русских, наматывали на гусеницы кровавое месиво.
— Огонь!
Лошади оседали на прошитые пулями и осколками зады, падали, давили людей, хрипели и судорожно молотили копытами воздух в агонии. Умирая со вспоротыми животами, не вынося боли от разрываемой осколками плоти, дико ржали. Нет, не ржали — кричали необычным, неживотным криком.
Страшнее Франк ничего не видел.
— Огонь…
Бой — это агония жизни.
Когда кошмар прекратится?! Артиллеристам за спиной у Франка легче — они, по крайней мере, не слышат страшных воплей тех, кого убивают.
Русских окружили. Русских расстреливали в упор.
На войне каждый выстрел делается для того, чтобы убить человека. Война — это бойня.
Танкисты прекратили стрелять. Танки гонялись за мечущимися людьми, давили их, объятых смертным ужасом. Сбив человека, танк крутился на месте и стремился за новой жертвой. Сзади оставались смешанные с кровавой кашей земли человеческие ошмётки.
Война — это кровоизлияние земли.
***
Наконец, ад утих.
Война — это ад. «Я хорошо знаю ад», — подумал старик Франк.
Выживших русских толпами гнали в тыл. Старик Франк вглядывался в отрешенные, равнодушные лица. Его охватило чувство гордости за причастность к нелёгкой победе.
Сел на бруствер, положил карабин у ноги, закурил, бездумно поглядывая на небо.
Ушли радостное возбуждение и ярость боя. Неимоверная усталость накатила на плечи — не поднять с колена руку, держащую сигарету. Ноги гудели, подобно телеграфным столбам в поле. Переутомлённое тело, устав кричать, тихо и жалобно подвывало от боли.
«Ну вот, в очередной раз я выжил».
Старик Франк хмыкнул, невесело усмехнулся, качнул головой, удивляясь приятной загадке уходящего дня: как он выжил в эдакой мясорубке?
А Кноке, без сомнения, умер. При таком ранении не выживают.
Франк не пошёл смотреть на соседа. Нет смысла разглядывать изуродованный труп.
Санитары тащили на носилках и вели под руки раненых. Старик Франк позавидовал раненым, конечно же — лёгкораненым: их отправят в тыл, где нет вони, не валяются там и сям трупы. Не то, что на этой скотобойне. Их перевяжут, помоют, накормят, положат в чистые кровати. За ними будут ухаживать молоденькие сестрички, касаться нежными пальчиками. А здесь неизвестно ещё, когда приедет «гуляшканоне»…
Прикатил взвод эсэсовцев на четырёх бронетранспортёрах. Развернувшись цепью, пошли с «очистительным огнём»: два огнемётчика с ранцами за спинами медленно водили форсунками, струями пламени шумно плевали во все кусты и ямы метров на тридцать вперёд. От адского жидкого огня спасения нет. Волны горячего воздуха от огнемётов настолько сильны, что Франк чувствовал их лицом, ощущал зловоние горелой человеческой плоти.
Вопили сжигаемые в адском пламени раненые и прятавшиеся иваны. Человек, объятый пламенем, с безумными воплями катался по земле, пытаясь сбить огонь.
Бесполезно. Такое пламя не собьёшь. Никто не стал тратить патроны, чтобы прекратить мучения ивана. Глаза Франка с бездушностью фотоаппарата фиксировали страшное зрелище.
В небо поднимался густой чад, воздух пропитывался смрадом сожжённого мяса и тряпья, от которого у старика Франка перехватило дыхание.
Говорят, иваны огнеметчиков в плен не берут, пристреливают на месте. Впрочем, немцы к русским огнемётчикам и снайперам относятся так же. Да и танкисты никогда не берут в плен танкистов.
Какая разница, как умирают враги. Главное, чтобы они подыхали и, по возможности, в больших количествах. Война предполагает уничтожение — и здесь без жестокости не обойтись.
