже сжухлое жилочка к жилочке. Как я, например. Поэтому нас с ним так тяжко пилить да уродовать. Зато молодые деревца мягки и податливы. Так что мотайте на свой коротенький ус, ребятишки.
Подойдя к Жорке Красникову, и приклонив его к своим губам, старик шепнул на ушко: - шупурма с пивом сладка в глупой молодости, а истинную цель обретаешь к зрелым годам. Не проспи её, не прокакай.
А возле полковника Рафаиля, с его одноверцами, дед прочитал целую речь про русских и иноземцев:
- Вся наша земля устлана вражьими костями. Куда ни стань – везде покоятся монголы, шведы, французы и немчура. Даст мне бог подоле прожить, так я и мериканцев тут закопаю.
- Думаешь, что пойдут они на нас, дедушка? – боевито, и потому неверяще спросил Рафаиль.
- Да как дойдут, так и сдохнут. Потому как духа у них нету, мужицкого. Сляпенькие они. Можно сколь угодно придумывать всякие военные игрушки, вроде ядрёной бомбы – но если чужой народец без веры, отваги и стойкости, то никогда ему не возобладать над бессмертными нами. –
Вроде бы простые слова говорил нам дед Пимен, безо всякого дурковатого пафоса – но так поджигал своей верой мужицкие души, что в самый тяжкий миг работы, когда брёвна падали сверху, ломаясь об наш общий хребет, мы всё равно зубоскалили, хохотали, и играли весёлые песни. Военные тоже.
- Вставай, страна огромная, -
совсем по особенному звучало здесь, среди леса, прямо над советскими солдатами. Даже леший Бесник подпевал со своими мелкими сыновьями. Не зная слов, они просто мычали сквозь сжатые зубы – там вдалеке, в одной бригаде с любимым Зиновием. Их лохматые головёнки то и дело выглядывали из самых заваленных буреломов, как из партизанских окопов.
Ещё не поздним вечером мы решили закругляться. Собрали инструменты в прицеп, отряхнулись от въедливых опилков, и всем полубатальоном собрались на опушке.
- Ну что, братцы – три четверти работы уже сделано. – Зиновий благодарно и уважительно обвёл мужиков глазами, не забыв ни передовиков с говорунами, ни тех крепышей, кто обычно стоит за их спинами. – Завтра до обеда мы расчистим дорогу полностью. И тогда наш Михаил тракторным ножом подравняет нам все огрехи с неровностями.
Работяги, кто поближе, с улыбками потрепали Мишку Чубатого за плечо.
- А может, и у часовни расчистить бульдозером?
- Нет, братцы – часовню не будем трогать. Пусть там солдатские души покоятся с миром.
- Мужики, а как мы назовём наше шествие на день Победы? – спросил высокий, худой, жилистый воин в заднем ряду.
- Да как угодно. Бессмертный взвод, батальон или полк. Неважно, - ответил ему и всем вместе коренастый боец из передней шеренги.
- Назовут те, кто придёт за нами. А мы первыми будем – безымянными, - как будто бы сказал кто-то неизвестно откуда.
И у каждого от этого гортанного голоса сердце на отзыве прозвенело железной струной.
Следующим утром, кто из мужиков пораньше пришёл на опушку, узрели удивительную картину.
Снова от посёлка к ним двигались две человеческие рати, опять с востока и с запада: но обе они шли под церковными хоругвями, иконами и песнопениями – одна под управлением отца Михаила из храма Знамения, с его раззолочёнными служками, а другая в предводительстве батюшки Германа из кладбищенской церковки Успения. Со всех сторон нас, бренных, охватывал небесный глас.
Дед Пимен как только увидал и услыхал эту панихиду, сидя на толстом пеньке, так сразу и вскочил, побагровев от гнева:
- Ну, гадёныш – снова ему неможется! Доколе нам терпеть его измывательства?
- Потише, родной, не надо так. – Зиновий успокоительно приобнял старика. – Сейчас мы этому попу Михайлику всё объясним. –
[justify] А дело здесь в том, что в нашем посёлке все
