так…
Дубровин, встав за толстой березой на опушке и опираясь на ствол дерева, неторопливо рассматривал заимку пасечника в бинокль. Только высшим силам ведомо было, какой ценой давалась ему эта неторопливость и внешнее спокойствие. Двадцать минут назад, после того как радист, так и не смог связаться с группой разведчиков Мельгузова, они с генералом крепко повздорили. И сейчас ему было стыдно за свою несдержанность. Что спросу с Кожевникова, который рыл землю как охотничий пес, почуявший добычу, ведь он не знал и не понимал многое из происходящего.
— Ну что, взяли тепленьким? — выпустил на него свое раздражение полковник, — я тебе говорил, что рано радуемся! Не так этот фашист оказался прост. Он и гражданских отправил в Чернево, хотя знал, что мы их по пути перехватим, стало быть, просчитал все!
— Ну я из них сейчас душу выну! — побагровевшего Кожевникова аж трясло от ярости.
Пропажа группы полковника Мельгузова ошеломила генерала и заставила окончательно утратить царивший в душе оптимизм. Хорошо, очень хорошо, если у них просто вышла из строя рация, утопил какой-то раззява ее в болоте или еще что. На этот случай был оговорен сигнал ракетой. Возможно, разведчики сейчас, так же, как и отряд Дубровина, затаились по другую сторону поляны, со стороны пасеки и болота, с нетерпением ждут, сигнала — красную ракету. Это если ждут… А если группа уничтожена? Ведь это лучшие из лучших — разведка ПВ КГБ СССР! Они не хуже пресловутой Альфы. Такие потери просто так не спишешь! Хотя… на фоне грозившей начаться Третьей мировой возможно все. На смену уверенности пришла тревога и грызущий разум страх. Пришли брать одного диверсанта, а если там он не один. Одиннадцати разведчиков Мельгузова и взвода спецов Дубровина еще недавно казалось хватало с избытком. А сейчас уже нет. Генеральская растерянность, превратившаяся в злость, грозила всей тяжестью обрушиться на Лопатина с дочерью и сельского милиционера с женой.
— Остынь! — резко одернул его Дубровин, — они в этой игре не более, чем пешки. Неужели, ты думаешь, что они, будучи в курсе его планов, и вдруг поехали нам на встречу. Уж поверь мне, они нам говорили правду. Может, что-то и не договаривали, но уж точно не врали. Я это точно могу утверждать! Хотя, не исключаю, что эти пешки нам помогут. Он им, судя по всему, очень благодарен за помощь, а к дочке пасечника, кроме всего прочего, проявляет самые нежные чувства. Ну что же, проверим, насколько они ему дороги!
Последняя фраза из уст полковника прозвучала совсем уж зловеще, и именно этот тон, сейчас очень понравился Кожевникову.
— Он там! Я чувствую, — медленно протянул старик, кивнув в сторону окруженных старым забором строений посреди поляны, — не вижу, но чувствую.
Кожевников молча протянул руку, и полковник вложил в нее бинокль. Теперь уже генерал пристально всматривался в сторону заимки. Вдруг он вздрогнул и ошарашенно глянул на полковника.
— Петрович, а если мы ошиблись? А если он там не один, если к примеру, там у них целая база? Если там целый отряд, да помножить все на фактор внезапности, тут и понятно будет, что с людьми Мельгузова случилось! — высказал Кожевников тревожившие его мысли. От прежней генеральской самоуверенности не осталось и следа.
— Нееет…. Один он там. Ты знаешь термин —критическая масса? Так вот, если бы там был отряд, они бы себя проявили не дурацкой поездкой в Смоленск и дракой с урками, а чем-то серьезней. Да и не думаю, чтобы твоих погранцов, так тихо, без единого выстрела, на ножи взяли. Тут недалеко, мы бы услыхали стрельбу. — ответил ему Дубровин.
— Сделаем так, не станем рвать на груди рубаху и стучать себя в грудь, какие мы, мол, грозные. Я сам совершенно открыто пойду туда и поговорю с этим нацистским мерзавцем. В конце концов, он, наверняка, понимает всю безвыходность своего положения. Заодно узнаю, что случилось с твоими разведчиками!
