Свет двух миров

приманил полицию на свой и мой хвост.
–Не паникуй, – ответствовал Филипп. – Проблемы будем решать по мере поступления.
Я покорилась.
6.
Основная проблема Гайи была в её чрезвычайной внимательности к деталям и недоверии. Первое имелось в ней от рождения, второе было заложено матерью в образе вечного выражения:
–Никому нельзя верить, детка.
Мама у Гайи – была хорошая. Только очень несчастная, а несчастная от доверия. Она сначала поверила в крепость семейных уз и позволила своей старшей сестре самой заведовать наследованным имуществом, а потом поверила в её раскаяние и снова обожглась на том же имущественном вопросе, ну и под конец всего существующего в ней доверия – полюбила и поверила отцу Гайи.
Казалось бы, крепкая кровь, восходящая к каким-то румынским и венгерским князьям, крепкое имя – Корнелла, сама внешность – тяжёлые брови, острые черты лица, умный взгляд – всё это не вязалось с доверием к людям, ан нет! сначала Корнелла, не особенно разбиравшаяся по молодости  и беспечности лет доверилась сестре: та убедила её, что если продать квартиру почивших родителей и разделить деньги пополам, будет намного выгоднее. Сестра что-то говорила про налог на наследство, про то, что уходя от этого налога Корнелла должна подписать отказ от своей доли…
Корнелле бы проконсультироваться, хотя бы с подругой какой, но нет. поверила, подписала и осталась ни с чем. А сестра искренне хлопнула глазами:
–Ты ж от своей доли отказалась!
Восемнадцать лет едва было Корнелле тогда. Пошла работать, на учёбу уже пойти не могла – времени не было, надо было на что-то жить. Крутилась сначала неумело, и может быть пропала бы совсем, если бы не помогли ей по работе женщины постарше и поопытнее. Справилась Корнелла, научилась экономить, вести хозяйство. Даже на повышение пошла! Заставили, правда, по профстандартам курсы пройти, но Корнелла не роптала.
А потом сестра повинилась. Да так, что Корнелла вдруг дрогнула и простила её. И поверила. И заняла на срочность деньги. Именно что заняла, но сестра потом глазами вновь хлопнула:
–Да ты что? по-родственному ли деньги-то одалживать?
Корнелла позволила себе оттаять в последний раз с Алексеем – встретились по работе, а там закрутилось. Но и тут обманулась Корнелла – он оказался женат, и Корнелла осталась ни с чем. Горше всего последняя утрата её разбила, и от того дочери своей – Гайе, без отца записанной, внушала Корнелла сразу:
–Никому нельзя верить.
И Гайя с детства искала подвох. С ней дружат? Немудрено, наверное, хотят списать или помощи на контрольной добиться. Иначе – зачем? Зовут на танцы? Неспроста!
Таилась Гайя от людей, подозрительность взращивала, наблюдала. И так донаблюдалась до того, что попала на Кафедру.
И поначалу всё было хорошо: интересно, нелюдно, необычно. Денег, правда, платили мало, но Гайя и на это не жаловалась, полагала даже себя счастливой. А потом по привычке своей стала замечать, да не так как другие, а своим вниманием тревожным и болезненным вдруг объяла то, что другие, видимо, не поняли.
Сначала были ведомости зарплатные. Для человека с улицы непонятные. Какие-то проценты, стимулирующие – тёмный лес. И не видела Гайя сколько ей положено максимально. Видела только, что в этот месяц, ей, например, шестьдесят.
От любопытства сначала глянула по другим ведомостям: где из-за плеча подглядела, где и внаглую тихую. Подло было, но ещё более непонятно. Они были в равных должностях, проценты же шли по-разному: кому пятьдесят восемь, кому шестьдесят один… и нигде разъяснений нет за что.
Спросить Гайе было не у кого. Откровенные подозрения только оформлялись, а зарплату им выдавали на карту. Владимир Николаевич шёл до банка и там переводил по их лицевым счетам – не положено было им бухгалтерии. И никого это. похоже, кроме Гайи сильно не смущало. Переводят да переводят. Где-то больше, чем в прошлый раз, где-то меньше, в конце концов, платят столько, сколько обещали.
