кипятил воду быстрее и с меньшими хлопотами. Юрий вдруг страсть как захотел чаю. Крепкого, ароматного, с легким запахом дымка. Именно из того старого лопатинского самовара…
На старой сосне жила белка. Невесть сколько времени жила, наверняка, и родилась где-то в дупле этого дерева. Вот ведь, рядом лес на километры и километры во все стороны, а она живет тут, почти посреди человеческого подворья. Белка, рыжая шальная молния, носилась сейчас от верху, почти к самому низу, смешно расставив лапки держась за кору, то оказываясь головой вниз, то уже взбираясь вверх. Снизу то и дело лопатинский пес, взлаивал, подпрыгивал, опираясь передними лапами о ствол сосны, всем своим видом выказывая страстное желание схватить рыжую шалунью. Кудашев, сидевший на траве у забора, опершись спиной о поленницу, сквозь чуть прикрытые веки, с интересом наблюдал за их игрой. Именно игрой, очень любимой и псом, и белкой. Серко отлично знал, что ему не поймать белку, а та очень любила спуститься так низко, чтобы провоцировать своего лаявшего и щелкающего зубами приятеля продолжать игру. Юрий усмехнулся. Кто его знает, может тут среди Смоленских лесов, на глухой заимке и белка с кобелем, необычные, особенные, под стать загадочному существу, облюбовавшему кошачий облик. Это, конечно, было не так, пес, обычный, в меру туповатый и верный, души не чающий в пасечнике и Маше, ревнующий их к коту, которого, что не мудрено, боялся пуще огня. А белка… она и есть белка. Он еще раз окинул сосну до самой верхушки. Сами собой пришли из глубины памяти, слова Речи Гримнира:
Рататоск белка
Резво снует
По ясеню Иггдрасиль;
Все речи орла
Спешит отнести она
Нидхеггу вниз.
Обершарфюрер вздохнул, проводил взглядом несущуюся вверх по стволу белку и принялся неторопливо набивать патронами магазин автомата. Солнечный августовский день стоял в меру теплый и ласковый, недавняя июльская жара осталась в прошлом. Солнце почти в зените. Летнее тихое безветрие, напоенное удушливым ароматом цветущих трав, располагало к чему-то мирному неспешному и умиротворенному. Он давно уже разрядил четыре из пяти магазинов на двадцать четыре патрона каждый, чтобы не просаживалась пружина магазина. Так учили… кажется, что это было не просто давно, а в какой-то другой, чужой жизни. Вот теперь пришло время снарядить все. Хотя сегодня Юрий больше надеялся на свои вновь приобретенные способности, а не на оружие. Как марево, опустилось на сознание странное сонное спокойствие, возможно, запоздалая реакция на постоянный стресс последних дней. Можно, можно, конечно, избежать этой встречи. Уйти в лес, отсидеться на болотном острове. И что? Всю оставшуюся жизнь бегать по лесам и прятаться на болоте. Хорошо, если сам какое-то время там протянет. А они? Василий Андреевич? Сергей с женой? Машенька? Ведь те, кто идут за ним, не отстанут просто так. Эх... быть бы уверенным в том, что свои смогут вытащить. А пока у него больше бравады, чем уверенности.
Ну что же, осталось только повторить вслед за прусским офицером Фердинандом фон Шиллем: «Eher Ende mit Schrecken als Schrecken ohne Ende» — «Лучше ужасный конец, чем бесконечный ужас». И надеяться, что не придется разделить судьбу фон Шилля.
