Моя земля не Lebensraum. Книга 4. Противостояние

Сергей Михайлович…
Поодаль раздался сигнал клаксона.
— Что там, чёрт побери! — разъярился Честохвалов. — Я же приказал обеспечить скрытность! Виноградов, быстро узнайте, кто там подаёт звуковые сигналы немцам!
Полковник Виноградов побежал узнавать причины гудка и скоро вернулся.
— Товарищ генерал-майор, разрешите доложить… Сигнал произошёл случайно…
— Не верю я в такие случайности! — вскипел Честохвалов. — Лазутчика прикрываете? Расстрелять его, чтобы впредь таких «случайностей» не повторялось… Исполняйте!
— Есть… — растерянно козырнул Виноградов и неуклюже побежал туда, откуда только что вернулся.
Скоро раздался звук пистолетного выстрела.
Виноградов вернулся. Но остановился поодаль, докладывать исполнение Честохвалову не стал.
— Расстрелял? — недоверчиво, со страхом спросил Светличный.
Виноградов промолчал. Выстрелил он в воздух. И приказал на всех машинах разбить сигнальные рожки, чтобы даже при желании ничего не загудело.

***
Ранним утром пятнадцатого июля фельдмаршал Кессельринг обрушил на советские войска самолёты.
Низколетящие штурмовики расстреливали отступавшие по дорогам сплошным потоком советские подразделения. Пикирующие бомбардировщики уничтожали артиллерийские позиции, танки, сжигали расположенные вдоль дорог деревни. На много километров растянулись колонны разбитой техники.
Седьмая танковая дивизия немцев подошли к населенному пункту Ярцево в сорока километрах северо-восточнее Смоленска.
Ранним утром 16 июля командующий войсками Западного фронта генерал Ерёменко прорвался в Ярцево и взял командование над войсками, находившимися в этом районе. Он поставил в строй всех, кто мог держать в руках оружие. Из штабных командиров формировали роты и отправляли против немецких танков. Не только лейтенанты, но и полковники, которым некем было командовать, оказались на передовой рядом с красноармейцами.
В Смоленске ввели военное положение. Военный комендант города поручил городским властям мобилизовать население для строительства заграждений, земляных укреплений и рытья окопов.
Население учили приёмам уличной войны, рабочих промышленных предприятий объединили в рабочие отряды, вооружили винтовками и гранатами. Дети наполняли песком и землёй мешки, из которых строили баррикады. Смоленск стал огромной крепостью.


***
Неподвижное серое небо над лесом. Повсюду на земле между деревьев лежат красноармейцы: скуёжившиеся и вольно распростёршиеся, с раскинутыми руками и ногами, с запрокинутыми или склонёнными головами. Небритые, окаменевшие лица землистого цвета, глаза закрыты. Между тел винтовки, каски и противогазы.
Длинный и тощий боец с обмотками на на шее наподобие кашне привалился спиной к дереву, склонил голову на плечо. Над раззявленным ртом летают мухи. Грязные, стоптанные сапоги упёрлись в лицо соседу…
Над хаосом тел разнокалиберный храп.
Бойцы дошли и по команде упали, кто где стоял. И забылись тяжёлым сном. Громадное лежбище, где спят измученные люди, которых настолько устали, что не смогли даже нормально улечься.
Две сотни красноармейцев. Всё, что осталось от полка. Весь наличный состав.
Проснувшегося бойца бессмысленно спрашивать, где шли, куда вышли, где находятся сейчас. Ответ известный:
— Знамо, где … Нябось на передовой! Коль место интересно, ротного спроси, он всё знат. Мы без названиев ходим.
После многодневных маршей в запредельной усталости глаза перестают замечать окружающее. Единственное желание — упасть куда-нибудь. Хоть в канаву, хоть в грязь. Сойдёт с дороги боец портянку перемотать, присядет, закроет глаза на секунду и уснёт, упав на сторону. Никто не подойдёт, не станет тормошить или нюхать, пахнешь ты пареной репой или воняешь трупом. Командирам доложат, что видели бойца в придорожной канаве. Старшина при раздаче пищи в списках убитым отметит. Проснувшись, догонит боец роту — а никто и не заметит, что бойца не было... Старшина удивится:
— Ты где пропадал?
— Придремал на пару часов.
— Ты сутки харчи не получал! Я тебя без вести пропавшим отметил!
 

