Проект "ХРОНО" За гранью реальности

подпалинами его Серко с лаем кинулся к опушке. Они с котом жили мирно, но на удивление, уже несколько дней сходили просто с ума. Один — лаял, не переставая, выл по ночам, как по покойнику, а второй — орал благим матом, и даже не стал воровать сметану из крынки, забытую на столе тем утром Верой. Они с дочкой уехали к родне в Поныри. А ведь шельма мохнатая никогда не прощал раньше хозяевам такой оплошности. Лопатин положил молоток, которым набивал обруч на колесо, и выпрямился. Вдруг защемило сердце дурным предчувствием. Кого там несла нелегкая, ждать — не ждал никого. За женой и дочкой только завтра собирался ехать в Чернево к вечернему автобусу. А гости незваные, что русскому мужику завсегда известно, добрыми очень редко бывали. Завывая двигателем, на опушку выкатила председателева гордость, защитного цвета, колхозный, новый УАЗ-469 с брезентовым верхом. Остановилась машина, скрипнув протяжно тормозами, у плетня. Андреич удивленно отметил про себя, что за рулем не председателев водитель, шалопай, Мишка Колосков, а сам Степан Бойцов. В груди заныло еще сильнее, рядом с председателем, справа, сидел районный военком подполковник Макаров, которого они оба тоже знали с молодых лет.
Макаров вышел, провел рукой по редким седеющим волосам, надел фуражку, глянул на столб стоявшего Василия и отвел глаза. Он принялся усердно стряхивать с кителя какие-то не существующие пылинки. Бойцов, вылез из-за руля и тоже как-то вдруг стал что-то в кабине то ли искать, то ли поправлять под приборной панелью, даже не взглянув в его, Василия, сторону. С задних сидений вышли два офицера в черной морской форме. Первый — грузный, седой, представительный, с орденскими планками в полгруди, второй — молодой со щегольскими усами, с папочкой под рукой. При виде моряков в ушах Лопатина зашумело, как в большой ракушке, которую они привезли с Азовского моря. Ноги вдруг отказались держать тело, и он машинально сел на ту самую дубовую колоду, куда только что положил молоток. Колени дрожали, в голове было пусто кроме одной мысли: «Коля!»
Первым к нему подошел военком Макаров, сзади, как побитая собака, пряча глаза, — председатель. Моряки за ними. Военком, бледнея лицом, снял фуражку, вытер вдруг выступивший пот, опять фуражку надел.
— Тут такое дело, Василий Андреич, — начал он, но замолчал. Пауза затянулась. Тогда совсем невежливо отодвинув Макарова, вперед вышел старший моряк с большой звездой на погонах и отдал честь сидевшему на колоде Лопатину.
— Товарищ Лопатин! С недоброй вестью мы к тебе, брат! Уж, прости, меня, старика. Ваш сын, Василий Андреевич, мичман Лопатин Николай Васильевич, погиб смертью храбрых, выполняя задание Родины, Партии и Правительства!
Нижняя челюсть Василия затряслась, он попытался встать, но ноги не слушались, и он сел на колоду. Вдруг стало душно, он рванул ворот рубашки, оторвав пуговицу. Кто-то что-то говорил, и военком, и моряк, лез со стороны Степка Бойцов. Лопатин ничего не понимал, звон в ушах все заглушал. Только одна мысль билась в голове как птица о стенки клетки: «Колька!!! Как же так?! Колька?! Нет. Нет, не может быть, он в отпуск должен в июле приехать, матери обещал строганины привезти... Что за хуйню они все несут?!» Словно каким-то фоном он ловил обрывки слов «внештатная ситуация», «авария реактора», «спас корабль», «облучился — врачи не смогли ничего» … Постепенно жуткая правда стала пробиваться через защиту, которую пытался поставить разум. Его трясло.
