Разыскиваемый нами старик оказался малоразговорчивым, хотя и доброжелательным. Открывая перед нами протяжно заскулившую калитку, он в первую очередь окинул быстрым взглядом сверху вниз именно тебя, резко мотнул головой, при этом его морщинистое бородатое лицо выразило крайнюю досаду, и потом он почему-то одного меня пригласил пройти в его неокрашенный снаружи и почерневший от времени бревенчатый дом:
– А ты, дочка, присядь пока здесь, либо на кроликов моих погляди! Они там, за домом! – он сделал отмашку рукой. – Интереснейшие, надо признать, существа! Занятные!
В очень темной комнате, пока старик не включил свет, он, жестом увлекая меня за собой, через плечо спросил:
– Документы медицинские привезли?
Я протянул всё, что накопилось за это время, и, когда он взял бумаги и снимки, сам принялся его разглядывать. Заметно было, что предо мной стоял очень чистый и аккуратный старичок непонятного возраста. Его лицо выражало интеллигентность, было красивым и по-стариковски привлекательным для любого портретиста. Чистые, но жилистые руки со свежими ссадинами было трудно посчитать руками хирурга. Признаков проживания еще кого-то в доме я не выявил. Значит, сам справляется, а хозяйство, учитывая кроликов и характерный запах коровьего навоза, у него, видимо, немалое.
Пучков травы, висящих повсюду, на что я рассчитывал, входя в жилище знахаря, я не заметил. Обстановка, прямо скажем, не слишком роскошная. Стало быть, не шкурным интересом живёт человек! Это обстоятельство усилило во мне едва ли обоснованную надежду и авансом вызвало к старику большее доверие!
«Но что же ты, дорогой наш? Сумеешь ли наколдовать сверх того, что смогла сотворить современная медицина?» – подумал я, до сих пор не очень доверяя всякого рода знахарям, в том числе и этому, видимо, хорошему человеку, но берущемуся сотворить чудо, невозможное для медицины, невозможное ни для кого.
Дед в сильных очках, которые придерживал пальцами, долго щурился, несколько раз перекладывая на подоконнике наши бумаги, а закончив дело, произнес в сердцах:
– Видно, так и не появилось на Земле ни бога, ни справедливости! Всё продолжается по-прежнему… Сколько вашей девочке лет?
– Скоро двадцать четыре…
– Дай-то бог, чтобы дожила! Помочь ей я смогу лишь в одном. Не будет она страдать от сильных болей. В остальном мы все беспомощны… Погуляйте пока там, молодые люди, в нашем лесочке, а часа в три будет готово, что следует. Тогда и заберете… А денег дадите мне, сколько вам не жалко! Они теперь вам нужнее, нежели мне… Идите погулять, а я уж пошаманю здесь, коль опять понадобился несчастным…
Глава 10
Могучие сосны в бескрайнем бору, как нам сразу почудилось, произвели сильное впечатление! Их ровные с чешуйчатой смолистой корой стволы высоко задрали тёмно-зелёные шапки и источали характерный, очень приятный запах смолы. Толстый слой копившихся годами иголок и шишек, не вздыбленный ни чьими ногами, создавал удивительное ощущение чистоты и порядка. Он нарушался лишь торчащими кое-где желтеющими пучками высохшей травы, да запоздалыми лесными цветочками, непонятно зачем распустившимися навстречу холодам.
Ветер волнами носился по бору туда-сюда, всякий раз прилизывая макушки сосен, а они, охотно поддаваясь, клонились из стороны в сторону и возбужденно шумели. О том же возбуждении свидетельствовал и громкий скрип их толстых корабельных стволов.
Мы с тобой долго гуляли, забыв, казалось, как и зачем здесь оказались. Нам всё бесконечно нравилось, а тебя мило восхищала каждая шишка, травинка или цветочный лепесток. И было странно замечать собственное дыхание, но мы его действительно замечали, поскольку всякий вдох пахнущего лесом воздуха волновал что-то в груди и вынуждал задыхаться, так что не обнаружить своего дыхания становилось невозможно. Раз за разом оно вздымало грудь, и в ней что-то таинственно щекотало.
Ты веселилась, увлеченно создавала неприятности странным муравьям, теплое время которых давно истекло, а они продолжали торопливо копошиться. Ты пыталась пересвистываться с неизвестной нам звонкоголосой птичкой, потом смешно подражала кукушке, следила за тяжелыми облаками, угрожавшими нам первым снегом...
Наконец ты устала от обилия впечатлений и заснула на пне вековой сосны, положив голову на мои колени. Заснула под легкое поглаживание твоих плеч поверх пальто и мои разговоры о том, что каждый лес имеет свое лицо, непохожее ни на какое другое.
Спустя несколько минут ты проснулась, а я обрадовался тому, как именно ты это сделала – вся засветилась, стремительно вскочила, побежала, закружилась. По твоему настрою без труда читалось, что ты счастлива. И это было крайне важно для меня, поскольку пока ты спала, я загадал: если проснешься весело и энергично, то все наши жуткие беды обойдут нас стороной; если же захандришь, то… В общем, упаси нас боже!
Я рассказал тебе об этом, ты обрадовалась моей мистической логике, еще больше развеселилась и принялась мило чудить! «Просто удивительно, до чего же красиво у тебя получалось всё, абсолютно всё, каждое движение, каждая шутливая выдумка!»
Мне ты крикнула набегу:
– Сережка! У нас и без твоих гадалок всё будет прекрасно! Пре-крас-но-о-о! Мне здесь хорошо, мне здесь так легко! Хочу в этот лес устроиться бабой Ягой! Не хочу никуда уезжать! Давай мы останемся здесь до зи-мыыы! – счастливо хохотала ты, перебегая от ствола к стволу.