Лопатина с дочерью и сельского милиционера с женой он отправил с пасеки почти три часа назад. Убедить их уехать было не просто. Особенно Машу. Та, зажмурившись, отрицательно крутила головой, отказываясь, что-либо слушать, и Кудашеву пришлось пустить в ход все что он мог, дабы достучаться до нее через дикий страх потерять любимого человека. Как ни странно, чем дальше, тем более спокойным и уверенным становился он, вот только передать свою уверенность другим никак не получалось. Что и говорить, избитая во все времена фраза: «Не переживайте, все будет хорошо!» как-то не сильно помогала. Да и не мог им обершарфюрер словами объяснить, что чувствовал на уровне тончайших материй и граней мироздания. Но, в конце концов, и Сергей, и дядя Вася пришли к выводу, что других вариантов, как уехать с пасеки не осталось. Что бы там ни было, а Кудашеву они привыкли уже доверять. Андреич нервничал больше всех. Дом… пасека… пчелы… хозяйство… коза… куры. А более всего переживал за дочь — последнее родное существо. Ну… до недавнего времени, последнее. Милицейский мотоцикл решили оставить на заимке и вернуться за ним потом. Чертова колымага вновь продемонстрировала свой дурной нрав, наотрез отказавшись держать обороты, глохла, протарахтев несколько секунд. А возиться с ремонтом не было ни желания, ни времени. Сергей обреченно махнул рукой, буркнув что-то нецензурное про карбюратор и колхозный бензин. В село ехать собрались на колхозной упряжке, той на которой позавчера приехали на пасеку Ленка с Машей.
— Скорее всего и половину дороги до села не проедите, как их встретите, — поучал Кудашев мужчин, запрягавших в телегу лошадь, — не бойтесь, против вас ничего у них толком нет. Смоленские дела, да скверные, но только с меня за них спрос. А в остальном, ни моей, ни вашей вины нет. Будут сразу расспрашивать, отвечайте, как есть и честно, на обстоятельный допрос времени у них не будет, а скрывать вам особо нечего. Лишних подробностей не говорите. Они что спрашивают, то и отвечайте. Про меня они, наверняка, знают уже прилично, в том числе и откуда я тут появился. Ума не приложу как, но где-то я прокололся в Смоленске… Кроме того, чувствую, что среди них не простые люди будут, таким врать себе дороже. Конечно, спросят про оружие. Тоже все им расскажите, скрывать бесполезно. Кроме автомата с цинком патронов, пистолета и нескольких гранат, ни чего у меня нет. Не та огневая мощь, что бы их не то что остановила, а даже испугала. На этот раз не несколько «рыбаков» приедут, а приличным отрядом, да с двух сторон. Ну…чему быть, тому не миновать.
Юрий проводил их до поворота, идя все время у телеги рядом с Машей, держа ее за руку и не спуская глаз с ее заплаканного лица. Потом был долгий поцелуй, несколько ласковых слов, шепотом на ухо.
— Нооо! Милай! — Василий щелкнул вожжами, и телега скрылась за лесным поворотом. Маша все оборачивалась, пока можно было разглядеть через ветви деревьев поляну с их домом. Кудашев не торопясь пошел обратно, закрыл на засов старые, но прочные воротины, чуть постоял, покачиваясь слегка с пятки на носок, радуясь привычной обуви. Так же неспешно зашел в конюшню, потрепал по холке лопатинского жеребца, глянул вдосталь ли воды и сена в кормушке. Пересек двор, прошел через калитку за зады к пасеке. Постоял, оперевшись на плетень, глядя на ряды ульев, думая о чем-то своем под мерное гудение сотен и сотен пчел, которые совсем не чувствовали в чужаке угрозы. Наконец, Юрий глянул из-под руки на высоко поднявшееся над лесом солнце и вздохнул. Пора! И пошел к дому, чтобы достать из подпола, спрятанные там оружие и боеприпасы.
****
Никто, конечно, не собирался отпускать Лопатиных и милиционера с женой в село. В переговорах с злосчастным пришельцем четверо его знакомых могли оказаться серьезным козырем. Выспросив все, что требовалось в тот момент, решили посадить их под охрану в последний грузовик и везти с собой. Последний вопрос задал майор Рощин, но в второпях ни он, ни Кожевников не обратили внимания на заминку в ответе.
— А что позавчера там взорвалось у вас?
И Василий, и Горохов, помнившие наставления Кудашева не врать, замешкались. На этот вопрос может и не следовало врать, но и правду говорить не хотелось.
