карабины. Затарахтели автоматы. Все понимали: если они не уничтожат нападающих иванов, нападающие уничтожат их.
Первый вал русских будто срезало. На убитых и раненых первой волны падали убитые и раненые второй волны. С душераздирающими криками, воплями, руганью катила третья волна.
— Они, наверное, сошли с ума, — восторженно крикнул старик Франк молодому Кноке, который, словно загипнотизированный, не мог оторвать взгляда от приближавшейся массы одетых в грязно-песочную форму человеческих тел. Русские бежали, ощетинившись длинными пиками-винтовками.
— А-а! Ура-а!
— Это убийство, — проворчал старик, методично нажимая на курок.
Но что такое война, если не убийство? Конечно же, убийство! Массовое узаконенное убийство!
Русские приближались.
— А-а-а-а!
Трупы громоздились друг на друга. Было впечатление, что бежавшие даже не пытались использовать рельеф местности, не прикрывались, хотя местность вполне позволяла. Иваны двигались прямо на пули. Раненые вопили так, что кровь в жилах стыла, но продолжали стрелять, пытались подползти ближе к окопам, бросали гранаты.
Безоружный русский сержант со страшной раной в плече бросился на старика Франка с сапёрной лопаткой, но получил пулю в грудь и свалился.
— Безумие, настоящее безумие, — бормотал старик Франк, плотнее прижимая к плечу карабин и раз за разом нажимая на курок. — Дерутся, как звери — и погибают стаями.
Груда тел перед окопом росла. Франк качественно выполнял свою работу: отстреливал избыточно расплодившихся хищников. Если он не перебьёт их, они сожрут его.
Опасность боя, осознание стихийной силы и необратимой разрушительности оказывала на Франка странное действие. Приходило осознание красоты ужаса, творящегося вокруг. Приходило осознание удовольствия, которое даёт мужчине война: удовольствия от реализации первобытного «зова крови», ощущения полной свободы во время боя. Беспредельной свободы, когда можно всё, вплоть до самого жестокого убийства.
Солдатская жестокость чувственна. Дьявольски чувственна. Бывает, мужчина в любви с женщиной испытает всё. Но ему хочется чего-то сексуально-запредельного и непознанного. В жестокости тоже есть что-то сексуальное, пугающе прекрасное, ужасающе великолепное, выходящее за рамки морали в совершении поступков, мучительно сладострастное.
Для Франка убить кого-то не составляло труда. Он давно пропитался смертью, уподобился ей. Смерть приняла Франка за своего и перестала караулить его. В моменты разгула смерти, когда она перемалывала и уничтожала всё вокруг, Франк ощущал, как прекрасна жизнь. Страх исчезал, накатывало пьянящее возбуждение. Франк в своей жизни испытывал разные удовольствия, но удовольствие от жизни он ощущал, лишь чувствуя за спиной дыхание смерти. На Франка война действовала подобно сильному наркотику. Кайф приходил, когда в вену впивалась игла опасности. Осознавая, что рискует жизнью, Франк ощущал вброс адреналина в кровь, вызывавший смесь ужаса и наслаждения. Это сравнимо со счастьем наслаждения последней ночью… По прошествии времени это ощущение стало потребностью, которая превратилась в голод.
Лишь пребывание на пороге вечности даёт понимание, что жить — счастье.
…Беспрестанно стонали орудия. Мелькали руки заряжающих, дергались туда-сюда стволы…
Стволы перегревались… Артиллеристы вылезали за бронещиток, меняли раскалённый ствол… Снова стреляли…
Наверное, и у иванов так же стонали орудия и перегревались стволы.
Грохот страшный, земля ходуном, в глотке першило от пороховых газов... Громкие команды и крики никто не понимал — все оглохли от выстрелов… Каждый работал, как привык, как автомат… Времени на страх не хватало.
Русские лезли с сумасшедшей отчаянностью. Казалось, они задались целью заставить артиллеристов израсходовать все снаряды.
