размышлений даже не замечал этого, но как только решил все же спать, понял, что ночь предстоит трудная. Пасечник, словно издевался. На некоторое время храп смолкал, и на Горохова тут же накатывала дрема, но в тот же миг рев и тарахтение в горле соседа по кровати возобновлялись, казалось с еще большей силой.
Сергей ворочался и так, и эдак, пытался прикрыть уши руками, даже подушкой. Все было бесполезно. Он пару раз хватал Андреича за нос, храп прекращался, но непременно начинался вновь, спустя пару секунд после того, как милиционер убирал руку. Горохов потерял счет времени. Наверное, прошли считанные минуты, но казались они часами. Спал Василий беспокойно. Неведомо, что снилось ему, но время от времени, он стонал и поскуливал сквозь храп, а иногда что-то невнятно бормотал. У Сергея уже крепла мысль, отправится в сарай к их фашисту, как он про себя, впрочем, совсем уже беззлобно, называл Кудашева. После одного из особенно громкого и душераздирающего, звука, изданного Лопатиным, лежащий к нему спиной Сергей неожиданно подумал:
— А как Наташка с ним спит… ну после того, как они….
В голову, неожиданно для него самого, полезли самые нескромные и откровенные мысли на тему «как они». Милиционер сам себе удивился, тут такое происходит, завтра могут в преступники записать, а он о чужой ебле… Кроме всего прочего, как на зло, Андреич в этот момент, прошептал что-то непонятное, но ласковое и попытался обнять во сне его за бедро. Горохов выругался шепотом, убрал с себя его руку, отодвинулся на самый край кровати, рискуя свалиться на пол. Он уже решил встать и уйти на сеновал, да все равно куда, в сарай, в старый коровник, в курятник, на телегу во дворе, да хоть в деревянный нужник во дворе, но в это время скрипнула дверь.
Сергей замер, скосив глаза в ту сторону. Машка, чуть прикрыв наготу, босиком, на цыпочках пробиралась к выходу из дома. Посреди светлицы она чуть запнулась, загремев негромко о плохо в темноте видный стул. Девушка испуганно замерла, оглянувшись на их кровать. Горохов зажмурил глаза, а Василий издал в это время особенно звучный хрип и громко пустил ветры. Его дочь, постояв мгновение, вновь двинулась к двери в сени. Сергей, открыв глаза, проводил сестру погибшего друга взглядом. Самому было стыдно, но он самым нескромным образом, таращился на ее голые, стройные бедра и зад, чуть прикрытый трусами.
— Красавица у Кольки сестра! А у фашиста, нашего, глаза на месте и губа не дура. Ну и кроме глаз, стало быть, все на месте… — подумал он. Стоило Маше прикрыть за собой дверь, он вскочил и метнулся в комнату, откуда девушка вышла, к жене.
То, что Лена не спала, вовсе его не удивило. Сергей, тут же оказался рядом и укрылся легким одеялом, обнимая жену.
— Машаня к кавалеру своему отправилась! — прошептала Лена, прижимаясь к мужу.
— Да, видел! Хорошая пара, нашли они друг друга. Будь он местный парень, я бы только радовался за них, а так… больше проблем.
— Честно скажи, все так плохо, Сережа?
— Хуже некуда Лена, хуже некуда!
Маша сама не помнила, как оказалась перед воротами сеновала. Вся решимость, распаленная страстью, вмиг улетучилась. Ей представилось, как она, в темноте неуклюже расставив руки, шарит по копнам сена, гремит, задев ногой старым подойником, то спотыкается о стоящие у стены вилы. Дура дурой! Да он же спит давно! Что я скажу?! Но тут же подумала, какими словами объяснит свое возвращение, наверняка, не успевшей еще уснуть Ленке и собравшись с духом, распахнула ворота и осторожно ступила в темноту сеновала.
Не пришлось греметь скарбом и шарить в потемках. Все оказалось много проще. Как только она повернулась, чтобы прикрыть за собой воротины, так сильные руки обняли ее сзади, повернули, обхватили голову, а жадные губы впились ей в рот.