Да только задумалась Гайя крепко о том, что кто-то их работу должен оценивать. Критерии же должны быть? если такая тайна над их Кафедрой, то где-то стоит начальство. Где-то же они заложены в смету?
Наблюдала Гайя долго, таилась в своих наблюдениях ото всех, а потом поняла окончательно: не всё её коллеги знают. Ой не всё.
Залезла Гайя как-то за пару дней до зарплаты в портфель Владимиру Николаевичу, с трудом выждала, когда никого не будет, нашла пару газет да обрывок платёжной квитанции, и ещё… другую ведомость. По которой свидетельствовало, что Гайе выдано девяносто процентов.
У Гайи сердце холодное, на расправу она не быстрая. Убрала как было, а виду и не показала, а с тех пор, поглядывая в списки инвентаризации, да на ведомости смекала всё больше: темнит Владимир Николаевич, круто темнит. Пользуется ореолом секретности да изысканности их учреждений, а сам…
Доказательств не было. но Гайя всё больше ловила расхождений в инвентарных номерах, до которых никому больше не было дела, видела, как вдруг менялись они на прикреплённом списке описи имущества, а техника и всё убранство-то на месте. Смотрела всё в ведомости, даже копировала их, фотографировала. Она не была дурой, а потому на свою беду догадалась о том. О чём не следовало догадаться. И от этой отгадки ухудшилась её всеобщая подозрительность, и усилилась мрачность, и пропало всякое удовольствие от работы. Своего же начальника Гайя вообще стала почти откровенно презирать, а тот или угадывая, или просто чувствуя в ней опасность, не замечал этого, позволяя молодняку своей кафедры в своё удовольствие сторониться её.
В самом деле…что делать Гайе? Со своими подозрениями и смутными расчётами, с догадками и характером?
Если бы она не была собой, то могла бы уволиться и бросить в лицо Владимиру Николаевичу что-нибудь достойное, мол:
–Я знаю всё о ваших махинациях! 
И гордо уйти. Но Гайя не могла откровенно так его обвинить. Доказательства были её догадками – логика и внимательность! Вот и всё.
Искать улики? А потом куда? В полицию? В министерство? В какое? Открыться коллегам?
Нет, точно нет. У Гайи вообще была догадка насчёт того, что не мог Владимир Николаевич в одиночку проделывать регулярные махинации с процентами стимулирующих и инвентарным имуществом. Ему должны были помогать!
И она, настороженная и яростная, таясь, приглядывалась к своим коллегам, видя в них потенциальных врагов всего честного и порядочного. Она была поглощена недоверием.
Если бы не ушёл Филипп – она бы так и думала на него, как на основного пособника. Но Филипп ушёл именно из-за того, что ему не хватало денег. Значит что? с ним не делились? Гайя полагала что это так, ведь если бы Филипп был бы в доле, он бы явно нашёл способ подставить Владимира Николаевича, и неровен час, стать на его место! Наглости и сообразительности у него бы хватило.
Тогда кто?
В иную минуту, слушая перебранку и пересмешки коллег, читающих ежедневную сводку паранормальщины, Гайя себя укоряла: может быть, она всё надумала? Может быть, она чего-то не знает и всё честно? И когда готова была она уже сама себя убедить в этом, сплоховал сам Владимир Николаевич – попросту забыв под газетой две ведомости на Майю и Зельмана. Ведомости, в которых говорилось, что оба получили по восемьдесят процентов, а Гайя увидела этим же утром, что когда они подписывали документы – и Майя, и Зельман расписывались за прошедший же месяц как за шестьдесят процентов.
Итого?..
Гайя злилась. Гайя приглядывалась. Кто бы мог быть в курсе? Или кто бы мог помочь? Альцер? Нет, он бюрократ и не поймёт подозрительности Гайи. Скорее всего единственное, что он сможет предложить – пойти в полицию.