– Видимо, так и придется сделать, поскольку дорогу обратно мы с тобой вряд ли скоро отыщем! Сейчас стемнеет, а мы заблудились! – ответил я, тут же подумав: «Только бы не сорвалась, не потонула в пучине своих страшных мыслей, которые и включают в человеке тот самый – таинственный и неизученный – механизм биологического увядания. И тогда человек сразу теряет надежду на будущее, а вместе с тем и способность бороться за это будущее и противостоять множащимся невзгодам. И с тех минут его конец предопределен».
Уже под вечер, когда мы переделали все намеченные дела и, наконец, то ли пообедали, то ли поужинали в очень красиво оформленном кафе, ты захотела взглянуть на детскую железную дорогу. Мол, слышала когда-то, что есть такая в Уфе. Расположена она в городском парке и своими рельсами опоясывает его периметр. Там настоящие крохотные локомотивчики тянут настоящие вагончики, в которых и мы сможет проехаться, купив совсем настоящие билетики. Там есть всякие мостики, шлагбаумчики, вокзальчики, перрончики, семафорчики… И все должности замещают дети! Ну, не самые маленькие, конечно… Подростки. И все они в настоящей железнодорожной форме! Ведь интересно же! Нет? – тянула ты меня, настаивающего на твоём отдыхе и, следовательно, на возвращении в пансионат.
В парк мы с тобой попали, когда в нем давно зажглись фонари. Железная дорога, разумеется, уже не работала. Ее вообще законсервировали на зиму.
Когда мы уходили из сразу наскучившего тебе городского парка, несравнимого с «нашим» лесом, похолодало еще сильнее, и робкими пушинками закружил редкий, но крупный снег. Для этих мест он, пожалуй, припозднился, но нас это не волновало. Ты с удовольствием подхватывала в воздухе самые большие снежинки, обреченные растаять и в твоих ладонях, и на земле, не успевшей, как следует застыть, и несла их ко мне, чтобы поделиться своим удивлением и радостью, но всякий раз не доносила в уже озябших ладошках, поскольку снежинка исчезала.
«Боже мой, – подумал я с ужасом, – ведь любая капелька-снежинка из тех, что тебя так радуют теперь, в этой жизни удерживается столь же слабо, как и ты, тающая лишь чуть-чуть медленнее в моих беспомощных руках».
Глава 11
По приезду домой начались наши первые семейные будни. С тем лишь исключением, что для всех людей будни ассоциируются с чередой похожих, серых и бесконечных дней, в каждом из которых ежедневно повторяется одна и та же работа, одни и те же магазины, быстро надоевший своими неудобствами общественный транспорт, посуда, стирка, телевизор… Но наши будни оказались напряженным приближением к чему-то страшному и окончательному, не подлежащему исправлению. И хотя между собой мы эту тему не обсуждали, но в тайне друг от друга не могли о ней не думать. Особенно, ты.
Мне-то было куда легче – я уже напряженно кувыркался в служебных обязанностях, и кроме забот о тебе, постоянно был занят непреложными для исполнения заботами вне дома. Оплата квартиры, электричества, телефона, закупка продуктов, ремонт некстати сломавшегося пылесоса, устранение течи в ванной, на которую холостяком я не то, чтобы не обращал внимания, но оставлял на потом, и прочее. Всё это как-то насыщало и разнообразило мою жизнь. Ты же оставалась дома и старалась занимать себя приготовлением пищи, уборкой, стиркой и даже моей библиотекой. Но, знаю по опыту, что спокойная и однообразная домашняя работа, как и всякая иная, размеренная, стимулирует всякие размышления. Понятно, о чем тебе думалось… Потому и читать у тебя не получалось, поскольку, я же видел, уже третий день закладка в выбранном почему-то «Оводе» оставалась в самом начале книги.
Когда я возвращался домой, к тебе, родная моя, ты первые минуты бурно радовалась, но потом опять сникала и надолго замолкала. Я по опыту успел узнать, что развеивая твоё тяжёлое настроение, вызову лишь бурные слезы. Потому, хоть и опасался этого, но всё-таки пытался отвлечь тебя от тяжелых дум, чем угодно, и в ответ всегда слышал лишь твои вопросы, обращенные даже не ко мне, а к твоей безучастной и несправедливой судьбе: «Ну, почему я? Почему всё это свалилось на меня? Чем я провинилась? Что я делала не так? Ты мне можешь сказать? Боже мой, за что же это мне? За что? Я не хочу умирать! Ну, хоть еще немного… Ну, хоть ненадолго забыть обо всём этом ужасе! Я не хочу так! Я устала! Я очень устала от этих кошмаров, которые меня не покидают ни на минуту!»
Потом ты брала себя в руки, подсаживалась ко мне и улыбалась, словно, извинялась. И просила подробно рассказать, что интересного случилось в нашем НПО и, особенно, в твоем КБ. Интересовалась, чем теперь заняты твои подруги? Кто устроился за твоим кульманом? Что там вообще говорят? Спрашивают ли о тебе? А что ты им отвечаешь? Ты же не говоришь им, что я больна? Не надо!
[justify]И я обстоятельно молол тебе всякую ерунду, чтобы хоть как-то оттянуть то время, когда ты опять начнешь, терзая себе и мне душу, пытать свою безответную судьбу, почему всё это произошло именно с тобой. И я молол, чтобы отвлечь тебя и не допустить