Отличие «боевых операций» от «зверств садистов и психопатов» — выдумка обывателей. На войне ты освобождён от какой-либо вины и от того, что называется совестью. Можно расстреливать людей, пробивать им черепа или сжигать заживо, если это тебе нравится. Это война. Если хочешь победить, хороши любые средства. А победить хотят все, потому что у побеждённого мало шансов остаться в живых.
Старик Франк ещё раз взглянул на поле боя, на территорию, усеянную обезображенными трупами русских солдат и лошадей.
Неподалёку, вцепившись ногтями в рыхлую землю, лежал иван, которому крупнокалиберной пулей вырвало бок. Кишки вывалились синеватой кучей в грязную лужу крови. Рядом красный командир: вместо лица кровавое месиво.
Сделав своё дело, уезжали танки, бронемашины, сидящие на них гренадёры, одурманенные победой, покрытые грязью и копотью…
Как фон — пылающие стога сена, бредущие с поднятыми вверх руками русские…
Как завершающий мазок к картине войны — смрад тлена и горелого мяса. Смрад, который изрыгнула преисподняя.
Внимание старика Франка привлекла непонятная одноконная повозка и две фигуры около неё. Медленно выписывая зигзаги по полю, она приближалась к линии немецких окопов. Наконец, стало понятно: лошадь везла деревянную бочку на колёсах. Два русских солдата то отходили от бочки, зачем-то наклоняясь к земле, то возвращались к ней.
Вдоль окопов шёл лейтенант Майер, пересчитывал стрелков взвода, оставшихся в живых.
— Герр лейтенант, позвольте воспользоваться вашим биноклем, — попросил старик Франк.
Майер молча подал бинокль.
Старик Франк поднёс бинокль к глазам.
Боже…
Две русских девушки в солдатской форме. Одна вела лошадь под уздцы, старательно объезжая лежащие на земле тела, вторая набирала черпаком воду из бочки и поила раненых…
«Непонятный поступок, — осудил девушек старик Франк. — Бессмысленный. Раненые всё равно погибнут — наши лечить их не будут. Девушками эсэсовцы из роты зачистки займутся. Используют по-полной, не приведи Господи… Прежде, чем прикончат. Несчастные девчонки!».
— Благодарю вас, герр лейтенант.
Со вздохом отдав бинокль, Франк окинул взглядом горизонт. Вздымавшиеся к бирюзовому небу столбы чёрного дыма были по-своему красивы, если отвлечься от ужасов войны. Даже варварское небо может быть красивым!
У Франка мелькнула дикая мысль: если бы можно было спасти одну из этих девчонок, взяв её в жёны, он бы взял. Объезжают же кобылок из диких табунов! И такие из них завидные лошадки получаются! Но тут же отказался от своей мысли: русские в узде и под седлом не ходят, как бы их ни взнуздывали и ни кололи шпорами.
Вечернее солнце, коснувшееся западного края неба, окрасило кучи облаков в алый цвет — цвет войны победителя.
«День спешит обручиться с вечером», — вспомнил старик Франк строки давно прочитанного стихотворения. В России необыкновенно длинные вечера с закатным солнцем, играющим алыми, багровыми, рубиновыми оттенками, словно его гранил опытный гранильщик. Тонкий серп луны выделялся серебром на голубом покрывале, словно медаль на парадном мундире героя… Прекрасный закат!
Старик Франк вновь обратил внимание на утихшее поле битвы, вдохнул запах разложения, наполнявший воздух после боя. Сколько дней лежат трупы иванов в поле? Два или три? Франк не помнил. Впрочем, трупы немцев пахнут ничуть не лучше трупов русских.
У войны свой запах. Точнее, палитра запахов. На марше чувствуется смесь запахов пыли и пролитого бензина с привкусом горящего железа от танков и машин на обочинах. Запахи пота людей и лошадей, мочи. Смрад чёрного дыма от горящей резины и машинного масла. Во время боя — дерущий глотку запах пороховой гари, тошнотная луковая вонь взорвавшегося снаряда и ядовитый запах пожаров. В госпиталях — запахи экскрементов и гноящихся ран. Противный запах подгоревшей гречневой каши на привале. В этих «солдатских» запахах войны тонут мирные запахи земли, пшеничных и ржаных полей, скошенной травы, вкусный аромат подсолнухов.