Морской офицер, тот что помоложе, стал совать Лопатину какие-то бумаги из папки со словами: «Подпишите, это совершенно секретные сведения». Старший моряк, отмахнулся от него, мол, позже. Он сам не понял, как они оказались в доме. Весь ужас случившегося обрушился на Андреича, но глаза были сухи. Он сидел на стуле, глядя в одну точку на простенок. Как раз туда, где висело большое фото улыбающегося парня в черной морской форме. Бойцов сунул ему в руку стакан с самогоном, с мокрыми от слез щеками, наливал стакан и себе. Лопатин махнул сразу все двести грамм. Крепкий первач прошел, как вода, только пищевод обожгло.
— Ты, отец, плачь! — сел на стул рядом пожилой моряк. Тоже взял стакан. — Мужские слезы они для того и даны, чтобы не всякую мелочь обмывать, а вот для таких вот случаев. Я знаю, что говорю. Оба мои сына так с войны и не вернулись. Один — в августе сорок первого, когда Таллин эвакуировали погиб, на миноносце служил. Мы тогда за два дня семнадцать боевых кораблей потеряли. Моряк так же залпом опрокинул стакан, поморщился, помолчал немного, а потом продолжил.
— А второй, младший, в феврале сорок четвертого года взводом командовал в Нарвском десанте. Я сам их провожал. Моя лодка на следующий день на задание вышла. А когда вернулся, узнал, что весь десант полег..., и — мой Андрюшка со своим взводом. Только шесть человек потом через фронт перешли... со всего десанта.
Лопатин слушал молча, и чем дальше, тем больше хотелось орать в голос, бить посуду, переворачивать стол и стулья. В это время опять, откуда ни возьмись, появился молодой моряк с бумагами и стал вновь раскладывать их перед ним, бубня о тайнах и секретности. Рядом трубой иерихонской заорал адмирал:
— Иди на хуй отсюда со своими бумажками! Блять, я тебя сгною в гарнизоне, где-нибудь на земле Франца-Иосифа! Будешь там среди тюленей шпионов натовских выискивать! Подрочить не сможешь, руки к хую примерзнут! Пошел к хуям, я сказал! Забейся в уазик, чтобы я тебя не видел и не слышал!
Офицерик пулей вылетел из комнаты, чуть не сбив сомлевшего от начальственного крика военкома, который, судя по всему, тоже бы не отказался забиться в УАЗик и отсидеться там.
— Особист, еби иху мать, племя гнилое, — уже тихо проговорил старый моряк, стараясь отдышаться.
Верочка... Маша... как им-то сказать? — Лопатин со стоном опустил голову на руки.
Адмирал махнул председателю, кивнув на пустой стакан. Потом пыхтя, полез в карман:
— Вот! Я сам представление подавал! — Он положил на деревянный выскобленный стол красную коробочку, открыл ее. Василий краем глаза заметил блеснувшее эмалью красное знамя с надписью: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»
— Спас твой сын своих товарищей и подводную лодку спас. Знаю, тебя и семью твою это не утешит, но такая уж у нас, солдат, судьба. Или самому умереть или товарищей хоронить, а наша с тобой доля отцовская и того горше.
После этого достал из оставленной особистом папки какую-то бумагу и прочитал: «За особые мужество и отвагу, проявленные при выполнении специального задания... посмертно...» Тут брат, ни фамилии, ни имени, ни отчества... только номер решения Правительства, все, блять, эта секретность!
Они снова вчетвером выпили по стакану.
— Вась, а Вера-то с дочкой где? — спросил Бойцов.
Лопатин всхлипнул:
— В Поныри, к сестре уехали. Завтра вечером должны вернуться с последним автобусом.
Председатель встал.
— Давай я за ними машину пошлю...
— Не надо, пусть для них Коля еще день живым побудет, — и слезы после этих слов неудержимо хлынули из лопатинских глаз.
Уезжал УАЗик уже в сумерках. Бойцов на ногах еле держался, но Василий знал, что уж кто, кто, а этот доедет. Военкома вырубило и особист затащил его на заднее сиденье. Тот пытался петь что-то веселое, но пара адмиральских оплеух его успокоили, он уснул. Адмирал крепко обнял напоследок Лопатина:
— Ты, Василий, если что нужно, мне пиши или звони. Вот, я телефон записал, мы, подводники, своих не забываем. Ребята приедут, помогут. Машина, взрыкнув мотором, дернулась пару раз и заглохла. Потом опять завелась и раскачиваясь на ухабах покатила по лесной дороге. Андреич проводил их взглядом и, пошатываясь, побрел в ставший таким пустым и чужим дом. Налетевший стылый ветер погнал в след уехавшим бумажку с телефоном и адресом адмирала...
