у нас, — Гольдберг взглянул на часы, — с полчаса есть. Можете совершить моцион.
Майер и его унтер-офицеры неторопливо двинулись по улице.
Однотипные глиняные домики, крытые почерневшей от времени соломой. Ни единой души на улице, ни единой курицы. Даже собаки молчали.
Вышли на крохотную площадь, направились к церквушке на противоположной стороне площади… И остановились, увидев на столбе перед церковью подвешенный за ногу вниз головой голый труп мужчины. Спина выглядела, как засохший кровяной фарш, руки с окровавленными, без ногтей пальцами, свешивались до земли. Синее лицо вздулось, особенно щёки, неестественно выступавшие вперёд над забитым в череп носом. Изо рта вывалился засохший до черноты язык. Перекинутой между ног верёвкой к трупу была привязана доска с надписью: «Партизан».
От вида мертвеца Майеру стало весьма некомфортно. Он впервые видел повешенного, тем более — таким образом.
— То, что делают наши войска, не поддается воображению. Как будут наши солдаты чувствовать себя, когда вернутся на германскую землю? Не начнут ли привыкшие к безнаказанному насилию на Востоке «герои» и на родной земле насиловать женщин и убивать детей? (прим.: примерно так говорил Адольф Гитлер уже в октябре 1941 года) — бросив окурок и тщательно вкручивая его в землю носком сапога, проговорил Майер.
— Надеюсь, я не попаду в плен к русским, — буркнул фельдфебель Вебер. — Подозреваю, они многому у нас научились.
Все одновременно развернулись и пошли назад.
***
Десяток бронемашин с эсэсовецами и три броневика со взводом Майера по перелескам добрались до огромной поляны. Множество крытых машин с красными крестами на боках стояли на поляне ровными рядами. Между машин и вокруг них сидело и лежало огромное количество русских. Большинство на траве, некоторые на брезентовых носилках. У всех пропитанные кровью повязки на руках и ногах, на головах и на груди. У многих загипсованы конечности, у кого-то переломы обездвижены прибинтованными палками.
Броневики окружили русских со всех сторон, выпрыгнувшие солдаты рассыпались цепью вокруг поляны.
Броневики Майера и Гольдберга стояли по-соседству. Майер подошёл к Гольдбергу.
— Heilige Sakrament, vom Teufel (прим.: Святое причастие, к чёрту)! — негромко выругался Майер. — Сколько их здесь!
— Около четырёх тысяч, — мрачно усмехнулся Гольдберг. — Начальник Генштаба сухопутных войск Гальдер на днях сказал, что задача разrрома rлавныx сил русской сухопутной армии перед Западной Двиной и Днепром выполнена... По его мнению, кампания против России будет выиграна в течение ближайших двух недель.
— Verdammte Scheiße (прим.: Проклятое дерьмо)! — не сдержавшись, снова выругался Майер. — Не представляю, что с таким количеством раненых делать… Чтобы их лечить, нужно десяток госпиталей!
Между ранеными в направлении офицеров пробирался небритый русский в пропотевшей под мышками, грязной гимнастёрке.
— Гутен таг, геррен официре. Ихь бин арцт дизес кранкенхауз (прим.: Здравствуйте, господа офицеры. Я врач этого госпиталя), — на ломаном немецком произнёс русский, остановившись перед офицерами.
На петлицах русского были прикреплены медицинские эмблемы.
— Я думаю, мы не сможем обеспечить их госпиталями, — криво усмехнулся Гольдберг. — Да мы и не за этим здесь…
Он шагнул в сторону русских, с любопытством разглядывая небритые, грязные, истощённые лица.
За офицерами последовали два эсэсовеца с автоматами наизготовку.
— Я получил приказ осуществить «административный роспуск» содержащихся здесь русских. Приказ уточняет, что из-за непреодолимых трудностей с обеспечением транспорта невозможно вывезти находящихся в лагере раненых военнопленных за пределы зоны боевых действий. Поэтому мне придётся решить вопрос с ранеными радикально: уничтожить их. Zerstören!
Русский врач шёл следом за немецкими офицерами.
