Не стану распространяться о том, что происходило на этом вечере, скажу только о соревновании по «любовным атакам», как называл их папа Александр: он считал, сколько раз каждый из мужчин вступил в плотскую связь. Победил, конечно же, Чезаре, который получил особый приз.
***
Нафанаил допил свой коньяк, допил и я, а потом повторил:
– Счастливый вы человек – видели Микеланджело! Однако мне всегда казалось, что это сумрачный гений.
– Скорее, страдающий: он высокой ценой расплачивался за свою гениальность, – сказал Нафанаил. – Так и должно быть: в мире за всё надо платить, а человек, поскольку он выше всех природных тварей, должен платить и наивысшую плату. Он платит за глупость и ум, за невежество и знания, за жестокость и милосердие, за бедность и богатство, – и так далее, и так далее! Даже самый счастливый человек не освобождён от платы, поскольку и за счастье надо платить. Можно ли не платить за всё это? Можно, если не быть человеком.
– Стало быть, бесконечная борьба добра со злом, а арена – душа человеческая? Прав был Достоевский? – философски заметил я.
– Всё в мире бесконечно, в том числе и мы, – пожав плечами, сказал Нафанаил. – Мы состоим из миллиардов бесконечных частиц, поэтому человек – это бесконечность в бесконечности, а значит, мир внутри нас нисколько не меньше, чем мир снаружи, ибо не может быть бесконечности меньше или больше другой бесконечности. Говорят, что каждый человек – это Вселенная, так оно и есть; но он даже выше неодушевленных Вселенных, так как помимо общих для всех Вселенных законов, в каждом человеке существует свои собственные законы. Какое величественное и трагическое зрелище представляет собой человеческое сообщество: миллионы Вселенных, дополняемых или разрушаемых друг другом! Что там космический хаос по сравнению с этим!
– За это надо выпить, – заключил я. – Пожалуйста, налейте нам! – окликнул я бармена.
С тяжелейшим вздохом он подошёл к нам и поставил на стол полупустую бутылку.
– Видите, не такой уж плохой коньяк, – показал я Нафанаилу на этикетку.
– Успел перелить, – уверенно сказал Нафанаил. – По крайней мере, не придётся звать его каждый раз… Что же, выпьем!..
Триумф разума
– Вы действительно никуда не торопитесь? – спросил Нафанаил, когда мы выпили. – Мне хотелось бы рассказать вам ещё одну историю из своих путешествий.
– Охотно послушаю, – сказал я, всё более расслабляясь по мере выпитого.
– Порой так хочется рассказать о них, но ведь надо быть осторожным, а то примут за сумасшедшего, – пояснил Нафанаил.
– Это да, – согласился я. – Но здесь кроме нас и полусонного бармена никого нет, так что валяйте.
– Спасибо, – кивнул он. – Я хотел рассказать о том, как побывал во Франции накануне Великой революции…
– Наверное, повидали Людовика Шестнадцатого и Марию-Антуанетту? – вставил я.
– Как вы догадались? – взглянул на меня Нафанаил.
– Это было несложно, – махнул я рукой, – Но продолжайте.
– Да, я повидал Людовика и Марию-Антуанетту, – подтвердил он. – Они жили тогда в Версале: точнее, там жил Людовик, если говорить о Версальском дворце, а Мария-Антуанетта почти всё время проводила в одном из дворцовых строений – Малом Трианоне – и построенной рядом «деревушке королевы».
– Да, да, знаю, читал: Версальский дворец был мало приспособлен для комфортного проживания, – вставил я.
– Лучше сказать – совсем не приспособлен, – ответил Нафанаил. – Людовик Четырнадцатый, король-солнце, строил его вовсе не для удобства своих придворных, а чтобы показать пышность и величие королевской власти, а заодно держать при себе, под постоянным наблюдением строптивую аристократию. Во дворце было более двух тысяч комнат, где размещались дворянские семейства со своими слугами, и это не считая сотен слуг самого короля. Дворец был переполнен, слуги часто спали на полу перед хозяйскими покоями. Роскошно отделанные двери невыносимо скрипели и плохо закрывались; окна имели щели, из которых немилосердно дуло, так что по всему дворцу гуляли сквозняки, при этом большую часть каминов невозможно было растопить.
Добавьте ставшее притчей во языцех полное отсутствие туалетов, поскольку при строительстве его подразумевалось, что ночные горшки и судна будут выносить и опорожнять в выгребные ямы всё те же слуги. Никому не пришло в голову, что если при короле и членах его семьи слуги находились постоянно, то придворные не могли вечно водить их за собой, да ещё снаряжённых сосудами для отправления естественных надобностей. В результате, придворные испражнялись где придётся: в лучшем случае, в парке, в худшем – прямо во дворце, в каких-нибудь укромных уголках. Дворцовые уборщики постоянно вычищали подобные уголки, но полностью убрать за двумя тысячами человек, вынужденными каждый день справлять там нужду, было невозможно. Запахи в Версале стояли не самые хорошие, хотя их пытались хоть как-то перебить крепкими душистыми одеколонами.
