– Документы с собой, милок? Давно мы за вами наблюдали…
– Начальник! В чём дело, начальник? За что?
– Не надо столь бурно волноваться! Я вам вопрос задал! – слегка надавил я голосом.
– Да-да! Всё есть! За что, начальник? Я ведь завязал… Начальник!
– Об этом, не здесь. И пятерку верните – мне за нее отчитываться придется!
Он торопливо пошарил по многим карманам модной курточки, выгребая оттуда купюры, ключи, мелочь, расческу…
– Ах, да-да! Вот-вот, всё возвращаю, начальник! Это ваша! – дрожащей рукой протянул он мне смятую купюру.
Я брезгливо взял ее двумя пальцами, словно вещественное доказательство, вложил в развернутый носовой платок для сохранности отпечатков пальцев и спокойно произнес:
– Покурим пока здесь… За вами скоро приедут.
– Начальник! – жалобно взывал ко мне Эйнштейн. – Отпустите, начальник! Больше – я ни за что!
– После, после… – оборвал я, давая понять, что его судьба окончательно будет решена не мной. – Никуда отсюда не исчезайте! И банду свою предупредите, чтобы не рыпались! А теперь возвращайтесь на своё место и напоследок сыграйте что-нибудь для души, – издевался я, обеспечивая себе время для отступления, и прекрасно понимая, что подобные унижения никогда не прощают!
Когда он послушно замотал своей огромной головой и скрылся за дверью зала, я метнулся по лестнице через две ступеньки к тебе, понимая, как ты изнервничалась.
Помнишь, как потом вдвоем мы со смехом затерялись в толчее универмага? На том сия история и закончилась, всё у нас получилось просто и изящно, но главное заключалось в том, что я почувствовал себя отыгравшимся! Для меня это было очень важно! Ведь всегда тошно сознавать себя одураченным, но почти невыносимо нести воспоминания о своей несостоятельности через всю жизнь!
Глава 6
Как всегда, то есть в обычное утро самого обычного дня мы встретились с тобой в санаторской столовой за завтраком. Не будучи супругами, мы были вынуждены проживать отдельно, в разных палатах и даже в разных корпусах, как нас поселили. Ты была в прекрасном настроении и светилась внутренней игривой радостью.
Как и в предыдущие деньки, мы составили план на сегодня, обговорив, что сможем встретиться лишь за обедом, поскольку у тебя поднакопилось несколько отложенных обследований и осмотров, с которыми врачи уже торопили. Что ж, согласился я, а потом опять куда-нибудь рванём. На том и порешили.
Однако в обед я тебя не дождался, чего до сих пор не случалось, поскольку к обеду санаторные процедуры обычно заканчивались, и поспешил за разъяснениями в твою палату. Мне на радость, ты оказалась на месте, но пребывала явно не в себе. Было заметно, что недавно плакала, расстроена до сих пор и даже мне, как будто, не очень рада.
Ничего не понимая, я расспрашивал тебя, выпытывал, кто, возможно, обидел. Скоро ты взяла себя в руки и рассказала о причине расстройства, но опять разрыдалась и бросилась ко мне на грудь:
– Они сказали, что меня надо срочно оперировать! Я не хочу! Сереженька, я почему-то боюсь! Я очень боюсь!
Я долго тебя успокаивал, как мог, наговаривая каких-то малозначащих слов, хотя и сам переполнился твоим страхом и неуверенностью. Позже пробовал уточнить ситуацию у врачей, но между нами встала пресловутая врачебная тайна, будь она неладна! Со мной вежливо отказывались говорить, уверяя, будто поступили бы так же даже при наличии штампа в паспорте. Им, видите ли, иначе нельзя! Час от часу не легче.
Ты же знаешь, я давно уверился в том, что наша медицина уже тогда, в относительно благополучные советские времена, год за годом утрачивала не только функциональность, то есть лечила абы как, но утрачивала и свою морально-нравственную чистоплотность. Клятва Гиппократа для медиков ещё существовала, но как бы отдельно от практической медицины, а на деле в ней всё чаще процветало полное равнодушие к больным и, главное, поборы, всё более наглые и более значительные. Особенно на Кавказе, да и в моей родной Одессе мне на это жаловались знакомые.
Медики, люди якобы самой гуманной профессии, всё чаще превращались в хищников, занимающих свои должности только ради обогащения. В стране всё увереннее закреплялась, конечно же, пока не официально, аморальная практика, буйно процветающая в настоящее время: заманить, запугать, обобрать, насколько возможно, а далее – моя хата с краю.
Понимая это, я очень надеялся, что ты попала именно в такой неприятный для нас переплет, а фактическое состояние твоего здоровья, дай-то бог, никак не связано с тревожащими нас диагнозами, рисуемыми медиками. В некоторой степени мне удалось внушить это и тебе. И оно тебя успокоило, хотя понятно каждому, на душе у нас, так или иначе, непрерывно скреблись кошки.
Наконец, понимая, что здесь, в Батуми, ничего нового не узнаем, мы решили искать правду у других врачей, попрощались и уехали к себе в Тамбов.
Наверное, наша поездка в Батуми, оказавшаяся не совсем удачной, забылась бы через небольшое время, если бы дома наши муки прекратились! Но местные врачи сказать что-то определенное в связи с поставленными диагнозами не смогли или не захотели.
Нас привязали к врачам. Одно обследование следовало за другим. Медики, все и во всём сомневались, не принимая самостоятельных и окончательных решений, собирали консилиумы, которые направляли на новые, как я понимал, лишь отвлекающие нас обследования!