И это при условии, что сам Альцер не в деле.  Хотя, Гайя и подозревала в нём честного человека. К тому же, он прибыл для обмена опытом, значит, едва бы его стали посвящать в такие дела.
Зельман? Тоскливый ипохондрик с живым умом?  Возможно, он бы смог помочь. А может быть он уже и помогает, да только Владимиру Николаевичу.
Павел? Он вроде как увалень. Или прикидывается? Гайя вглядывалась в лица своих коллег тайком, искала ответы, подсказки, но не понимала истины. Уйти же вот так, бросив разгадку и службу, занимавшую её ум, она не могла.
Хотя, пожалуй, и следовало бы. Так Гайя начала бы новую жизнь, а не стала бы в конце всей этой истории всего лишь отпечатком собственной души, заточённым в тюрьму меж мирами…
Но Гайя не знала своего исхода и приглядывалась к коллегам. Майя? Та кокетка и дурная голова – с неё всё станется. Наивная, доверчивая и ненадёжная. На месте Владимира Николаевича Гайя лучше бы ей не доверяла, но с другой стороны, кому в последний раз Гайя вообще доверяла, если даже врачам она не верила и приходила консультироваться в другую клинику прежде, чем принять решение?
А вот Ружинская…
Сначала Гайя обвинила её без сомнений. Потом отказалась от своих обвинений – почти вот всех. Ружинская производила какое-то тёплое впечатление на Гайю и какая-то знакомая неприкаянная тоска была в её глазах. И потом – Гайя видела, что Софа не живёт богато. У неё не было модных вещей или телефонов, так, аккуратно, чисто, но не свежо. А сапоги и вовсе подклеенные на подошве – это Гайя тоже разглядела.
Разглядев же, пришла к выводу, что Ружинская слишком никакая, слишком блеклая и не заслуживает внимания. Но ошиблась! Последние дни Софа была объектом для бесед и перешёптываний. Владимир Николаевич её, кажется, откровенно возненавидел, да и как тут не возненавидеть? Она общалась с Филиппом – раз. Она видела призрака – два. Она отказалась от своих прошлых показаний, сбивая все карты – три…
И было о чём подумать!
Откуда вдруг в тихой мышиной личности столько событий? С какого потолка? Почему Филипп вышел именно на неё? Доверял? Или есть иная причина?
Гайя не сказала никому, что в день, когда официально Софа Ружинская перешла в разряд тех, кто якшается с врагом их ценной кафедры, видела, как Софа садилась с Филиппом в такси. У них на кафедре  закончился картридж для принтера, а Зельману нужно было для его дела. Гайя пошла распечатать документы, и встретила их уже отъезжающих. Она никому не сказала об этом. Это было совпадение, удивительное совпадение, и Гайя может быть, сочла бы егоза какое-то любовное свидание, но что-то было напуганное в движениях Ружинской, что-то нервное, и это уже на романтику не тянуло.
А утром Софья пришла раньше всех.  К приходу Владимира Николаевича состряпала уже издевательскую объяснительную. Суть её состояла в том, что Софа отказывалась от всех своих показаний и не была уже уверена в том, что встречалась с мертвой. Также в объяснительной она указывала, что её диалог с Филиппом произошёл помимо её воли.
–Он тебя что, удерживал силой? – усмехнулся Зельман, когда Владимир Николаевич, грозно посверкивая очами, прочёл объяснительную Ружинской вслух.
Софа кивнула:
–Я хотела уйти. Он мне выговаривал что я дура. У меня раскалывалась голова, я не знала что делать…и тут вы позвонили.
Врать Софа не умела, от того и прятала взгляд. Но Владимир Николаевич заметно потеплел:
–Видишь, Софа, что делает с людьми Филипп? Теперь из-за него ты совсем запуталась и сбилась. Ещё и в премии потеряла.
«Интересно, кому эта премия пойдёт…» – мрачно подумала Гайя, замечая в