Лучик-Света

Только твои глаза оставались прежними, даже еще более прекрасными, мягкими и понимающими. Мне бы в них глядеть да глядеть, не отрываясь, но всякий раз, когда я так поступал, на меня наваливалась нестерпимая жалость к тебе, которую не удавалось, наверное, скрыть, потому что мои собственные глаза предательски влажнели, и я тут же находил предлог, чтобы отойти в сторону, дабы успокоиться и передохнуть от изматывающих эмоций.

Неужели раньше я любил в тебе одну лишь свежесть, молодость, красоту, игривость? Неужели за этим не существовало более значительных чувств? Неужели моё влечение к тебе оказалось всего-то природным влечением к противоположному полу, прикрытым даже от самого себя пустячной болтовней, завесой обожания и бережного ухаживания? Неужели моя душа, как таковая, есть торичеллиева пустота, не способная заполниться подлинными чувствами, хотя бы самыми обычными, но достойными уважения? Что получилось бы у нас дальше при ином, более благополучном для тебя раскладе, без вмешательства этой ужасной болезни, но с моим непонятным даже для меня и скрытым в глубине меня странным отношением к тебе?

Неужели таким я был и раньше, но не понимал этого, а, точнее, не хотел замечать и понимать, оправдываясь тем, что постоянно занят решением каких-то очень важных и вечно «горящих» производственных задач? И только теперь, когда не я испытываю сам себя, а меня самого безжалостно проверяет моя собственная судьба, всё это внезапно оказалось на поверхности!

А что стало заметно? Моя душевная пустота, как неспособность любить душу человека без прекрасного тела? Может, и в жены я выбрал тебя лишь по внешним признакам, поскольку твоя красота и молодость делали бы честь и мне?

И неужели ты, мой Лучик-Света, всегда понимавшая меня на всю глубину, и теперь, с резко обострившимся чутьём, всё это замечаешь? Какие же страдания вызывало у тебя, бедная моя, обнаруженное тобой моё лицемерие!

«Боже мой, как же мне искупить свою вину?» – терзался я. А вина эта всё больнее пилила меня изнутри, да так, что отмахнуться от нее не получалось ни днем, ни ночью. Эта вина, подлинная или мною выдуманная, но она не давала мне передохнуть ни единого часу.

А ты по-прежнему ни в чем меня не упрекала. Ни разу! И обращалась ко мне не иначе, как «Сереженька». Большей частью ты молчала, погруженная в себя, в своё горе, в приближающуюся неизвестность, готовую тебя вот-вот оторвать от меня, от всех. Когда ты просила меня что-либо сделать или принести тебе то или иное, о чем я сам прежде тебя не догадался, ты была со мной нежна настолько, что моё горло перехватывал комок. Но я по-прежнему всё, что и следовало, делал с абсолютной тщательностью. Я всё исполнял с готовностью, хотя мысли свои я прятал очень глубоко, стараясь быть с тобой предупредительным и нежным. Хотя, думаю, искренность мне уже не удавалась, ведь таковой она и не являлась, и моя внутренняя борьба непременно себя как-то проявляла внешне.

Я более всего опасался, что ты разгадаешь существо моих терзаний, отчего тебе станет значительно тяжелее. Я не хотел твоих мучений и мысленно прогонял от нас твою ужасную болезнь и блуждающую вблизи смерть, но разве они ко мне прислушивались? Что бы я ни делал, а всё шло своим чередом, нисколько нас ни радующим.

Раньше я почти не думал о смерти. Даже в связи с чьими-то похоронами, в которых чаще, нежели хотелось бы мне, принимал участие. Но в тех случаях я еще как-то задумывался о превратностях судьбы человеческой, да о том и о сём, но всё-таки, спустя некоторое время и незаметно для себя, переключался на нечто более актуальное и обыденное. Мысли о смерти отступали и забывались.

Теперь же, когда эта самая, которая с клюкой, вплотную приблизилась к нам, а времени для раздумий ночами, когда спать очень хочется, но болезненно не спится, стало чересчур много, мысли о смерти принялись меня прямо-таки сверлить. Только всегда они получались крайне бессистемными: то одно голове застрянет, то другое… В общем, полубред какой-то.

Одно помню совершенно точно: в те страшные дни и ночи я смерти не боялся. Наверно, потому, что приближалась-то она не ко мне. Но не прав окажется тот, кто посчитает, будто она, смерть или тема смерти, стала мне интересной с исследовательской или с инженерной точки зрения. Нет, всё совсем не так! Всё от переживаний. И отделаться от нее не получалось, поскольку смерть постоянно дежурила где-то рядом, напоминая о себе.

Известно, что нормально живущие люди и, тем более, люди счастливые, о смерти не вспоминают. Так их устроила природа – чтобы не переживали понапрасну, чтобы не портили жизнь себе и другим, а жили спокойно, занимаясь приятными насущными делами. И в этой их жизни думать разрешено обо всём, кроме собственной смерти. Даже тогда, когда с этой смертью, только не со своей, конечно, они как-то соприкасаются. На тех же похоронах. Или на войне. Или в каких-то происшествиях. Но и тогда люди смотрят на мертвых, отстраняясь, никак не распространяя такую возможность на себя. У всех нас в мозгу на этот счёт имеется хороший предохранитель. Это он не позволяет живому человеку думать о своей смерти и, тем самым размягчать волю, откладывать естественные мечты и стремления, то есть становиться живым мертвецом.