— Уничтожить? — удивился Майер? — Каким образом можно уничтожить четыре тысячи человек?
— Обычным для войны, — пожал плечами Гольдберг, двигаясь мимо раненых. — Erschießen (прим.: перестрелять).
— Найн! Найн! — замахал руками врач. — Не надо шисен, найн шисен! Не надо стрелять!
Лежащий в бессознании молодой лейтенант вдруг очнулся. Вероятно, приказом к действию послужило громко произнесённое врачом слово «Стрелять!». Увидев перед собой стоящих немцев, он хрипло закричал:
— К бою!
Лейтенант выхватил откуда-то пистолет, выстрелил в грудь Майеру и вновь потерял сознание.
Майер удивлённо то ли вздохнул, то ли охнул, и медленно осел на землю. Эсэсовцы полоснули из автоматов в толпу раненых.
— Отставить! — рявкнул Гольдберг. И пояснил приказ: — Если это стадо поднимется, мы не сможем их остановить! Над головами стреляйте!
Эсэсовцы выпустили по короткой очереди над головами русских. Толпа повалилась на землю.
Стонали вновь раненые, кричали их товарищи.
— Нихьт шисен! Нихьт шисен! — умолял врач, подняв руки и размахивая ими. — Не стреляйте, пожалуйста! Это случайность, он контужен, мы недосмотрели насчёт пистолета, этого больше не повторится!
Успокаивая жестами немцев, врач подскочил к раненому, взял пистолет за ствол и подал его Гольдбергу.
Гольдбер движением головы приказал эсэсовецу взять пистолет.
Уткнув дуло автомата в бок врачу, эсэсовец забрал у него пистолет.
Врач склонился над раненым немцем, плотно прикрыл ладонью обильно кровоточащую рану на груди.
— Этого повесить, всех — расстрелять! — жестами указал на лейтенанта и на толпу раненых Гольдберг.
— Найн, герр официр! — умоляюще воскликнул врач. — Ихь бин хирург…
На плохом немецком языке он попытался объяснить, что транспортировать раненого немецкого офицера в госпиталь невозможно — он умрёт в дороге. Его можно спасти, если срочно прооперировать.
— Я спасу вашего офицера, но вы не расстреливайте раненых.
Гольдберг задумчиво смотрел на испачканную кровью руку русского, прикрывающую рану на груди тяжело дышащего Майера.
— Но куда я дену эту толпу? — возмутился Гольдберг, показывая на раненых.
— Никуда. Окружите территорию колючей проволокой, поставьте охрану. Это минимум затрат, но вы можете отличиться перед начальством в том, что организовали лагерь военнопленных. А ваш офицер выживет.
Гольдберг думал.
— Герр официр, время уходит. И его жизнь тоже.
— Gut, — решился Гольдберг. — Если он выживет, я оставлю в живых твоих раненых. Но если мой товарищ умрёт… — Гольдберг помедлил. — Я прострелю тебя здесь, здесь, здесь и здесь.
Он указал на плечевые суставы и на боковые области живота врача.
— С такими ранениями очень долго мучаются, прежде чем умереть. А его, — Гольдберг указал на стрелявшего лейтенанта, лежащего без сознания, — мы завтра утром повесим. И это не подлежит обсуждению. Что у него за ранение?
Врач приподнял подол гимнастёрки лейтенанта и показал пропитанную кровью повязку на животе:
— Проникающее ранение в живот.
— Пусть лежит здесь до завтра, — решил Гольдберг. — С таким ранением не побегаешь.
***
— Георгий Фёдорович, зачем вы спасаете фашиста? — упрекнул коллегу терапевт Лопухин, под руководством хирурга Синицина торопливо готовивший инструменты для кипячения.
— Роман Александрович, несерьёзный вопрос. Я спасаю тысячи наших раненых. Разве один спасённый фашист — не хорошая цена за четыре тысячи жизней наших раненых?
— Сильно сомневаюсь, что хоть половина из них выживет…
— Даже если половина выживет, даже если одна тысяча из четырёх выживет — и за это можно спасти одного или двух фашистов.
— У немца проникающее ранение грудной клетки. Большая кровопотеря… Выживет ли он?