— Павел Петрович, ты шутишь что ли, — оторвался от бинокля генерал, с изумлением глядя на старика, — да к забору идти, больше пятидесяти метров, по открытому пространству. Он же тебя пристрелит запросто!
Дубровин только фыркнул и помотал головой:
— А чем это ему поможет? Нет ему резона старика убивать. Одним человеком больше, одним меньше, он понятия не имеет кто я, но знает, что нас много. Да и не боюсь я. Уже слишком стар, чтобы боятся.
Кожевников засопел возмущенно, но решительно не знал, чем возразить.
— Рощин, — чуть повысив голос, позвал полковник, повернувшись назад, — найди в этом шалмане какую ни будь белую тряпку и сооруди флаг!
Ждать пришлось довольно долго, и Дубровин уже начал терять терпение, старое вафельное полотенце, почти белого цвета, нашлось только в Лопатинской телеге. Наконец, из сломанного рябинового ствола и этого полотенца, майор Рощин соорудил белый флаг и передал Дубровину. Тот покрутил зачем-то его из стороны в сторону, поморщился, еще раз хмыкнул.
— Будь по-твоему, Павел Петрович. Вымани его из-за забора. Если он дернется не в ту сторону или хоть чихнет не так, твой человек ему из СВД мозги вышибет. Со ста то метров — наверняка.
— Николай, чтобы ни произошло со мной, огня не открывать! Нужно его живым взять. Вопросов к нему слишком много накопилось, а от трупа ответов мы не получим. Рощин, распорядись, пусть притащат сюда его местных приятелей. До поры держите их в стороне, а когда я махну рукой, видите их вперед, на опушку, чтобы видно стало оттуда. Но смотри, чтобы они не дергались.
Он снял с головы фуражку, провел по лысой голове рукой и сунул, не глядя, ее назад, Рощину. Стало вдруг душно, он расстегнул крючок воротника, одернул под портупеей форменную полевую куртку и, подняв в руке импровизированный флаг, решительно направился из-за придорожных кустов к заимке.
****
Кудашев внутренне был готов к неизбежному, даже успел смириться. Будь что будет. И мысль о близости какого-то ни было конца успокаивала. Смерть? Спасение? В спасение хотелось бы, конечно, верить… а смерть? Исконный страх человечества перед концом всего сущего, густо замешанный на суевериях и мистических переживаниях, совершенно Юрия не страшил. Наверное, дюжину дней назад, и он реагировал бы как все. Но не сейчас. Слишком много открылось ему. Хотя… тоска тянула душу, словно зубная боль, которая не дает сомкнуть глаз и выматывает. Он запрокинул голову, прижался затылком к потемневшим доскам забора и прикрыл глаза. Сидеть на сваленных вдоль забора березовых стволах, которые Лопатин сложил для последующей распилки на дровах было удобно. Солнце ласково грело поднятое к нему лицо, а легкий ветерок чуть шевелил отросшие волосы. Хотелось просто задремать, отпустив тревоги и очистив голову от всех мыслей. И только лежащая на прохладном металле пистолета-пулемета рука, как якорь удерживала готовое расслабиться сознание.
Как он жил до этого момента? Так ли? Нет, не с того, злосчастного момента аварии, а еще раньше. Калейдоскопом замелькали перед внутренним взором картины детства. Самые ранние, теплое чувство безопасности и нежности, на руках у матери. Вот они с отцом идут за руку по опушке леса. Херинге Вальд так красив поздней весной. Папа рассказывает ему смешную историю про медведя и бауэра. Рассказы деда, про свои бои и походы, его сосредоточенное и тревожное лицо, когда он с потухшей трубкой сидел у радиоприемника, слушая новости из Испании. Безумные глаза матери, крик ужаса, когда диктор объявил о уничтожении Берлина. Недолгая учеба в университете, предшествующий разговор с отцом:
— Солдатом ты стать всегда успеешь, но эта война когда-то закончится, и Рейху понадобятся уже не солдаты, а врачи, инженеры, учителя…. А на Родину вернутся люди, умеющие только убивать!