***
Остатки 25-го стрелкового корпуса за три дня прошли семьдесят километров и сосредоточились в лесах, в сорока километрах северо-западнее Духовщины.
Такая скорость передвижения командиру корпуса Честохвалову показались преступно медленной. Он созвал совещание начсостава.
— Для ускорения движения приказываю красноармейцам оставить при себе только носимое имущество, необходимое в бою. Из грузовиков выбросить всё, загрузить в них максимальное количество людей…
Были выброшены личные вещи начсостава, рации, смазочные материалы, противогазы, неснаряжённые пулеметные диски, штабная документация, обозный инвентарь…
Двигаться на восток решили двумя параллельными маршрутами. Колонна из десятка легковых автомашин штаба корпуса под прикрытием броневика шла в хвосте правой колонны.
Для разведки по маршруту выслали конный отряд в двадцать пять бойцов. Не дождавшись результатов разведки, Честохвалов приказал колоннам двигаться по намеченному маршруту. Сам со штабными машинами обогнал колонны и уехал вперёд.
В сумерках штабисты подъехала к какому-то селу. У околицы колонну встретили окриками и беспорядочной автоматной стрельбой выскочившие на дорогу немецкие солдаты.
Возглавлявшая автоколонну машина начальника штаба корпуса полковника Виноградов промчалась мимо автоматчиков сквозь село.
Следовавший во второй машине командир корпуса генерал-майор Честохвалов остановил автомашину, вышел из машины с поднятыми руками, медленно вытащил пистолет из кобуры, бросил его в сторону, и с поднятыми руками пошёл к немцам.
Ехавший с Честохваловым начальник инженерной службы штаба корпуса подполковник Егоров выскочил из машины с противоположной стороны и, прячась от немцев за машиной, кинулся через огороды в лес. За ним побежали командиры и политработники штаба корпуса из других машин, стрелок автоброневика и водители.
Полковник Виноградов, проехав километра полтора за село, бросил машину и с шофёром ушел в лес, решив самостоятельно пробираться в сторону фронта из несуществующего окружения.
Военком корпуса бригадный комиссар Кофанов, полковник Стулов и водитель «эмки» красноармеец Зинченко спасались порознь, но в пределах видимости друг друга. Впереди бежал бригадный комиссар Кофанов — он был моложе полковника Стулова. Тылы командиров «прикрывал» красноармеец Зинченко — он, блюдя субординацию, не мог бежать впереди начальства.
 