— Я уже наладил ему переливание крови.
— А если не выживет, Георгий Фёдорович… — Лопухин боязливо покосился на коллегу.
— Роман Александрович… Я вопрос рассматриваю с другой стороны. Если выживет, мы спасём множество наших раненых. А если я не попытаюсь прооперировать немца, нас с вами плюс четыре тысячи раненых однозначно уничтожат. Так что есть смысл попробовать.
— Кто вам будет ассистировать, Георгий Фёдорович?
— Вы. Больше некому.
— Но я же терапевт!
— Ваша задача — что-то подержать, что-то подать. Я вам укажу, что надо делать. Безвыходная ситуация, Роман Александрович.
Оперировали в автомобиле, оборудованном под походную перевязочную. Наркоз давать было нечем. Синицин ввёл раненому успокаивающие лекарства и провёл операцию под местным обезболиванием. Методом инфильтрационной анестезии по Вишневскому он владел в совершенстве.
К вечеру состояние оперированного немца стабилизировалось.
Синицин мучительно раздумывал над тем, что завтра лейтенанта, который в состоянии шока ранил фашиста, повесят.
Он подошёл к перевязочному столику, завернул в салфетку зажим, пинцет, смоченный обеззараживающим раствором тампон. Подумав, набрал в шприц раствор кофеина для стимуляции, закрыл иглу стерильной салфеткой. Сунул в карман штанов пластырь и ножницы, пару широких бинтов, два порошка стрептоцида. Позвал Лопухина.
— Роман Александрович, посиди с больным, я отлучусь.
Лопухин подошёл к немцу, пощупал пульс, удовлетворённо кивнул головой, сел рядом.
— Вы кудесник, Георгий Фёдорович! — восхитился Лопухин. — В таких условиях сделать такую операцию!
Синицин довольно рассмеялся, хитро посмотрел на Лопухина, поманил его к себе и прошептал на ухо:
— Скажу вам по секрету, ранение не ахти какое тяжёлое. Перелом двух рёбер, разорваны межрёберные артерии, которые перевязать не составило труда. Немец, конечно, потерял какое-то количество крови… Но главное, плевра не была повреждена. Операция для старшекурсника медвуза.
Поражённый Лопухин смотрел на хитро посмеивающегося Синицина.
— И вы об этом знали? — прошептал Лопухин с ужасом.
— Ну, скажем, предполагал. Но: тс-с!
Синицин взял из шкафчика бутылку раствора глюкозы — немцы привезли необходимые лекарства для своего лейтенанта. Задрав халат, рассовал всё по карманам галифе.
Лопухин удивлённо посмотрел на коллегу.
— Присматривайте за ним, — указал Синицин на немца. — Там всё будет нормально. Я загрузил его, чтобы сонное состояние больного соответствовало тяжёлому ранению с потерей сознания.
Синицин подмигнул, снял халат и вышел.
Сидевший на ступеньке у кабины охранник-эсэсовец хмурым взглядом из-под низко надвинутой каски с рожками остановил Синицина, поправил лежавший поперёк колен автомат.
— Ихь гее цум кранкен, — махнул рукой вперёд Синицин. — Цейн минутен (прим.: Я иду к больным. Десять минут).
Охранник расслабился, опёрся локтем на автомат, перевёл взгляд в пустоту.
На улице уже стемнело. Немцы время от времени стреляли осветительными ракетами. Яркие шарики с шипением взлетали вверх, надолго высвечивали округу мёртвенно-бледным светом.
Синицин довольно быстро нашёл того лейтенанта. Опустился перед ним на колени.
— Как ты, лейтенант?
— Пока не убили, — пробормотал лейтенант, с трудом ворочая пересохшим языком. — Надеюсь, на кладбище мне прогулы пишут. Попить бы.
Синицин вытащил из кармана флакон с раствором глюкозы, вскрыл. Приподнял раненому голову, сунул горлышко флакона в рот. Раненый жадно глотнул. Выпил полбутылки, оттолкнул горлышко, удивился:
— Сладкая!
— Раствор глюкозы, — пояснил Синицин. — Для поднятия
