Коньяк приятно обжигал живот и растекался по телу, снимая напряжение, а колбаса, словно соска, вставленная в рот младенцу, заставляла закатывать глаза и мычать от удовольствия. Длинный вспомнил похабный анекдот, в котором фигурировала армейская часть, проверяющий генерал, ну и тот конь, часть которого мы сейчас поедали. Финал заставил меня откинуться на спинку и громким хохотом развернуть в свою сторону несколько голов. За этим анекдотом последовал другой, снова про генерала, и снова я ржал, и снова недовольно ворочались головы на креслах. Только голова Бахи невозмутимо лежала на подголовнике. Неужели действительно уснул?
Длинный травил очередной анекдот, когда нас здорово качнуло, а потом тряхануло так, что я завалился на друга. Коньяк из бутылки фонтаном плеснулся вверх.
‒ Ты чё творишь бля!
Я почувствовал огромную силу, которой меня притягивает к другу, словно он превратился в магнит. В свою очередь Длинного стало тянуть в сторону прохода. Послышался мат шофёра, визг женщины, ещё один толчок, я выдавил Длинного с его сидения и мы оба полетели к противоположному борту автобуса.
‒ Бля-я-я!
Скрежет металла, грохот падающих тел, отрывистые крики, визги, пикирующие с верхних полок огромные клетчатые баулы, вколачивают, трамбуют всех в одну сторону. С последним упавшим баулом воцаряется тишина, которая через несколько секунд взорвётся криками и стоном. Я зажат между тяжёлым баулом спереди и чем-то твёрдым сзади. Это твёрдое давит мне на рёбра с такой силой, что они вот-вот хрустнут. Я выворачиваюсь и вижу, что я упёрся в локоть Длинного. Вижу его заголённый худой живот, выпирающие рёбра, задранную к верху олимпийку, но не вижу головы.
‒ Длинный, Слава! – Я хватаю его за руку, тереблю за твёрдый но тёплый живот. Тёплый значит живой. Где-то внизу, освобождаясь из под чьей-то коленки, показывается голова друга.
‒ Живой? – Кричу я.
‒ Дай руку, он мне щас шею сломает! – орёт Длинный.
Я хватаю его за руку и пытаюсь изо всех сил подтянуть его к себе. Получается. Длинный выпутывается из клубка рук и ног, оказавшихся под ним людей. Мы, извиваясь как ужи, ползём в конец автобуса, мы ищем свободное место. Сейчас у нас есть преимущество, нет лишних заплетающихся, абсолютно непригодных в этом положении конечностей. Над нами квадратные окна, через которые сейчас можно увидеть только чёрное небо. Сваленный в кучу народ суетится, толкается и чем активнее движения, тем хуже становится ситуация. Они пытаются высвободиться, калеча себя и невольных соседей, вывихивают руки, давят, душат.
Я вижу красную с белым олимпийку Бахи. Он лежит сверху шевелящейся кучи, придавленный клетчатым баулом.
‒ Баха! – ору я, но Длинный меня одёргивает.
‒ Не ори! Не создавай лишней паники.
Голова киргиза дёргается, крутится, он пытается понять, откуда его позвали. Значит живой и не в самом худшем положении.
Сверху грохочет, в окнах бледнеют чьи то лица.
‒ Зажмурься! – орёт Длинный, и тут же хлопок и дождь из мелких стеклянных крошек сыплется на нас сверху. Хлоп-хлоп-хлоп, одно за другим лопаются стёкла.
Кто-то сверху кричит:
‒ Ребята спокойно! Не паникуйте и не двигайтесь без нужды. Автобус лежит на боку, он не горит и не взорвётся. Мы сейчас вас вытащим, главное сохраняйте спокойствие. Трое мужчин спускаются через разбитые окна, аккуратно слазят вниз и начинают осторожно распутывать клубки.
