Двойник

автор.
        - Ты часом не перегрелся на своем тропическом солнце? Вот извращенец!
        - Ты, Ваня, девафоб.
        - Я реалист.
        - Какой ты реалист?! Ты по жизни субъективный идеалист.
        - Ты не прав, Коля. Я не субъективный, а объективный идеалист.
        - Ну, мы будем слушать детективный рассказ или будем препираться, кто какой педе…? - чуть не проговорилась Маша о том, что она думает о нюансах ментальной калибровки, тем самым образом показав на какую глубину девственного нутра уходит в массе культура.
        Автор продолжил дальше, но Иван Иванович его больше не слушал. Он думал не о том, что бумажкинский рассказ был грубо сработан на коленке тут же, не отходя от праздничного новогоднего стола, а о себе. Что он делает в этой чужой малоинтересной компании? Даже Саша, которой он вначале симпатизировал, теперь показалась ему посредственной натурой, ограниченной «пацанкой» Машей. Недаром говорят: «Скажи мне, кто твой друг/подруга, и я скажу кто ты». Но в этом Иван Иванович был не прав: если ты знаком со жлобом, то это не означает, мягко говоря, что ты тоже жлоб. Он был знаком с Бумажкиным, но от это он ведь не стал жлобом.
        Лучше всего надо было бы встать и по-английски уйти. Но условности расстроить праздничный вечер чужим людям и испортить им настроение накануне Нового Года, взяли вверх над порывом его оскорбленной души. Поэтому он продолжил, естественно, про себя свое размышление о дружбе (ну, не о девичестве же), вполуха слушая детективные излияния популярного писателя. Кто был ему другом? Да, пожалуй, никто. В таких случаях говорят, что «иных уж нет, а те далече». Да, и зачем нужны друзья? Разве у Будды или Иисуса были друзья? Конечно, он понимал, что сравнение себя с этими чудесными людьми будет не в его пользу. Но он и не сравнивал себя с вно и даже не брал как пример для подражания, имитации. Он другой, еще неведомый избранник судьбы, но только с собственной душой. Тут он стал путаться с душой. Есть ли она? Но правильно ли поняли ученики своего учителя, якобы отрицавшего ее существование? Да, она не земного происхождения и о ней нельзя судить как о чем-то отдельно взятом, как мы судим о себе, ограничиваясь своим телом.
        И все же, почему у него нет друзей, наконец, друга или подруги? Да, мысль – это его подруга. Но это про себя. Для себя же, где эти пресловутые друг, подруга? Может быть, они есть не для себя? Тогда для кого же? Для них? То есть, люди дружат друг для друга. Но где есть такие, как я? Опять и здесь, в этой дружбе, думал Иван Иванович, ему мешает это «я». Но если он его забудет, то его самого не будет. Но будут друзья. Чьи друзья? Ничьи. Зачем им нужен никто? Иван Иванович подумал, что что-то в его мысленной конструкции не соединяется, не срастается друг с другом. Может быть проблема заключается в том, что за своим Я он не видит Я других? Но есть ли у них Я? Вот в чем заключается вопрос. Не является же его Я одновременно Я других? Или является? 
        Есть ли у этих симулянтов душевной жизни свое Я? Вопрос не стоял о духовной жизни. Но душевная жизнь у них, у этим Бумажкиных, Маш и Саш есть. Тем более, Коля Бумажкин подавал признаки интеллектуальной активности. Пускай это была симуляция, но и она могла что-то существенное разбудить в его душе. Конечно, не Я, но хотя бы его подобие в образе самосознания. С девушками было сложнее. Трудно быть личностью и остаться девушкой, если, правда, ты не чудесная дева. Нужны испытания в жизни, чтобы найти в себе Я. Для многих эти жизненные испытания закрывают дорогу к самой себе. Человек становится полностью похожим на других, на анонимную массу, лишь в мелочах невольно, реактивно проявляя свой характер. 