Он сел на кухне на табуретку не зажигая свет, боясь войти в горницу, где лежала на столе привезенная моряками черная Колина фуражка и красная коробочка с орденом. Он не заменит ему сына. Василий налил себе в стакан остатки самогона. Но пить не стал. Откинулся назад, облокотился о стену и закрыл глаза. В душе было пусто, как в заброшенном выстуженном доме. Жену и дочь Бойцов пообещал завтра встретить и привезти на машине домой. Сейчас Василий пойдет в спальню и ляжет спать. А утром, проснувшись, с усмешкой вспомнит приснившийся вчера кошмар. Лопатин встал и прошел через светлицу в спальню, стараясь не смотреть на стол.
Но утром оказалось, что кошмар только начался. Весь день Василий с тоской ждал приезда жены и дочери. Не находя себе места, ходил по дому и двору, выходил на пасеку. Все валилось из рук, и больше всего хотелось, чтобы вечер не наступал. Весь день за ним ходили, как привязанные, кот и пес. Как только он присаживался, Серко садился рядом и клал голову ему на колени, кот терся о ноги. Лопатина прошибала слеза, он шептал: «Знали, да? Чувствовали, что Коленьки нет больше... Ах вы, засранцы». Он гладил их по головам, трепал по холкам и все поглядывал на ходики, висевшие на кухне.
Веру с Машей привез не Бойцов, а его шофер. Хорошо, что он не знал, о случившемся, иначе дорога до дома превратилась в пытку. Лопатин не вышел их встречать. Он сидел в зале опустив голову, смотрел в пол. В сенях послышался голос жены и смех дочери. Василий встал, потом сразу опять сел. Жена поняла все сразу, как только увидела фуражку на столе и лицо мужа. Вера схватилась за сердце и неловко опустилась на пол у дверного косяка. Дочка недоумевающе переводила взгляд с матери на отца, потом кинулась к столу, взяла в руки коробочку с орденом Красного Знамени покрутила ее в руках, уронила на стол, схватила листок мелованной гербовой бумаги с Постановлением Правительства. «Наградить п-п-посмертно…» — срывающимся голосом прочитала она и, кинувшись матери на шею, залилась слезами.
Эти воспоминания пронеслись у Лопатина перед глазами ночным кошмаром, за считанные мгновения, оставив в душе горечь и боль. В лежащем перед ним парне он увидел погибшего сына. «Твое счастье, что не немец», — пробормотал он про себя и поставил карабин к склону оврага.
Че ж делать-то? Ведь не по-людски просто уйти и сделать вид, что ничего не было, не видел, не знал. Да и не получится. Андреич окинул взглядом овраг засыпанной древесным мусором, кучу коробок с автоматом поверху, лежащего без сознания пилота. Потом, кряхтя, вылез из оврага и пошел к месту крушения. Деревья стояли голые. Листвы не было, как и мелких веток. Странно было видеть голые, как в конце ноября, деревья в июле. Трава и кусты под ногами пожухли и рассыпались под ногами. А сам летающий таз исчез... Метров двадцать выжженной и остекленевшей земли, небольшое углубление по центру которое и воронкой не назовешь. Василий сдвинут на лоб кепку, почесал затылок. Дела-а-а-а... блять... Он стоял, ссутулившись, запустив руки в карманы брюк, смотрел на выжженную поляну. Вот сейчас вернусь в овраг, а там — нет ничего. Ни барахла, ни парня этого. Ну тогда надо вещи собирать и в Чернево ехать. Получать у Кузьмича, фельдшера, направление в дурдом. Допился, еби вашу мать... Он показал головой. За свои годы не раз видел, как людей накрывает белая горячка, но, чтобы так заковыристо, с летающими тарелками, фашистами и параллельными мирами, это было в новинку.