— А бес его знает… В ночь гроза началась, а уж как бабахнуло-то, знатно, мы аж проснулись все. А что там было, кто его знает. Гром с молнией… Дуб на опушке спалило напрочь! — ответил Лопатин, бросив чуть заметный взгляд на Сергея. А тот только пожал плечами, ответив майору коротко:
— Я спал… проснулся от грохота.
Только Дубровин пристально наблюдавший за лицами мужчин, почувствовал недоговоренность, он, думая о чем-то своем, смотрел в лицо Лопатина, но не стал ничего более спрашивать. Впереди у них было еще много допросов. Спецы в Москве вытащат все, что они знали, а также что подзабыли или что не особо и хотели рассказывать. На то они и спецы, но то будет потом. А сейчас всем хотелось побыстрее изловить этого гада, чуть не развязавшего Третью мировую войну.
— Да, вы что!? Товарищи! Куда нас? Опять на заимку? Да как же лошадь колхозная с подводой? — забеспокоился Василий, когда им указали на кузов грузовика. Чертыхаясь, Дубровин дал команду лейтенанту из своего отряда выделить бойца для управления гужевым транспортом. И их колонна, потеряв почти час, увеличившаяся на еще одну транспортную единицу, вновь тронулась по неровной лесной дороге в самую чащу.
В Кожевникове, чем дальше они углублялись в лес, приближаясь к злополучной пасеке, все сильнее разгорался азарт охотника. Хотелось взглянуть в глаза загадочному пришельцу, стоившему столько нервов и уже забравшему жизни, хотя сам того и не знал, двух хороших парней, офицеров-химиков. Смоленские уголовники конечно не в счет, вот по ним, наверняка, никто слезы не льет, но и за них ответит, гад. Какие, никакие ублюдки, а наши, советские. Их трупов для суда будет достаточно для вышки… хотя, о чем это он, какой такой суд?! Никаких судов, никакой огласки… Каких-либо сомнений, что фашиста возьмут, у генерала не было. Задание будет выполнено! И где-то на периферии сознания Николай Иванович уже тешил себя смутным предвкушением. Орден? Вторая звезда на погон? Перевод в Москву?
Полковник Дубровин, наоборот, до самой пасеки угрюмо молчал, а если и отвечал что-то генералу, то односложно, явно демонстрируя отсутствие всякого желания к разговору. После того, как Ткачука отослали в грузовик, Дубровин пересел на переднее сидение УАЗа и теперь крепко держался на рукоять на панели, когда машину и так ехавшую медленно, кидало на ухабах и корневищах из стороны в сторону. Рощин, столь оживленно всю дорогу до Чернево обсуждавший с прапорщиком Забелиным заумности из передовых разделов физики, теперь сосредоточенно крутил руль также, не раскрывая рта. Чуть слащавое обычно, его лицо заострилось, и майор очень напоминал сейчас гончую, идущую по следу.
Ближе к заимке, дорога стала заметно лучше. Обочины были более-менее расчищены, а колея, хоть и стала заметней, но не была глубокой. Как только все эти изменения стали слишком явными, Дубровин приказал остановить колонну. Из-под тентов грузовиков высыпали солдаты. Они в полголоса переговаривались, кое-где слышался короткий, приглушенный нервный смех. То и дело кто-то из бойцов подпрыгивал и поправлял амуницию, если что-то звякало или стучало. Одним словом, отряд превратился в тугую, готовую стремительно разжаться, смертоносную пружину. Все вопросительно посматривали на Дубровина. Генерал только сейчас, впервые рассмотрел бойцов подробно. Сразу бросилось в глаза, что среди людей Дубровина нет никого моложе тридцати, а в основном все изрядно старше. Поджарые, похожие на волков, уверенные в себе, отлично натренированы. Движения, которым они помогали друг другу подтягивать ремни разгрузок, иной амуниции, или шнуровавшие высокие десантные, видавшие виды берцы, отличались выверенной четкой легкостью и скрытой силой. Трехцветный камуфляж чужой незнакомой расцветки, на опытный взгляд