Но главный запах войны — зловоние гниющего мяса, смрад разложения убитых и сгоревших людей и лошадей. Когда смерть достигает определённого размаха, накрывает чёрным саваном огромные территории полей сражения, этот смрад доносится отовсюду. Тяжёлый дух витает над полем боя, пропитывает одежду, тела и души солдат, и не исчезает со временем. Даже с окончанием войны. Кто был на поле боя, тот знает, как пахнет смерть, распростёршая крылья над миром ужаса.
После боя мозг Франка оценивал окружающее всегда одинаково. Сначала Франк чувствовал запах крови, мрачный запах, затмевающий остальные ощущения. Затем глаза Франка фиксировали тела убитых. Тела, лишённые всего человеческого, пустые оболочки людей. Тела, которые Франк лишил жизни. Потом мозг начинал фиксировать звуки: стоны раненых, негромкие реплики уставших солдат, изредка — требовательные крики командиров…
Неодолимое изнеможение окончательно лишило сил Франка. Нахлынуло чувство одиночества и нереальности происходящего. Он не хотел думать о том, что от его рук сегодня погибло много людей. Он, стрелок Франк, убил их, чтобы сохранить собственную жизнь.
Старик Франк смотрел на столб чёрного, жирного дыма, поднимающийся в небо над горящим автомобилем. Нет, это не дым — это тёмное пламя ада... И чтобы выжить в адской грязи и жестокости войны, чтобы не свихнуться, нужно уничтожить остатки собственной души, уподобиться машине, без содрогания делающей своё жестокое дело. Необходимо погрузить себя в особый мир воинов с особыми правилами поведения, сильно отличающийся от нормального мира. И этот мир изменит твою душу и твою жизнь.
Господь дал душу младенцу, которого нарекли Франком. И другим младенцам, которые, как и Франк, стали солдатами вермахта. Война — творение рук человеческих — нанесла тем душам такие раны, которые вряд ли когда заживут. Может быть, зарубцуются уродливыми шрамами. И будут те души кричать от боли, да ни один ангел не услышит их крики… Потому что утонут те крики в проклинающих воплях душ тех людей, которых убили солдаты, пришедшие в чужую страну взять её.
Лейтенант Майер стоял за спиной Франка.
«Неплохо бы после такого сражения получить Железный крест, — устало расслабившись, думал лейтенант. — Приехать домой в отпуск бывалым, безупречно воевавшим фронтовиком, отмеченным Железным крестом. Смотреть свысока на партийных функционеров и прочих тыловых фазанов…».
— О чём думаешь, Франк? — со снисходительностью офицера к подчинённому, спросил Майер.
— Ну, о чём сейчас можно думать, герр лейтенант? О войне.
Старик Франк устало шевельнул в сторону усеянного трупами поля боя пальцами, держащими сигарету.
— И что ты о ней думаешь?
— Я думаю… Даже если мы потеряем в этой войне дом, мечты, достоинство, руку или ногу, друзей… Словом, потеряем всё… У нас останется главное: то, что мы можем потрогать руками, увидеть глазами, учуять или попробовать на вкус: бабочка на цветке, покрытый травой луг, влажная земля, свет солнца, одинокая сосна на опушке, смех юной девушки… Те, кто сталкивался лицом к лицу со смертью, знают, за что надо любить жизнь…
Франк вытащил очередную сигарету, закурил, мечтательно поглядел в небо, выпустил вверх струю дыма.
— А мы изо всех сил стараемся изничтожить друг друга… — подвёл итог устало. — И, похоже, русские не хотят отдавать нам своих бабочек на цветках, свет своего солнца, не хотят, чтобы смех их девушек радовал наших солдат.
Франк опустил голову, словно разглядывая что-то на земле.
— И ещё вот что я думаю… Мы — самая сильная армия из всех, которые я знаю. Мы воюем. У иванов солдат много, но подготовка ни к чёрту. Но