‒ Ребята, выходить будем через водительское окно все по очереди. Сначала вытащим передних и дальше, главное оставайтесь на местах.
Где то сильно орёт ребёнок.
‒ Детей передавайте сюда! – слышится всё тот же уверенный голос.
Нам оставалось только ждать, любуясь звёздным небом, окаймлённым рваными рамами разбитых окон.
Получилось так, что нас доставали последними.
‒ Парни вы в порядке? – Светил нам в лица фонариком бородатый мужик.
‒ А что уже приехали? – попытался пошутить Длинный, делая вид, что он только что проснулся.
Со стороны автобус походил на огромного убитого зверя, с простреленными боками и вытащенными потрохами. Он просто съехал с дороги и завалился в кювет. Причина была не ясна, но окружающие нас бывшие пассажиры, медики и спасатели в большинстве своём склонялись к версии, что водитель уснул за рулём. Мы ещё битых два часа сидели на линялой траве, глядя на суету медиков, зачем то приехавших пожарных, ментов, спасателей подсвечиваемую отблесками синих проблесковых маячков. Травмированных было много, но серьёзных повреждений похоже не было. Баха сломал руку. Насколько серьёзной была травма мы так и не поняли, потому что встреча с киргизом оказалась очень короткой.
‒ Я с друзьями! – мы узнали голос киргиза, когда нас ещё только вытащили из автобуса. Он стоял в толпе пассажиров видимо нуждающихся в помощи у машины скорой. Торс Бахи был оголён, а к правой руке наскоро бинтами была примотана шина.
‒ Баха! – Длинный махнул киргизу рукой, показывая что мы здесь, живы и здоровы.
Баха вырвался из удерживающих его рук медика и стал продираться к нам через толпу.
‒ Пацаны, вы в порядке? – сказал он подойдя к нам.
‒ Мы да…а ты как? – спросил Длинный.
‒ Руку блядь сломал. Сейчас на скорой в Курган повезут, говорят операция нужна, а то неправильно срастётся.
‒ Ну езжай если надо. Как приедешь в Тюмень позвонишь, телефон наш знаешь.
‒ Да…‒ Баха отмахнулся от медички, которая кричала, чтобы он шёл к машине и не держал остальных. – Парни вы товар пока спрячьте и не трогайте ничего.
‒ Как скажешь начальник! – Длинный поднёс ладонь к виску. Ты главное выздоравливай.
10
Баху увёз серый Уазик, а мы ещё долго сидели на траве, сначала ожидая пока отыщутся наши коляски, а потом попутного транспорта, на который рассаживали тех, кто отказался от помощи и хочет уже ехать домой.
Большинство попутных машин ехало только до Кургана, но нам с Длинным, как и большинству терпеливо ожидающих пассажиров повезло. Подогнали автобус дублёр, который должен был доставить нас до Тюмени. Дублёр конечно уступал оригиналу, и оказался маленьким ржавым тупоносым Кавзиком. Но сейчас мы были рады и этому выродку отечественного автопрома, который воняя бензином и гремя железом, доделал то, что не смог сделать его немецкий предшественник.
Домой мы вернулись уже под вечер следующего дня. Здесь всё изменилось. Лето кончилось, похолодало, небо затянуло тучами, и непрерывно моросил дождь. На улицах было настолько сыро и грязно, словно дождь шёл с самого нашего отъезда и не прекращался ни на минуту.
Весь мир снаружи и внутри внезапно погрузился во мрак. Дома, куда я заскочил вместе с Длинным сразу с автовокзала меня ждали такие же пасмурные новости. Три дня назад у отца случился инсульт, и теперь он не вставал с кровати. В ночь, когда всё произошло, мать вызвала скорую, отца увезли в больницу и сделали томограмму. Диагноз, а точнее приговор гласил, что отцу осталось жить не больше месяца, из-за множественных метастаз, которые словно щупальца осьминога пробрались в его мозг. Выписали гору таблеток и кучу уколов и всё это для того, чтобы чуть задержать то, что безвозвратно уходило.
