Нафанаил, или Необычные путешествия во времени

Гробница Александра Македонского тоже привлекала всеобщее внимание: великий царь покоился в золотом саркофаге с прозрачным хрустальным верхом. Тело Александра совершенно не было тронуто разложением: он лежал в своих доспехах, будто спал; на голове его была золотая диадема.

***

Я трудился вместе с десятками других людей в библиотеке, приводя её в порядок, и попутно изучал книги, – продолжал Нафанаил, – Какое это было блаженное, беззаботное время! Я ни в чём не нуждался, занимался любимым делом, прекрасно себя чувствовал; дни пролетали один за другим, и каждый был так же хорош, как предыдущий.

Клеопатра часто наведывалась к нам, торопя с восстановлением библиотеки; тогда-то я и был представлен царице. Она не была красавицей, это правда: лицо вытянутое, нос с горбинкой, подборок, выступающий вперёд; стройной фигурой она тоже не отличалась, имея среднее телосложение. Но правда и то, что Клеопатра отличалась необыкновенным обаянием, и дело даже не в умении пользоваться всякими женскими штучками, а в искреннем внимании, с которым она относилась к мужчинам, причём, это внимание не было назойливым, но ровно таким, каким должно было быть. Каждый мужчина, находящийся рядом с ней, чувствовал, что он ей интересен, а ведь это самое лучшее средство завоевать мужские сердца. Ради внимания женщины, ради её сочувствия и участия, мы готовы простить ей массу недостатков, включая внешние. Когда мы чувствуем, что интересны женщине, что мы симпатичны ей, остальное имеет уже мало значения.

– Но Клеопатра, судя по описаниям, умела ещё быть в высшей степени обольстительной, а в любовных ласках ей вообще не было равных, – заметил я.

– Насчёт любовных ласк не могу сказать, мне не пришлось их испытать, – вздохнул  Нафанаил. – Однако слухи о её любовном искусстве ходили самые фантастические: находились, якобы, даже сластолюбцы, готовые отдать жизнь за ночь её любви. Это было описано потом Аврелием Виктором, а вслед за ним Пушкиным в «Египетских ночах».

Мне, повторяю, не довелось узнать, – может быть, к счастью, – какой была Клеопатра в любви, но по поводу обольстительности могу подтвердить: она умела пользоваться всем, что природа и искусство дают женщине, дабы сделать её неотразимой. К нам, в библиотеку, Клеопатра приходила в простых нарядах и почти без украшений, но и в таком виде она была очаровательна; само общение с ней было наградой, именно так мы это  и воспринимали.

– Нашёл ли ты то, что искал, Нафанаил? – спрашивала она меня при очередном посещении библиотеки.

– Нет, великая царица, но мне посчастливилось найти много интересного, – отвечал я.

– Но ты уверен, что книга, которую ты ищешь, существует? – продолжала она спрашивать.

– По свидетельствам древних, она должна существовать: Фалес и другие мудрецы утверждают это, – отвечал я.

– Книга, в которой описаны основы основ всего сущего, так что, заглянув в неё, можно найти ответ на любой вопрос? – с сомнением сказала Клеопатра. – Тебе не кажется, что это похоже на волшебство?

– Часто мы считаем волшебством то, что не понимаем, а стоит нам понять, как мы восклицаем: «Великие боги, до чего это просто!», – возразил я.

Царица засмеялась, и смех её был обворожителен.

– Ты, прав, то что лишено завесы тайны, перестаёт быть волшебством, – сказала она. – Выходит, что из-за нашей библиотеки мир теряет загадочность? Это довольно обидно, но что ни сделаешь во имя знаний.

– Загадок в мире столько, что нам никогда не разгадать их все, – снова возразил я.

– И в этом ты тоже прав, – кивнула она. – Ну а что ты разыскал другого интересного? Расскажи нам…

***

– Здесь надо пояснить, что царицу всегда сопровождали её рабыни, прехорошенькие девицы, которые сами по себе производили неотразимое впечатление, – сказал Нафанаил. – Они были так милы – наверное, в результате тщательной  выучки, – что невольно хотелось выглядеть перед ними получше, не говоря уж об их хозяйке. Не удивительно, что, отвечая Клеопатре, я стремился блеснуть красноречием и рассказывал о своих изысканиях так, чтобы получилась увлекательная история. Не знаю, насколько мне это удалось, ведь речь шла о философии, – к счастью, не о самом скучном из её представителей: об Эпикуре. В библиотеке я разыскал его неизвестные ранее манускрипты, о них-то я и говорил Клеопатре.

О, она умела слушать, а ведь этим талантом редко обладают женщины, поскольку они предпочитают, чтобы слушали их! Впрочем, большая часть мужчин тоже слышат, главным образом, самих себя. Клеопатра же, действительно умела слушать так, что видно было, как ей интересен ваш рассказ.

– Благодарю тебе, Нафанаил, – сказала она, когда я окончил. – Ты открыл для меня Эпикура с неизвестной стороны. Я считала, что это был измученный своими болезнями человек, который с иронией обречённого смотрел на мир. Но, оказывается, он вовсе не был злым насмешником, подобно цинику Диогену.

– Нет, царица, в своём учении Эпикур стремился дать практическое руководство для жизни, не причиняющее неудобства, а тем более, вреда другим людям, – отвечал я. – Целью всех человеческих деяний, писал он, является безмятежное и блаженное состояние души, а достичь блаженства можно с помощью удовольствий. Однако не все желания достойны удовлетворения, поскольку за некоторыми из них могут последовать страдания.