При Людовике Шестнадцатом, муже Марии-Антуанетты, дворец немного привели в порядок – главным образом, за счёт сокращения количества проживающих, – однако он по-прежнему оставался, в сущности, великолепно украшенной тюрьмой, к тому же, со строгим уставом, то есть этикетом. Надо ли удивляться, что Мария-Антуанетта, весёлая и живая по своей натуре, очень чистоплотная, любящая комфорт во всех отношениях, терпеть не могла Версальский дворец, предпочитая ему находящейся в здешнем парке небольшой, но уютный Малый Трианон. Это здание было построено ещё Людовиком Пятнадцатым сначала для его любовницы маркизы де Помпадур, а после её смерти для следующей фаворитки – графини Дюбарри; наконец, Людовик Шестнадцатый передал Малый Трианон своей жене, когда стал королём.
Тут были все удобства, которые знали в восемнадцатом веке; помимо прочего, здание было спроектировано так, чтобы по мере возможности свести до минимума контакт гостей и прислуги. Например, предполагалось устроить передвижные обеденные столы: прислуга должна была сервировать их в подсобных помещениях, а затем столы механическим лифтом поднимались бы в столовую.
Мария-Антуанетта могла жить в Малом Трианоне так, как ей хотелось, совершенно не заботясь об этикете, но и этого было мало для неё. Все образованные люди увлекались идеями Жан-Жака Руссо, и королева не была исключением из общего правила.
***
– По-моему, в его идеях до сих пор есть немало привлекательного, – глубокомысленно изрёк я. – Мне когда-то они тоже очень нравились.
– Да что вы? – Нафанаил с интересом посмотрел на меня. – Чем же, позвольте спросить?
– Я не согласен с Вольтером, что идеи Руссо вызывают желание ходить на четвереньках, – польщённый его вниманием, глубокомысленно произнёс я. – Он отвергал не цивилизацию как таковую, а лишь создаваемые ею искусственные потребности. Мы хотим ещё, ещё и ещё, а много ли нам надо на самом деле? Только тот, кто не одержим искусственными потребностями, счастлив, потому что ни в чём не знает недостатка. Таким образом, отказ от излишеств, простота во всём – вот истинный залог счастья, говорил Руссо. Но не об этом ли говорил и Эпикур, которого вы недавно упомянули? В жизни есть простые радости, которых никто не может у нас отнять; всё остальное ложное и лишь усложняет нашу жизнь.
– А вы пробовали жить по заветам Руссо, или это чисто теоретические рассуждения? – поинтересовался Нафанаил.
– Пробовал, но меня ненадолго хватило, – честно признался я. – Соблазны цивилизации оказались слишком привлекательными. Но я знаю людей, которые отказались от всего лишнего и тем счастливы. Существует даже специальное словечко «дауншифтинг», то есть «снижение оборотов», – это когда живут ради себя, а не ради чужих, навязанных целей. Дауншифтеры порой уезжают подальше от суеты, живут на лоне природы, довольствуясь только самым необходимым. Иногда они создают нечто вроде коммун, где проживают все вместе, но каждый сам по себе, не вторгаясь в личное пространство друг друга.
– Замечательно, – сказал Нафванаил. – Жан-Жак Руссо был бы доволен.
– Ну и конечно, я согласен с Руссо в том, что касается общественных отношений, – продолжал я. – Он писал, что современное ему общество полно бессмысленных предрассудков, пороков и бедствий, – увы, картина мало изменилась с тех пор! А в чём причина? В том, что верховная власть в государстве должна принадлежать всему народу, а не отдельным лицам, при этом закон как выражение общей воли выступает гарантией личности от произвола власти.
Наконец, Руссо писал о сменяемости власти, непременном ограничении срока её полномочий, чтобы пресечь её возможные злоупотребления, а в худшем случае, деспотическое правление. Я бы добавил, что деспотизм даже гению не под силу, потому что никто не может объять необъятное, как говорил Козьма Прутков, однако при деспотизме верховный правитель, подобно господу-Богу, должен быть вездесущим, – и, разумеется, деспот не может вытерпеть, чтобы около него находились те, кто превосходит его, иначе какое же он божество? Как результат, деспота окружают ничтожества, которые вытравливает всё честное, думающее, совестливое. Низменные инстинкты, пошлость, тупость, ложь становятся нормой жизни.
Самое же худшее, если какое-нибудь ничтожество, по капризу судьбы поднявшееся на самую вершину власти, начнёт вытворять бог знает что: отдаст страну на разграбление своим подельникам, жестоко подавит всякое инакомыслие, – даже начнёт какую-нибудь бессмысленную, никому не нужную войну во имя своих амбиций… Разве это не так? – взглянул я на Нафанаила.
– Браво! – сказал он. – Вы забыли упомянуть о социальном равенстве, к которому призывал Руссо, без чего общество не может быть крепким, ибо будет раздираться завистью и злобой.
– Само собой, это известно ещё с древних времён, – кивнул я.
– За это надо выпить, – ну, будем здоровы! – Нафанаил поднял свою рюмку.
– Будем, – согласился я…
***
– Теперь вернёмся к моему рассказу, если не возражаете? – спросил Нафанаил.
– Вернёмся, – согласился я.
– Итак, Мария-Антуанетта увлекалась идеями Жан-Жака Руссо, – сказал Нафанаил. – Для того чтобы жить на лоне природы, довольствуясь простыми сельскими радостями, она решила построить деревушку ряжом с Малым Трианоном. Место было выбрано прекрасно: тут же за лесочком была настоящая деревня с высокой церковью, видной из деревушки королевы, так что создавалась иллюзия настоящего сельского поселения.
[justify]В самой деревушке был устроен живописный пруд, а вокруг него построены домики под соломенными крышами, совсем как крестьянские, только крыши эти были на самом деле из надёжной дорогой черепицы, а уж сверху покрыты соломой для