Солнце поднялось высоко, жарило в полную силу. После ночного ливня было душно, как в парилке.
Воздух наполнялся запахом свежей крови, вонью содержимого порванных кишок и смрадом начавших разлагаться вчерашних трупов…
Крики о помощи и нечеловеческие вопли раненых…
Кноке стрелял, ничего не соображая. Глаза воспалились от солёного пота, многодневной грязи, едкого дыма и недосыпания. Обожжённое солнцем лицо горело. От чудовищной усталости и голода слабели и подкашивались колени. Или от страха?
Старик Франк услышал в поднебесье знакомое шуршание, перешедшее в тонкий посвист. Восьмидесятидвухмиллиметровая, по стандартам русских, мина, определил Франк. Опыт слушания мин у него большой. В ближнем бою, кроме пулемета, нет страшнее оружия, чем восьмидесятидвухмиллиметровый миномет русских. Мина падает почти отвесно, воронка от неё крохотная. Но, взрываясь, мина размётывает осколки над землей в таком количестве, что сбривает всю траву и всё живое в округе.
«Моя», — почувствовал Франк.
Судьба указывает перстом, на кого захочет, очерёдности не признаёт. Как угадать, к кому летит и чья вот эта визгливая смерть? Хоть беги от неё, хоть стой, хоть падай или прячься в окопе, она найдет тебя, как прилежная собака-ищейка, если на тебя указала судьба-хозяйка.
Франк перекрестился, сполз на дно окопа, сложил руки на груди, ожидая смерти. Даст бог, попадание окажется прямое, а смерть мгновенная.
Попадание оказалось не прямым. Рвануло рядом. Старик Франк понял, что жив, открыл глаза, стряхнул с головы землю, затряс головой, пытаясь избавиться от звона в ушах.
— Komm zu mir! Франк! — позвал слабый хриплый голос из соседнего окопа.
Старик Франк подполз к соседу. Он участвовал в двух войнах, пережил много боёв, но содрогнулся, увидев окровавленного Кноке без ног с развороченным низом живота.
Франк не мог отвести глаз от изуродованной массы, мгновение назад бывшей человеком. Юный солдат, полуразорванный-полураздавленный, жутко дышал…
— Господи, — закрыв рукой глаза, пробормотал старик Франк. — Пусть он умрёт быстрее… Это лучшее, что он теперь сможет сделать.
Раненый задёргался, как припадочный.
Когда умирает солдат, положено винить кого-то или что-то. Можно винить войну — эдакую неопределённую причину. Многие винят идиотов-политиков, которые развязали войну. Можно винить дождь, грязь, погоду. Можно винить реку, которую пришлось форсировать под обстрелом. Можно винить поле, через которое пришлось наступать под обстрелом. Можно винить пулемёты. Можно винить врага — целые народы. Можно винить Бога или злую судьбу.
Старик Франк вспомнил, как однажды они бежали вверх по склону. Солдат из пополнения решил бросить гранату вперёд. Упав, граната скатилась вниз и взорвалась рядом с солдатом, бросившим её. Другие вояки палили из карабинов вверх по склону холма, отдача валила их с ног, они катились по крутому склону вниз…
На войне причины смерти конкретны. Небрежность, ошибочное решение или обычная глупость имеют последствия с печатью «вечность».
Впрочем, иногда и предусмотрительность не спасает. Вот… Эта мина предназначалась ему, Франку, он чувствовал это. Но по каким-то причинам чуть-чуть изменила своё решение…
Франк уронил голову на подставленный кулак.
— Entschuldigung, Kamerad (прим.: Извини, товарищ), — прошептал умирающему и вернулся в свой окоп. Сидеть минуту или две, ждать, пока раненый умрёт, некогда. Чтобы выжить самому, надо стрелять.
Старик Франк утратил чувство времени. В очередной раз атакующие русские залегли перед первым взводом, укрываясь от ураганного огня за горами трупов. Из жуткого нагромождения тел доносились стоны, призывы о помощи и крики раненых, придавленных мертвецами.