Отец смотрел на меня мутными глазами и медленно водил головой, лежащей на подушке. Застывшие зрачки перемещались вместе с движениями головы, они не фокусировались ни на чём. Он не узнал меня и уже никогда не узнает. Мать казалась спокойной, она уже не плакала. Наверное, все слёзы она выревела два дня назад. Теперь её серое лицо изображало смирение. Она смирилась с тем, что скоро останется совсем одна. Я был не в счёт, я всегда был не в счёт.
‒ Мама, если нужно я останусь и буду помогать, ‒ сказал я, не отрывая глаз от застывшего на подушке профиля отца.
‒ Да я пока справляюсь, ‒ услышал я из-за спины её тихий обречённый голос. – Наверное, чуть позже ты всё равно понадобишься.
Я понял, что она имеет в виду.
‒ Да, конечно, я буду приходить каждый день, а когда станет необходимо, перееду совсем.
В этот вечер мы вернулись в наш бункер, который стал для меня ещё милее при мысли о том, что скоро мне придётся съехать отсюда на неопределённое время. Первым делом мы распороли штаны и вывалили на столик весь опасный груз.
Длинный взял два пакетика и как бы жонглируя, несколько раз перебросил их из руки в руку.
‒ Стоило из-за этого так рисковать? – задавал он вопрос непонятно кому.
‒ Ну ты же хотел подёргать котёнка за шёрстку. Как ощущения? – грустно улыбнулся я.
‒ Знаешь, ожидал большего. Ещё этот осадочек неприятный…из-за Бахи. После этого случая с собакой на посту я вообще пожалел, что мы ему помогали…слушай, а вот этот гораздо тяжелей, хотя объём одинаковый. – Длинный держал два пакета на ладонях, словно взвешивал их на весах.
‒ Может больше утрамбовали, или отсырела, ‒ я пожал плечами, не придавая значения этому наблюдению друга.
Его лицо вдруг стало озадаченным. Он положил пакеты на стол и быстро спустился на первый этаж по самодельному пандусу. Оттуда вернулся с маленькими канцелярскими ножницами в руке.
‒ Ты чё вскрыть хочешь? – насторожился я, но Длинный уже уверенно схватил пакет и среза̀л с него узкую полоску с запаечным швом.
‒ Мы осторожно, никто и не заметит, потом так же запаяем…‒ мычал он, плавно работая ножницами. Из открытого пакетика он достал щепотку бурой травы и поднёс её к носу.
‒ Это чё? Чё за фигня! Полынь какая-то. – Длинный неприятно поморщился и сунул щепотку мне под нос. Я почувствовал отчётливый резкий запах полыни, той травки, которую так любил ставить по углам парилки Серёга.
‒ Длинный, мы с тобой полынь из Казахстана контрабандой везли – засмеялся было я, но тут же осёкся, видя вытаращенные глаза друга, который продолжал копошиться в пакете. Он что-то нащупал там внутри, что-то, что ему очень не понравилось, и теперь он медленно вытаскивал руку вместе с этим, словно боялся увидеть и подтвердить свои плохие предчувствия. Указательный и средний палец держали за уголок крохотный прозрачный пакетик, внутри которого было что-то белое.
‒ Вот какую полынь мы везли – сказал он похолодевшим и высохшим голосом.
‒ Это чё, герыч? – сдавленно прошептал я.
‒ Он самый! – Длинный выпустил пакетик из руки и тот мягко плюхнулся на стол.
Мы так и замерли, молча уставившись в одну точку в центре стола. Малюсенький пакетик два на два сантиметра, наполненный белым, похожим на стиральный порошком. Как нам сейчас хотелось, чтобы он исчез, растворился, оказался галлюцинацией. Мы пытались сжечь его своими взглядами, испепелить, но он
