1.
«Мысля о жизни и ее смысле, мы неизбежно должны сознавать жизнь как единое целое. Вся мировая жизнь в целом и наша собственная краткая жизнь – это двуединство моего «я» и мира должно сознаваться как вневременное и всеобъемлющее целое, и об этом целом мы спрашиваем: имеет ли оно «смысл» и в чем его смысл? Поэтому мировой смысл, смысл жизни, никогда не может быть ни осуществлен во времени, ни вообще приурочен к какому-либо времени. Он или есть – раз навсегда! Или уже его нет – и тогда тоже – раз навсегда!»
Такой вопрос ставит в начале своей книги «Смысл жизни» ее автор, Семен Людвигович Франк.
W: «Семён Людвигович Франк (16 [28] января 1877, Москва, Российская империя — 10 декабря 1950, Лондон, Великобритания) — русский философ и религиозный мыслитель».
Те, кто знаком с моими сочинениями, наверняка знают, что в свете «креативной философии» (философии творчества и красоты), на этот ветхий вопрос о смысле жизни есть категорический ответ: «Да, он есть – раз и навсегда».
И он, смысл жизни, содержится, или состоит в творчестве. Для доказательства этой версии мне достаточно всего несколько страниц. Но, похоже, именно это более всего смущает иных любителей мудрости.
- Нет, это как-то несерьезно, легковесно, несолидно… - говорят они. – Столь важная и едва ли не главная проблема философии, над которой веками ломали головы лучшие мыслители, не может быть решена так просто, да еще каким-то… Кхе-кхе… Франк, например, написал на эту тему целую книгу.
- Вот именно, целую книгу - обычно отвечаю я. – Может, как раз, поэтому мало кто из наших современников знает Франка и то, что он думал о смысле жизни. Для нынешнего поколения читателей Франк слишком многословен, да вдобавок увязает в вопросах и возражениях самому себе.
- Но ведь в философии так и надо, - говорят мне. – Для обоснования решения проблемы необходимо учесть все нюансы и возможные противоречия.
- Оно, быть может, и так, - соглашаюсь я. – Но, знаете, когда я читаю книгу Франка, мне представляется, будто я нахожусь в море слов и идей, где волна несет меня на берег истины, но она же отбрасывает меня назад, не давая выбраться на сушу, как это бывает при шторме.
Возьмите, например, фразу из приведенного текста:
«Мировой смысл, смысл жизни, никогда не может быть ни осуществлен во времени, ни вообще приурочен к какому-либо времени».
Из этого утверждения напрашивается вывод, что смысл жизни не может быть «приурочен» к нашей частной жизни. Ведь она длится «во времени»?
И что значит, «осуществлен во времени»? Если мировой смысл «осуществлен», то не следует ли его понимать как некий завершенный акт, после которого жизнь уже не имеет смысла? При этом Франк заканчивает свою книгу следующим тезисом:
«Таким образом, внешнее, мирское делание, будучи производным от основного, духовного делания и им только и осмысляясь, должно стоять в нашей общей духовной жизни на надлежащем ему месте, чтобы не было опрокинуто нормальное духовное равновесие. Силы духа, укрепленные и питаемые изнутри, должны свободно изливаться наружу, ибо вера без дел мертва, свет, идущий из глубины, должен озарять тьму вовне. Но силы духа не должны идти в услужение и плен к бессмысленным силам мира, и тьма не должна заглушать вечного Света. Это есть ведь тот живой Свет, который просвещает всякого человека, приходящего в мир; это – сам Богочеловек Христос, который есть для нас «путь, истина и жизнь», и который именно потому есть вечный и ненарушимый смысл нашей жизни».
Очевидно, Франку кажется, будто он нашел ответ на вопрос о смысле жизни. «Раз и навсегда»! Но ведь он же предлагал «мыслить жизнь как единое целое». «Двуединство моего «я» и мира должно сознаваться как вневременное и всеобъемлющее целое». Однако, на самом деле, он обнаруживает смысл только «нашей жизни», отделяя «нас» от остальной «мировой жизни в целом». И тогда остается вопрос: «А в чем же ее-то, «жизни в целом», с ее жучками и паучками, смысл? И может ли быть так, что та «жизнь в целом», которая остается за пределами нашего я, не имеет смысла, поскольку остается в «плену у бессмысленных сил мира?»
Вот вам и целая книга.
2.
Впрочем, быть может, мы не понимаем Франка. Ведь русский философ Семен Франк, прежде всего, религиозный мыслитель, к числу которых принадлежали Соловьев и Бердяев. А этим представителям религиозного ренессанса начала ХХ века свойственен особый образный язык, притом осложненный такими понятиями и представлениями, которые к настоящему времени изрядно выцвели, поблекли и потеряли свою отчетливость. Поэтому нашему современнику, наверное, не вполне ясно, что имеет в виду Франк, говоря: «силы духа, питаемые изнутри» (какого духа? чем питаемого?); «надлежащее место» (где оно?); «нормальное духовное равновесие» (а что, бывает «ненормальное»?); «силы духа изливаются наружу» (как это происходит?), и т.д.