      Чтобы еще чем-то занять себя, - ну, в самом деле, не слушать же этот писательский бред Бумажкина, -  Иван Иванович стал сочинять сам историю про человека из прошлого. Он представил себе такую ситуацию, что ученый-естествоиспытатель по фамилии, ну, хотя бы, Бумажкин, поехал в горы, на Тибет, в качестве любителя-альпиниста. И вот недалеко от базового лагеря он о нечего делать забрел в небольшую пещеру. И там, в этой занесенной снегом пещере, на него случайно упала с верхнего уступа шапка снега и погребла его. Обледенелый край массы снега оглушил Бумажкина и на некоторое время отключил его сознание. Когда он очнулся, то заметно продрог, что зуб на зуб не попадал. Они сильно стучали, и в результате он больно прикусил язык. НО холод, пронизывающий его тело до костей настолько обострил чувства Бумажкина, что он шестым чувством, то есть, интуицией, почувствовал, что «дело пахнет керосином». С ним действительно что-то случилось или, может быть, нечто случилось с самой реальностью. Ему стало не по себе и, чтобы освободиться от этого тревожного чувства, он выбежал из пещеры.
        Однако то, что Бумажкин ожидал увидеть, он не увидел вовсе. Никакого базового лагеря не было и в помине. Сначала он подумал, что альпинисты сняли базовый лагерь в связи с опасностью схода лавины. Но нет, они специально именно здесь, в безопасном месте, разбили лагерь. Тогда что же случилось? Он не знал. Неизвестность его пугала. Необходимо было спускаться вниз, пока светило солнце. Бумажкин рефлекторно посмотрел на ручные часы, но они остановились. Он подумал, что они остановились от удара в пещере. Но не только часы остановились. Ему показалось, что остановилось само время. Все как бы застыло. Такое иногда бывает в горах. Но это чувство было другим. То чувство было «дыханием вечности». Это же чувство было чувством потерянного времени.
        Что он потерял на этом горном плато? Пора было спускаться в долину между гор. Но он боялся, что и там, уже под горой, чувство тревоги не оставит его. Его предчувствия не обманули. Симптомом дурного предзнаменования было небо. Оно было серым и бросало грязную тень на почерневший снег. Дышать становилось все труднее и труднее, и Бумажкин стал задыхаться, часто останавливаясь на спуске. Он перешел границу снега и почувствовал под ногами твердую почву. Но на ней не было вечнозеленой травы и куда исчезли кусты и редкие деревца, которые он только недавно видел, когда поднимался с другими альпинистами в горы. Под ногами лежала сухая, выжженная земля. Что же здесь случилось? Может быть, пожар? Усиливающаяся тревога заставила его ускорить шаг.
        И вот, наконец, он вышел в долину, где расположился небольшой туземный городок. Но его не было на месте. Точнее, от него остались одни полуистлевшие развалины. И тут его прорвало: от невыносимого страха, охватившего все его существо, он дико закричал: «Ау, ау, ау. Караул. Помогите»! Но никто ему не ответил, кроме гор, которые безучастно вновь и вновь повторяли его слова помощи.
        - Люди, где вы все? – стал он говорить вслух самому себе, понимая, что это дурная примета.           
        - Что вы сказали, Ваня? О чем вы все время думаете? – спросила Ивана Ивановича Саша беспокойным голосом. – Как вы изменились в лице! Нельзя так сильно переживать за героиню.
        И тут Иван Иванович как будто очнулся, поняв, что он так увлекся своим рассказом, что сделал глупость и заговорил вслух. НА себе он поймал злой взгляд настоящего Бумажкина, рассказ которого прервали. Да, и Маша неодобрительно смотрела на него. Только хорошая Саша сочувствовала расстроенному Ивану Ивановичу.
        - Вы прервали рассказ на самом интересном месте! – обидным тоном сказал Иван Иванович, добавив уже другим, ласковым тоном, - и только Саша мне выразила сочувствие.