У меня, к примеру, имеется весьма интересный одноклассник, который давненько работает патологоанатомом. Казалось бы, кому, как не ему знать о смерти всё, если он с нею, можно сказать, связан единым промыслом! Я его об этом даже спросил как-то, мол, расскажи о смерти что-то умное и полезное, чтобы, когда мне придется, я был бы во всеоружии. Он посмеялся надо мной и ответил совсем буднично: «Знаешь, Серега, у меня, что ни день, столько всякой рутинной работы, что думать о смерти совершенно некогда! Да и не интересно мне это! Зачем?»

Вот так-то! О смерти не думают даже те люди, которые с нею рука об руку связаны!

А на меня почему-то нахлынуло. И до чего же я додумался бессонными ночами, шевеля воспаленным от усталости мозгом? Впрочем, я уже говорил: всё получалось как-то бессистемно и глуповато.

Например, так. Люди умирают по-разному. Кажется, мысль совсем не новая, но к ней добавляются услышанные где-то замечания, будто кому-то повезло – умер легкой смертью. Стало быть, бывает смерть и иная, долгая, и мучительная. Бывает она ожидаемая или, напротив, внезапная. У кого-то она случается в молодости, но везунчикам удается дожить до глубокой старости, не считая свои деньки.

Вот и опять ничего нового мой воспаленный мозг не родил!

Никак не могу я проникнуть в эту тему сколь-нибудь глубоко, хотя из головы она не выходит! Или и у меня срабатывает тот самый природный запрет, установленный природой? Пожалуй, срабатывает, ведь с печи в детстве я не падал, а продвинуться дальше не могу! Нужная мысль не задерживается в мозгу, а выскакивает из него безвозвратно и с огромной скоростью, будто мячик от ракетки. Развивать становится нечего!

Пусть даже так! Тогда зайду с другой стороны.

Долго жить, это хорошо или плохо? Если судить не интересами конкретной личности, а пользой для всего человечества? Тоже ведь вопрос, не претендующий на оригинальность, а попробуй на него ответь!

Понятно каждому, если даже в старости здоровьем пышешь и живешь интересно, насыщенно, да еще не бедствуешь, то продолжения захочется кому угодно! А коль всё наоборот? Тяжелые болезни, обездвиженность, жуткая диета, всякие недержания, страдания от болей… Кому такая жизнь нужна бесконечно? А уж родственники, так они вообще, даже выражая свою искреннюю заботу о вашем пошатнувшемся здоровье, вряд ли тайно не мечтают, чтобы весь этот ужас со «скорыми», уколами, суднами, стонами, нездоровым запахом для них, наконец, закончился.

Ну и куда меня занесло? Додумался до того, что здоровому человеку живется лучше, нежели больному! Предельно банальная мысль даже с учетом справедливой, но едва ли не юмористической поправки, будто всякая смерть не есть личное дело самого покойника, поскольку затрагивает не только его интересы, но и интересы подчас очень многих людей, его окружающих! Выходит, нельзя умирать без спросу! Ха-ха! Стало быть, и в этом вопросе нет никакой свободы действий!

Да, без диалектики мне не обойтись! Иначе говоря, что кому-то приятно, то другому не подходит совсем! Я уже не вспоминаю тех, кто за «бугром» ждет вступления в права на наследство. Сколько у них там людей убивают из-за денег, из-за воспаления алчности, из-за стремления любым путём и поскорее отхватить, а то и захватить чьё-то состояние! Ей богу, хорошо, что советская власть нас хоть от этого оградила!

 

Кстати, еще немного о той смерти, самой легкой смерти, с которой кому-то якобы повезло. Чаще всего, если не считать всякие криминальные случаи или катастрофы, к легким причисляют смерти из-за внезапной остановки сердца. Или из-за закупорки его каким-то нелепым тромбом. Конечно же, я сужу об этом с позиции абсолютного дилетантства в медицине. Однако именно в таких случаях, как мне известно, о покойном говорят с облегчением и даже завистью – мол, раз, и умер человек! Мгновенно и легко! Самому приятно и других не мучил! Особенно, если умер во сне.

А так ли это? Ведь для него, для несчастного, всё происходит совсем не так, совсем не легко, и совсем уж не безболезненно! Я ведь как это понимаю? Если сердце остановилось, то тут же прекратился и поток крови, выталкиваемой из сердца, и тогда какой-то участочек спинного мозга, выполняя свою работу, немедленно забьет тревогу: «Аврал! Так быть не должно! Не хватает кислорода! Следует без промедления восстановить кровообращение! Это, видимо, очень больно!»

Ну, а если кровообращение и после сигнала тревоги не восстанавливается, хотя уже другой участочек спинного мозга, которому положено, этим занимается как следует? Тогда первоначальный испуг по нервам доходит до головного мозга. Он, да и сам человек, первым делом впадает в панику, на которую, в свою очередь, панически реагирует уже центральная нервная система. Именно она для экономии самого ценного в это время кислорода, переставшего доставляться с кровью в головной мозг, отключает наиболее прожорливые относительно кислорода органы, разумеется, за исключением самого мозга. Сразу в проигрыше оказываются все мышцы. Именно в этот момент окружающие видят, как несчастный падает, если стоял, поскольку мышцы его ног отключились, или заваливается на бок, если сидел, и так далее. Он сам и таблетку положить под язык не в состоянии – ни одна мышца не слушается!

Отбросим в сторону лишенные смысла охи и ахи, поскольку специалист в такой ситуации хладнокровно проверит пульс. И правильно сделает! Только потом он выдаст своё последнее: «Всё!» Это означает, что сердце больше не бьется, а несчастный отмучился!

Вроде бы, всё верно! Это конец! Сердце-то остановилось!