– Однако у нас, в Александрии, последователи Эпикура не знают удержу в удовольствиях, – возразила Клеопатра. – Они устраивают роскошные пиры с изысканными яствами, дорогими винами и всем тем, что только может придумать Эрот. Мой двор далёк от аскетизма, но всё же нам далеко до развлечений эпикурейцев, – она посмотрела на своих рабынь, они засмеялись.

– Вряд ли Эпикура можно винить в том, что вытворяют его так называемые ученики, – в свою очередь возразил я. – Сам он прожил жизнь, достойную истинного мудреца, что бы о нём ни выдумывали.

– Да, да, да, от выдумок никуда не денешься! – с большим оживлением подхватила Клеопатра. – Уж мне ли этого не знать! Каких только слухов обо мне ни ходит, но в них нет и сотой доли правды, – она опять посмотрела на своих рабынь, и они возмущённо закачали головами, показывая, как вздорны эти слухи. – Да, я отдала богатую дань любви, – с вызовом продолжала царица, – но разве я не женщина? Разве предназначение женщины не в том, чтобы любить? Разве богини любви – не женщины? Афродита у греков, Венера у римлян, Иштар у вавилонян, и Хатхор здесь, в Египте, – кто они, если не женщины? Видел бы ты, как празднуют египтяне дни, посвящённые Хатхор: праздник богини неба, радости, любви, опьянения, материнства, плодородия, веселья и танцев!

Я могу вспомнить также примеры из истории: царица Хатшепсут, которая правила Египтом много веков назад, полюбила великого зодчего Сенмута. Они не могли соединиться в браке, но вдохновленный её любовью Сенмут построил для царицы великолепнейший храм, который может быть по праву назван восьмым чудом света.

Прекраснейшая Нефертити, чья красота до сих пор восхищает всех нас, страстно любила своего мужа Эхнатона, и под влиянием её любви он достиг высшего откровения и совершенно преобразил Египет.

Аспазия, гетера, служившая Афродите, стала верной подругой и женой Перикла, и его правление стало золотым веком Афин – чего стоит одна лишь постройка Акрополя!

Так было всегда: любовь – это рождение новой жизни; каждая женщина готова к любви, без которой для неё нет жизни, – чем же я виновата, что живу так, как мне назначено богами? Пусть болтают обо мне что угодно, но в моей жизни было только двое мужчин, которых я любила по-настоящему: Цезарь и Антоний. От них я родила детей, как жена рождает от мужа.

Антоний и есть мой муж, а Октавия, которая считается его женой, вовсе ему не жена: он никогда не любил Октавию, а женился на ней только потому, что так решил её брат Октавиан, который боится и ненавидит Антония и через свою сестру вздумал влиять на него.

О, этот Октавиан, он так хочет власти над всеми римскими владениями, что не остановится ни перед чем! – глаза Клеопатры сверкнули гневом. – Он подлый и лживый, а люди подлые и лживые не выносят людей благородных и честных, которые самим своим существованием постоянно напоминают о низости подлых людей. В мире, где не было бы людей честных, подлым людям жилось бы намного легче…

Но я что-то увлеклась сегодня, – внезапно переменив тему, с улыбкой сказала она. – Пришла поговорить о книжной мудрости, а вон куда занеслась!.. Я рада, Нафанаил, что твои занятия столь плодотворны, и благодарна за помощь в приведении библиотеки в порядок. Знания – это то что объединяет и сближает всех нас; во всемирном храме мудрости нет границ и национальностей, на пиру разума все равны.

Я приглашаю тебя, Нафанаил, вечером на пир в моём дворце, – прибавила она с улыбкой. – Конечно, это не такой пир, который устроили бы наши эпикурейцы, но, надеюсь, ты не будешь разочарован.

***

С этими словами она удалилась, и я попал на пир Клеопатры, который невозможно забыть. Пир был в огромной открытой галерее, откуда открывался великолепный вид на ночной город, а вдали сиял огонь александрийского маяка, – продолжал Нафанаил. – Все земные владыки могли бы позавидовать убранству зала: на колоннах была развешена драпировка из драгоценного китайского шёлка и персидского бархата; бронзовые светильники искусной работы были украшены фигурами диковинных зверей, на мозаичном полу лежали львиные и тигриные шкуры; кресла и громадный стол были изготовлены из редкого чёрного дерева; на столе стояли блюда и чаши из чистого золота.

Глядя на эту роскошь, я вспомнил рассказ Плиния о жемчужине Клеопатры. На первом пиру с Антонием царица похвалилась, что легко может потратить десять  миллионов сестерциев за обедом. На такие деньги можно было прокормить целую армию, поэтому Антоний лишь усмехнулся, заявив, что один человек не в состоянии за обедом съесть угощений на десять миллионов сестерциев. Тогда Клеопатра велела, чтобы слуги поставили перед нею чашу с уксусом, после чего сняла серёжку с жемчужиной и бросила  туда, а жемчуг в серёжке был самым большим во всём свете, замечательным и по-настоящему уникальным произведением природы, – стоимость же его определяли как раз в десять миллионов сестерциев. Когда жемчужина растворилась, Клеопатра выпила чашу, и Антоний проиграл спор.