Нас водили за нос! Одни врачи неуверенно полагали, будто нужна срочная операция, другие так же неуверенно рекомендовали с операцией подождать. В итоге мы сами запутались, кому верить и как нам быть!
Вся эта чехарда только усилила мои давние подозрения, сформулированные в виде правила для собственного употребления: «К врачам только попади – они всегда что-нибудь найдут! Хотя бы для того, чтобы самим не сидеть без дела! И в этом смысле хирурги самые опасные – им всё равно кого и как резать! Лишь бы резать! А уж гинекология просто создана для того, чтобы держать несчастных женщин в постоянном, непонятном им по своей сути, страхе! И доить их, доить их родственников, доить и доить всех, заинтересованных в выздоровлении!»
Я и тебя убедил, наконец, в том, что нам, вполне возможно, не стоит особо волноваться по поводу этой необъясненной пока никем шумихи. Может, объективно и не существует острой необходимости в операции. Но в любом случае, пусть даже мы ошибаемся, то есть операция даже необходима, тогда мы ее запросто сделаем, а, спустя некоторое время всё заживет, всё восстановится, всё у тебя будет хорошо! Мы с тобой распишемся, и скоро наши дети будут гуськом бегать друг за дружкой!
Я целовал тебя в заплаканные глаза, и они оживали, начинали светиться надеждой, так тебя украшавшей.
Надо сказать, что с момента приезда домой ты переселилась ко мне, поскольку между нами всё окончательно решилось. Я отбросил свои сомнения: ты и только ты, несмотря ни на что, станешь моей женой! Но для начала следовало раскидать навалившиеся проблемы, в том числе, связанные с этой странной операцией.
Мне весьма польстило, когда после твоего шумного общежития, раздираемого множеством разнонаправленных сиюминутных интересов его обитательниц, усиленных теснотой, даже моя квартирка, воплотившая в себе холостятскую необжитость и запущение, тебя с порога сделала счастливой. А уж кухня, покорно упавшая к твоим ногам, даже давно и безнадежно испорченная моими кулинарными потугами, более всего привела тебя в восторг и вызвала неописуемое воодушевление.
Надо сказать, в кулинарии между нашими делами ты проявила себя столь великолепно, что я в этом вопросе сразу расслабился, заверив и тебя, и себя: «Всё! Даже в нашу столовую, совсем неплохую, я больше ни ногой! Теперь, мой Лучик, я вместе со своим желудком всецело доверяюсь твоим чудотворным рукам!»
Глава 7
Все наши сомнения, связанные с операцией, рассыпались внезапно, когда ты разбудила меня среди ночи. Тебя скручивало от боли и кровотечения.
А дальше была «скорая», тревожная суета озабоченных врачей, ночная сирена и хирургический стол без промедления. Я остался в больнице ждать тебя или каких-либо сведений о тебе и операции. И опять чувствовал себя болваном – ведь, надо же, отговаривал тебя от плановой операции, убеждал, что нас раскручивают! А вышло так, что я оказался слепцом и, тем самым, заставлял и тебя принимать моё, неверное, но имеющее для тебя столь нехорошие последствия решение. Может, сделай мы операцию чуть раньше, она бы решила всё иначе? И не было бы этих ужасов с кровотечениями, «скорыми» и полной головы изматывающих предположений и прогнозов.
Не знаю, сколько времени прошло, когда меня окликнули из приемного отделения. На входе уже дожидался, почему-то покачиваясь на пальцах ног, видимо, разминаясь, хирург моего возраста. Держась за ручку двери и глядя мимо меня, он тихим невыразительным голосом уточнил:
– Это вы дожидаетесь Давыдову?
Помню, я глуповато закачал головой, в знак согласия, и уставился на него с полной уверенностью в том, что всё, наконец, закончилось благополучно. Может, всё именно так и было, только врач оказался крайне сух в выражении мнения о наших перспективах:
– Операцию мы сделали… Но к больной пока нельзя. Она в реанимации; еще под наркозом. Приходите завтра…
Я опять закачал головой и по инерции спросил то, о чём думал:
– И вы более подробно мне всё расскажете? А то моя жена очень переживает, что не сможет иметь детей! Хотелось бы ее сразу успокоить…
– Нет-нет! Кто-то другой! Меня не ищите – я с завтрашнего дня в отпуске! – он очень быстро, словно опасался нападения с моей стороны, развернулся и, не прощаясь, скрылся за непрозрачной стеклянной дверью.
– Спасибо и на том! – подумал я и побрел домой, прикидывая, что же допускается из еды приносить в реанимацию, что нужно из одежды?
Выписали тебя на третий день. Прямо в мои объятия. Ты уже была весела и спокойна. Дома без промедления развила кипучую кулинарную деятельность, ласково поругав меня, будто я без тебя успел всё завалить, ничего себе не готовил, даже вещи после поезда не разобрал! «А пылища-то кругом! Сколько дней без нас копилась...»
Но скоро выяснилось, что внутри у тебя не так уж спокойно. И было от чего: уж очень странно прошла выписка. Ни того хирурга, который оперировал, ни лечащего врача ты так и не дождалась. Они, будто умышленно тебя избегали.
[justify]Странно это! Тебе все вежливо отвечали, будто твой лечащий постоянно очень занят: то он тут, то он там, но опять же не в пределах досягаемости. Прямо, Фигаро какой-то! Разве так при выписке бывает? Нам