— Я ждал тебя, любимая! — прошептал Кудашев, прерывая, наконец, долгий поцелуй.
Дочка пасечника не успела ничего ответить, да и пусто было в голове, не врать же, что пришла сюда почти голая, оттого, что забыла днем на сеновале что-то важное. Те самые сильные руки, по которым она так тосковала последние дни, подхватили ее и бережно уложили на жесткий брезент покрывавший сено. Над ней склонилось белевшее в темноте лицо Юрия, глаза его два темных пятна на лице, казались, сияли. Он что-то хотел сказать, но Маша притянула его к себе и уже сама жадно закрыла рот парня поцелуем. К чему сейчас какие-то разговоры, один вред от них!
Их первая ночь в аспирантской комнате смоленского общежития, походила более на осторожные шаги по тонкому, еще не окрепшему льду. Когда каждый шаг, прежде чем сделать следующий, прощупывает крепость льда. Но сейчас все было иначе. Она набросились друг на друга словно безумные, уже не заботясь о условностях и приличиях. Наслаждение обладания друг другом мешалось с болью от прокушенных губ, оставляя во рту железный, кровавый привкус. Все правила, надуманные неизвестно кем, приличия и условности были отринуты сейчас. Все самое натуральное, животное, основанное на инстинктах и всепоглощающей страсти, пленило обоих. Что-то для молодой женщины было непривычно и в другой ситуации, наверное, немыслимым, к тому же временами еще и странно по ощущениям. Но все что делал с ней Кудашев, только распаляло страсть и застилало рассудок прелестью немыслимого доселе наслаждения. Обессиленные они, размыкали объятия и падали на сено тяжело дыша. Но через какое-то короткое время одного касания горячего тела рядом было достаточно, чтобы желание вспыхивало. И вновь сплетение рук и ног, страстные поцелуи и ласки. Никогда раньше и Маша, и ее кавалер не подозревали в себе такой страсти. Наконец, полностью исчерпав силы, влюбленные уснули. За тонкими, не плотно пригнанными досками стен сеновала уже серели рассветные сумерки.
Что-то мокрое и прохладное настойчиво тыкалось в щеку. Кудашеву, казалось, что он только прикрыл глаза. Всего на миг. Спать хотелось чертовски.
— Вставай! Вставай тебе говорят! — будивший был настойчив и неумолим. Уже находясь где-то посредине между миром снов и явью, он понял, что голос этот не материален, а звучит в голове.
— А ну, брысь! — пробормотал он, но все же открыл глаза. Два казавшихся огромными желтых кошачьих глаза нависали над ним, как две луны в небе. Уже рассвело, через щели сеновала, пробивались солнечные лучики, в которых словно в невесомости клубилась пыль. Видя, что пилот просыпается, Мишка попятился. Найденный всего несколько дней назад на автобусной остановке маленький котенок нереально быстро рос, словно древнее существо внутри него, торопило природу, одному ему ведомым способом.
— Ну, наконец-то! Я уж думал закогтить тебя за щеку… — удовлетворенно, привычным уже чуть сварливым тоном, отразились кошачьи эмоции к Кудашевском мозгу.
— Они идут! Я уже чую… — добавил кот и благостная истома, оставшаяся у Юрия от страстной ночи тут же пропала.
Он рывком поднялся, оглянулся на тихо спящую рядом Машу. Протянул руку, тихонько и нежно погладил ее по спутанным волосам, в которых застряли сухие травинки. Две особо большие былинки, поддел пальцами и вытянул. Подруга ровно дышала во сне, по-детски подложив под щеку кулачок. Старое одеяло, которое с вечера принес вместе с нехитрым ужином Сергей, сбилось вниз и Кудашев поправил его, укрывая девушку до плеч. Против своей воли, натягивая одеяло, коснулся Машиной груди. Тут же в горле пересохло, а в голову ударила кровь. Дико захотелось вновь прижаться к ней и ухватив грудь ладонями, втянуть сосок в рот, крепко сжав губами.