        - Ути-ути, пуси-пуси, джаги-джаги, - стала распевать Маша и рассмеялась.
        - Ну, вы будете меня слушать?! – завопил Бумажкин. – Иван Иванович, ну, ты в самом деле, странный человек. Сам прервал меня вопросом: «Люди, где вы?» и меня же, меня, автора, обвиняешь в том, что я прервал свой рассказ.
        - Если бы ты знал, что происходит с тобой, то вместе со мной закричал бы от страха, призывая людей к помощи.
        - Я, конечно, понимаю тебя, Иван Иванович, как читателя. Вот видите, девочки, что может делать с читателем настоящий, популярный писатель!
        - Смотри, чтобы я что-нибудь не сделал с тобой, - проворчал про себя Иван Иванович.
        - Что ты сказал? Я не расслышал.
        - Продолжай, продолжай свой детективный рассказ, - успокоил его Иван Иванович, уходя в себя.
        Наш герой опять вернулся к своему герою, выдуманному Бумажкину. Этого Бумажкина пора было спасать от неизвестности. Но как? Никого, кроме автора, не было рядом с ним. Что было делать? Этот извечный, со времен Николая Гавриловича Чернышевского, вопрос русской интеллигенции встал ребром перед героем «рассказа катастроф». Делать было нечего, кроме того, как идти дальше, пока на пути не встретятся люди. И он пошел вперед туда, откуда приехал в горы. И он шел и шел, а вчерашней дороги все не было и не было. Только вчера он приехал в городок, над которым стоял базовый лагерь, по той дороге, от которой и след простыл. Если была бы трава, то можно было бы сказать, что потерянная дорога поросла травой. Сколько же прошло времени с того момента, как разрушился город и стерлась дорога с земли? Страшно подумать. И Бумажкин стал возражать самому себе, отгоняя от себя призрак неминуемого конца. Взять ту же Аппиеву дорогу, которая досталась нам от римлян. И эта дорога покажется, как только кончится полоса выжженной земли. Так он успокаивал свои издерганные нервы.
        Он шел, и шел, пока, уже в наступивших сумерках не увидел далеко впереди себя белое, расплывающееся в тени позднего вечера пятно. Подойдя поближе, он обнаружил у себя по курсу движения по правую руку большое сооружение кубической формы с овально скошенными гранями. Прикосновение к его твердой поверхности придало ему силы и уверенности. Вероятно, странное сооружение было напитано неведомой ему энергией. Как только он подошел к середине лицевой стороны куба из неизвестного вещества, в нем открылся небольшой проем в светлый пустой коридор. Куб как бы приглашал его в гости. И Бумажкин, махнув рукой на свои опасения, вошел в проем, который тут же за ним закрылся.
        Раздался слабый шум и Бумажкин почувствовал слабое покалывание в пальцах. Вероятно, он проходил процедуру обеззараживания. Недаром куб выглядел таким чистым на грязном фоне апокалиптического окружения. Внезапно у него в голове прояснилось и пришла ясная и свежая мысль о том, не оказался ли он чудом в далеком будущем. Разве не может быть скачка напряжения времени, которое забросило его в это нечеловеческое время? Может быть, и людей уже давно нет, не вообще, а на Земле. Что если они, исчерпав недра планеты, живут уже на других небесных телах? И вот тут, на Земле, оставили в качестве терминала космодрома или пространственно-временного портала в виде белоснежного куба. Или может быть это священный куб, в котором люди будущего поклоняются богу?
        Вскоре покалывание в пальцах прекратилось и открылись двери во внутреннее помещение. Странное дело, каким образом образуется проем в непроницаемой стене? Но не успел он подумать об этом, как ему навстречу явилась женщина, все в белом. Если бы Иван Иванович был Николаем Петровичем, то он назвал бы ее «Леди совершенство». Однако эта леди напомнила ему чем-то Сашу,