Старик Франк подумал, что, если не даст себе отдохнуть несколько секунд, то умрёт, истратив последние силы. Не отводя взгляда от поля боя, нащупал фляжку, сунул горлышко в пересохший рот. Вода давно кончилась. Он вспоминал об этом каждый раз, когда совал горлышко пустой фляжки в рот.
Изредка постреливали короткими очередями пулемёты, неровно щёлкали винтовки и карабины. Иногда пули попадали в мёртвых, мертвецы шевелились, словно живые: дёргали ногами, вскидывали руки или переваливались на спину или на живот. От крупнокалиберных пуль мертвецы подпрыгивали, будто пытались броситься в очередную атаку. Изредка прилетавшие снаряды рвали, уродовали скопления плоти, мешая живых с мёртвыми…
Вдруг Франк увидел такое, отчего между лопаток у него онемело, как от холода. Из кучи тел поднимались… Мёртвые? Или живые? С криками «ура!» русские в очередной раз бросились на линию обороны немцев.
Франк стрелял… стрелял… стрелял…
Ну не по силам нормальному человеку столько убивать! Сколько можно отбивать безрассудные атаки русских, шокировавшие даже его, старого вояку?!
«Мы же их всех уничтожим до конца войны!» — с ужасом думал Франк.
Откуда-то появился лейтенант Майер. Опустившись на колено рядом с окопом Франка, самозабвенно поливал наступавших свинцом из дымящегося МГ. Рядом с ним присел на корточки второй номер, державший коробку с лентами.
Майер видел, как падают, истекают кровью и умирают враги, слышал их крики и стоны, но не испытывал к ним ни капли жалости.
Майер знал, что только безжалостные командиры выигрывают бои, а безжалостные солдаты совершают подвиги и становятся героями. Став героями, они не имеют права погибать, потому что становятся образцами для подражания. Главная задача героев — вдохновлять на подвиги слабых.
Майер расстрелял очередную коробку патронов. На потном, грязном лице лихорадочно блестели глаза. На губах запеклись корочки чёрной слюны. Болели обожжённые ладони: в горячке он менял раскалённый ствол голыми руками…
Красноармеец выскочил сбоку и устремился на лейтенанта с гранатой в руке, выдернул чеку, замахнулся… Франк выстрелил ему в грудь, красноармеец упал, не выпуская гранаты…
Взрыв!
Ошмётки земли и кровяной плоти…
Подобно приливной волне русские перекатились через окопы, сметая и затаптывая орудийные расчеты. Обезумевшая людская масса хлынула в лес. Среди толп пехотинцев мчались на лошадях командиры, громыхали по бездорожью телеги, подвывали грузовики, набитые доверху беженцами.
Но, лязгая гусеницами, ревя моторами, из тыла приближались немецкие танки. Переваливаясь с боку на бок, стреляя из пулеметов и орудий, стальные громадины с ходу контратаковали серую людскую массу.
Метались испуганно ржущие лошади с убитыми седоками, рвали постромки и волочили за собой опрокинутые телеги. Обезумевшие от страха лошади без всадников носились по полю, падали, кричали, как дети. Одну на полной скорости сшиб и переехал танк, из-под гусениц в стороны плюнуло что-то жидкое…
Русские грузовики, увешанные гроздьями людей, неслись вперёд, подминая мёртвых и живых…
Один из кавалеристов прыгнул с подстреленной лошади на ефрейтора, выхватил висевший на боку у немца штык-нож, и заколол ефрейтора ударом в спину. Русского тут же застрелил из окопа унтер-офицер.
Эхом раздавались звуки взрывов… безумные вопли… крики умирающих в мучениях людей.
Фантастические видения: кишки, опутывающие тела убитых, изуродованные остовы пылающих машин, похожие на останки монстров, расколотые на мелкие щепы деревья…
Крики офицеров и унтеров, пытающихся командовать сквозь грохот катастрофы.
Танки катились по телам