Неожиданно Кудашев вздрогнул, опускавшаяся приятной тяжестью на веки пелена полудремы стремительно слетела. Он почувствовал присутствие совсем рядом других людей. Чужих. Врагов. Не так, как научился чувствовать посторонних вокруг. И не так, как подсказали обострившиеся чувства опасность при встрече с бандитами. По-иному. Что-то зазвенело в голове натянутой струной, словно громко крича о настоящей, угрозе. Обершарфюрер развернулся и, встав на одно колено, прильнул к щели в заборе в палец шириной, крепко сжимая вмиг вспотевшими ладонями автомат. Если кто и был на опушке обступившего поляну с заимкой леса, буйная зелень берез и разросшегося кустарника, скрывала их от глаз. Но только от глаз. Юрий чувствовал противника не сильно хуже, чем если бы видел. Двое…трое… вон там слева еще один. А позади этих еще, и много…. Хотя почему противники? Василий Лопатин — первый местный, попавшийся ему в этом мире, не оказался врагом! Мысль эта мелькнула и тут же бесследно растаяла. А кто же они? Опять «рыбаки», потерявшие дорогу? Да что-то многовато этих рыбаков, целая рыбацкая артель. Или как это тут в Совдепии называется — колхоз. Экий ведь почет оказывают ему, видно он знатная рыба, богатый улов! Кудашев усмехнулся, продолжая всматриваться в сторону дороги в село. Страха не было, скорее начинал обжигать сердце, вгоняя в кровь адреналин, азарт боя. А что это? Там, за большой, чуть искривленной березой? Так и есть, второй уже раз блеснуло на солнце стекло. Наверняка бинокль. И в этот миг, он вдруг понял. Да, именно он, человек держащий сейчас в руке бинокль, главный его оппонент. Нет, не враг, пока не враг. Пока только противник. Тот, кого он чувствовал, как неумолимо приближающийся рок, то чему суждено случится. Тот, кого новые, не человеческие уже чувства, представляли внутреннему взору, как что-то схожее с надвигающейся грозовой тучей. Все остальные рядом с ним, были несомненной угрозой, но именно он, неизвестный покуда человек с биноклем за березой, был самой главной опасностью.
Руки Кудашева зажили самостоятельной жизнью, щелкнул, развернувшись и уперевшись в плечо упор его Sa-25, а глаз уже выцеливал через ту самую щель в заборе невидимого покуда неприятеля. Первой шальной мыслью было покончить с этой главной угрозой. Почти сто метров… бесполезно. Да и не начнет он эту войну первым. Юрий опустил автомат и глубоко выдохнул, утер рукой выступивший на лоб пот. Рука явственно дрожала. Он вновь взглянул в щель. В этот момент оттуда, от кривой большой березы, раздвинув руками кусты, вышел на поляну человек в защитной форме в сапогах с портупеей, без головного убора, осмотрелся по сторонам и неторопливо, но уверенно пошел к забору.
Бешено забилось сердце. Обершарфюрер вскочил, тут же, против воли, опять грохнулся на бревна. Дрожащие в коленях ноги не удержали тело. Так! А ну, успокойся! Несколько глубоких вдохов и выдохов. Волнение постепенно сходит на нет. Вот он, первый настоящий, не скрывающий своего лица и сути противник. Казалось, Юрий слышит, как скрипят сапоги идущего к забору военного. Кудашев всмотрелся. Среднего роста худощавый, человек в защитной форме, абсолютно лысый и неожиданно старый. Лет, наверное, семьдесят. Но лицо волевое, а сам подтянут не по годам, без всякой старческой дряхлости. Странно, в войсках, а, вернее, в специальных службах, к этому возрасту уже в генералах должен ходить. С такого расстояния, погоны на защитной форме не рассмотреть, но уж все равно странно начинается у него знакомства с местным НКВД, или