Между тем, очень возможно, что Франк во многом прав. Не зря же историк русской философии протоиерей В. Зеньковский называл учение Франка «высшей точкой развития русской философии». Это обязывает нас исследовать данное учение и сохранить в нем то, что истинно. Разумеется, делать это мы будем, как обычно, с помощью нашей «креативной философии», которая, напомню вам, не признает авторитетов любомудрия, но ставит своей целью прояснять, а порой и дополнять рассуждения автора.
3.
«Имеет ли жизнь вообще смысл, и если да – то какой именно? В чем смысл жизни? - так начинает Франк свое сочинение и продолжает. - Или жизнь есть просто бессмысленный, никчемный процесс естественного рождения, расцветания, созревания, увядания и смерти человека, как всякого другого органического существа? Те мечты о добре и правде, о духовной значительности и осмысленности жизни, которые уже с отроческих лет волнуют нашу душу и заставляют нас думать, что мы родились не «даром», что мы призваны осуществить в мире что-то великое и решающее, и тем самым осуществить и самих себя, дать творческий исход дремлющим в нас, скрытым от постороннего взора, но настойчиво требующим своего обнаружения духовным силам, образующим как бы истинное существо нашего «я», – эти мечты оправданы ли как-либо объективно, имеют ли какое-либо разумное основание, и если да – то какое? Или они просто – огоньки слепой страсти, вспыхивающие в живом существе по естественным законам его природы как стихийные влечения и томления, с помощью которых равнодушная природа совершает через наше посредство, обманывая и завлекая нас иллюзиями, в свое бессмысленное, в вечном однообразии повторяющееся дело сохранения животной жизни в смене поколений?»
Подозреваю, что подобное изложение способно зачаровать, обольстить читателя, как это делает высокая поэзия. Мне даже кажется, что проникновенностью и силой слова Франк не уступает Шекспиру. И не о том ли говорит Шекспир в Гамлете:
«Быть или не быть, вот в чём вопрос. Достойно ль смиряться под ударами судьбы, иль надо оказать сопротивленье и в смертной схватке с целым морем бед покончить с ними? Умереть. Забыться. И знать, что этим обрываешь цепь сердечных мук и тысячи лишений, присущих телу. Это ли не цель желанная? Скончаться. Сном забыться. Уснуть… и видеть сны?..»
Свой, заявленный в начале книги, высокий стиль Франк выдерживает на всем ее протяжении. Так что, если в Философии возможен свой Шекспир, то им является Франк.
Однако для критического анализа литературные упражнения нашего Шекспира малопригодны. Дело в том, что философское осмысление рассуждений и идей автора требует ясного их понимания. Добиться этого можно посредствам сокращения текста с целью максимального упрощения. Подобные операции производятся в математике с помощью формул приведения. Но философия Франка очень далека от математики. Сократить или заменить какое-либо слово в его текстах также трудно, как в поэтическом произведении. И все же нам придется совершать эти кровопролитные операции, резать его тексты «по живому», иначе мы будем вынуждены приводить и рассматривать здесь целые страницы книги, погрязая в метафорах, подробностях и нюансах.
4.
Зато при самых незначительных упрощениях нам удается различить некоторые странности уже в первом абзаце книги Франка.
Например, Франк, как будто, допускает, что жизнь «бессмысленна», а мечты, в которых мы видим смысл жизни, – это всего лишь какая-то «иллюзия», «огоньки слепой страсти», «обман природы». Из этого следует, что смысл жизни, если существует, то независимо от нашего разума, которому свойственны «иллюзии и вера». Тогда он, вроде закона природы с его необходимой данностью. Но как тогда понимать заключительный вывод Франка, который в чистом виде звучит так: «Внешнее делание» является производным от «духовного» и «им только осмысливается». Разве это не означает, что смысл жизни впрямую зависит от нашего разума и сознания?
С другой стороны, образцом бессмысленной жизни Франку служит «никчемный процесс естественного» существования «всякого другого органического существа». Но в этом случае объективность смысла жизни всего живого ставится под вопрос, и только у человека этот смысл возможен. Тогда как быть с утверждением: «Мысля о жизни и ее смысле, мы неизбежно должны сознавать жизнь как единое целое»? Действительно, ведь человек не может жить вне природы. И если его жизнь имеет смысл, то смысл обнаруживается и у того, что на нее влияет. То есть, если человек ест фрукты и овощи, то их произрастание уже не бессмысленно.
А вот и главное. Франк говорит, что в мечтах человека проявляется его потребность совершить нечто «великое и решающее», позволяющее «осуществить самого себя». Эта потребность «дать творческий исход дремлющим в нас душевным силам», - свидетельствует Франк, - образуют «как бы истинное существо нашего «я».
[justify] Но ведь это означает, что Франк открывает творческую сущность человека. Отсюда прямая дорога к пониманию смысла жизни как реализации творческого потенциала человека, на чем настаивает наша «креативная философия». И это, кстати, разрешает все предыдущие недоумения. Ведь в процессе творчества участвуют и «иллюзии», и «духовное делание», и «всеобщий объективный закон природы», и «жизнь как единое целое». Однако Франк, словно какой-то слепец, вдруг не замечает своего открытия и спрашивает: «Эти мечты имеют ли