Не бегавший много лет заплывший жирком Кофанов запыхался до такой степени, что почувствовал резь в груди. Воздуха катастрофически не хватало. Сердце запаниковало, затрепыхалось, забилось о грудную клетку, как перепуганный заяц, стремящийся вырваться из силка. Ватные ноги переставали слушаться, болезненная слабость лишала сил. Чувствуя, что переполненное кровью сердце вот-вот лопнет, Кофанов упал. Пытаясь надышаться, он захлёбывался, но рёбра будто потеряли способность к движению, а грудная клетка словно перестала расширяться.
К упавшему Кофанову на подламывающихся ногах подбежал полковник Стулов, оплыл на землю, задыхаясь астматически, со свистом. Поводил бессмысленными глазами вокруг, бессильной ладонью то и дело утирая льющийся по лицу пот.
К командирам трусцой приблизился красноармеец Зинченко, остановился поодаль. Быстро отдышавшись, вытащил кисет, свернул цигарку, без разрешения закурил, выжидательно, но без почтения, кося на командиров.
— Не туда бежим, — сквозь сиплое дыхание выдавил полковник Стулов.
— То… что бежим… Это уже… «не туда»… — вымудрил «политическую» фразу бригадный комиссар Кофанов.
— Учитывая, что командир корпуса пошёл к немцам с поднятыми руками, мы поступили вполне достойно, — оправдался Стулов.
— Достойно, — буркнул, криво усмехнувшись, Кофанов. — Как кто-то сказал, умелое маневрирова¬ние при отходе войск принадлежит не стратегическому планированию штабников, а резвости солдатских ног и их гениальному тактическому мышлению.
— Думаю, правильным будет определиться на местности и двигаться к линии фронта, на соединение с частями Красной Армии, — проигнорировав неуместную шутку бригадного комиссара, высказал предложение Стулов.
— Разрешите обратиться, товарищ полковник, — издали, не прекращая курить, подал голос красноармеец Зинченко. — За нами основные силы корпуса идут. Если генерал-майор товарищ Честохвалов сдался… хм… попал в плен, фрицы получат информацию о приближении наших и устроят им кровавую баню. Надо бы пойти навстречу и предупредить.
— У них передовое охранение, дозоры и прочее… — отмахнулся Стулов. — Они позаботятся о себе. А нам надо к линии фронта.
— Вы идите к фронту… — «разрешил» красноармеец. — А я бы…
— Отставить, боец! — сквозь одышку прервал его бригадный комиссар Кофанов. — Нам не стоит распылять силы в тылу противника. Твой автомат нам ещё пригодится…
— Дело, похоже, близится к концу, — тихо, чтобы не слышал боец, пробормотал полковник Стулов. — Весь фронт отступает — это я слышал от одного майора, которому сказал полковник из штаба армии. До зимы немцы хотят всё кончить. Печально, но это почти факт. У них авиация и танки, а это сейчас всё… Говорят, жутко бомбит… Надо трезво оценивать ситуацию...

На следующий день основные силы отступающего корпуса подошли к деревне. Немцы, получив информацию от сдавшегося генерала, подтянули силы и встретили отступавших сильным огнем. Бой длился несколько часов. Потеряв сто с лишним человек убитыми и ранеными, остатки корпуса вернулись в лес.
   

***
Начальник политотдела корпуса полковой комиссар Лаврентьев бежал от немцев до изнеможения. Когда силы кончились, упал рядом с густым кустом, заполз в его середину, долго глотал воздух и слушал, как судорожно мучается сердце, выдавливая режущую тошноту из-за грудины.
Наконец, ослабевшее сердце перестало трепыхаться, дыхание стало реже.
«Какой ужас! Какой ужас!» — мучился полковой комиссар Лаврентьев в физическом и моральном бессилии.
Ужас был во всём. И в том, что Честохвалов сдался немцам. И в том, что все разбежались, а он, начальник политотдела корпуса Лаврентьев, теперь в положении окруженца. А к окруженцам, тем более, его ранга, у органов особое отношение. И самое ужасное, что Лаврентьев знал отношение немцев к комиссарам. Отношение простое: расстрел на месте. А жить так хотелось! Хорошая должность, даже на войне… В атаку бегать не надо, за поражение отвечают полевые командиры, за победу половина славы ему — политработнику… Жена, семья, ребёнок… Уважение окружающих… И вдруг — крушение всего!
Лаврентьев торопливо стащил с себя гимнастёрку, вырвал «шпалы» из петлиц, зубами стал отдирать комиссарскую звезду с рукава. Звезда была пристрочена намертво. Он чуть зубы не вывернул, пока отодрал кончик одного луча. Дальше дело пошло легче. Со звездой на втором рукаве он мучился дольше, потому что устали пальцы, устали челюсти.
Но на месте отодранных звёзд по выгоревшему сукну чётко прослеживались соответствующие тени. Лаврентьев принялся лихорадочно затирать невыгоревшие места землёй, травой… Отряхнул гипнастёрку… Видно!