— Та-а-ак! — вновь настойчиво раздалось у него в мозгу, — вам что, прошлой ночи мало было?
Вздохнув, Кудашев, отодвинулся от подруги и принялся нашаривать по сторонам одежду, затем на секунду прервал поиски и решительно, как был голый, встал и пошел в дальний угол сеновала.
— Ого! — вновь напомнил о себе кот-хранитель, — да она тебе всю спину расцарапала!
Юрий только усмехнулся, не оборачиваясь. Под старой корзиной, он разгреб в стороны сено и достал плотно увязанный старый холщовый мешок. Вытряхнул из него свою форму. Хватит носить чужие обноски! Скрываться уже поздно, да и не от кого.
Глава 42. Облава
Кожевников сидел задумавшись, в мерно потряхиваемом на неровностях дороги УАЗе, почти уперевшись лбом в дверное стекло. Потом обратил внимание, что городские кирпичные и панельные многоэтажки сменили вдоль дороги пригородные деревянные дома и сараи. Он повернулся к на редкость сегодня молчаливому полковнику.
— Что думаешь, Павел Петрович? Война? — спросил генерал старика.
— Не, Коля… Думаю, все уляжется. Помнишь, Карибский кризис? Вот когда Кеннеди утречком 16 октября 1962 года, узнал, что на Кубе, в их подбрюшье, теперь советские баллистические ракеты на боевом дежурстве, тогда я, признаться, ждал с минуты на минуту войны. А теперь не думаю, что до такого дойдет. Вся катавасия на территории Советского Союза происходит, их непосредственно не касается… Ну, не считая потери спутниковой группировки над Европой. Но с другой-то стороны им тоже не резон — это афишировать. Авось обойдется.
— Наш обычный русский авось. — усмехнулся Кожевников невесело.
— От нас с тобой, товарищ генерал-майор, в международной политике ничего уже не зависит, нам наше дело нужно завершить, да быстрее.
Николай Иванович, кивнул, соглашаясь, некоторое время снова ехали молча. Вернее, молчали они с полковником. Прапорщик за рулем и сидевший рядом с ним Рощин, наоборот, в полголоса что-то обсуждали. Невольно Кожевников прислушался к ним и сразу заинтересовался.
— А я тебе говорю, точка перехода не может быть далеко! Даже если она не стабильна по времени, пространственно, должна быть четко локализована! — майор Рощин в пылу спора методично, в такт словам стучал рукой по металлической панели машины перед собой.
— Не факт, — отвечал ему увлеченный спором прапорщик, разговор вовсе не мешал ему управлять машиной, он, не отрывая глаз от дороги, продолжал, — совсем не факт! В этом случае, энергетические колебания физического вакуума, в соответствии с эффектом Казимира, будут слишком явными!
Который раз удивился Кожевников этой парочке. Первое впечатление от Миши и Гриши, было не просто обманчивым, а катастрофически неверным! Эти двое действительно стоили целого аналитического отдела Генерального штаба. Он бросил недоверчивый взгляд на простоватое лицо, нескладного пухлого Забелина. Никогда бы не поверил, что он может запросто оперировать такими заумностями. По крайней мере, для генерал-майора КГБ Николая Кожевникова, всякие «эффекты Казимира» были явной китайской грамотой.
— О чем речь? — поинтересовался он, перегнувшись вперед.
Оживленный диалог между их водителем и майором, тут же прекратился. Рощин повернулся назад и пристально посмотрел на сидящих позади старших офицеров. Причем вопросительный взгляд его обращен был не к Кожевникову, а к полковнику Дубровину. Генерал до сих пор не мог привыкнуть к слишком вольному поведению этих двоих. У него, в Смоленском Управлении, майоры и капитаны, не говоря уже о прапорщиках, находясь рядом с генералом, и дышали через раз.
— Рассказывай! Ему теперь уже можно знать, — махнул рукой Павел Петрович, — он теперь и не такое знает. Он теперь увяз в государственных тайнах и секретах,
