Сказание о князе Даниле Московском. Глава 3. Мирослав. Последние дни в Городце

Средневековая Русь. Весна 6772 года от Сотворения мира (1264 год от Рождества Христова)

Всю зиму и начало весны после смерти схимонаха Алексия Мирослав продолжал читать книги и учить греческий язык. Но, несмотря на то, что седьмица проходила за седьмицей, и он уже чувствовал себя полностью окрепшим физически, ощущение того, что всё его нутро было сковано льдом, не проходило...

Казалось, он опять вернулся на год с лишним назад, когда узнал о смерти отца в южных степях... Жизнь вокруг него продолжала неторопливо двигаться дальше: мама, хотя, и плакала по ночам скрытно от всех, с утра до вечера занималась домом и скотом, ухаживала за маленькой дочкой, кормила обоих детей, шила им одежду и старалась вести себя так, словно смерть её мужа была не более, чем очередной жизненной неурядицей. В селении, куда из южного похода не вернулось четверо мужчин, после первых стенаний в семьях погибших и поминок на сороковины, казалось, всё также возвратилось на круги своя — неспешная деревенская суета, наполненная привычными ежедневными делами и обязанностями по хозяйству...

Но для Мирослава это стало первым потрясением в его короткой жизни. Он замкнулся, начал избегать друзей и всё больше времени проводил в одиночестве — либо в ближайшем лесу, охотясь на мелкую живность, либо у реки, удя рыбу для семейного стола...


С конца прошедшей осени, после гибели его собаки, затем смерти отца Алексия, который, как оказалось, был в миру великим князем Александром Ярославичем и, наконец, долгой горячки, в душе Мирослава всё опять заледенело. Разве, что на этот раз тяжести в груди и непонимания происходящего было ещё больше, чем год назад.

Даже его единственный друг в монастыре — Ивашка — и тот почувствовал, что Мирославу нужно время на то, чтобы прийти в себя и сильно не докучал общением, как в первые дни их дружбы. Лишь паломник, отец Даниил всё понимал и ежедневно упорно и терпеливо, также стараясь не бередить душевные раны Мирослава, помогал с непонятными местами в книгах и изучении греческого. И ещё ненавязчиво не давал отроку подолгу оставаться наедине с собой и часто отвлекал Мирослава от мрачных размышлений своими удивительными рассказами о дальних странствиях...

Но время шло, и с его ходом в памяти Мирослава истончались самые тяжёлые мысли и чувства. И даже во снах он перестал видеть картины разных ужасов. Снилось ему что-то размытое и неприятное, что по пробуждении сразу же забывалось, но то, от чего он уже не просыпался по ночам в горячечном поту и панике, от которой страшно билось сердце и, казалось, само тело забывало, как нужно дышать...


После Крещения прошли самые сильные морозы и к середине марта впервые по-настоящему повеяло дыханием весны. От жаркого полуденного солнца на крышах срубов подтаивал снег и с сосулек, на заледеневшие за ночь сугробы вокруг монастырских построек начала падать капель, игриво стуча о толстую корку наста. Мирослав подолгу смотрел на яркие блики света, отражавшиеся в падающих каплях воды и часто ловил себя на том, что на губах его после долгой зимы стала появляться пусть и всё ещё робкая, но уже радостная улыбка...

Продолжение -