отсутствие цивилизации.
Наша пехота шла цепью через лес. Где можно, ехали броневики. Никто не стрелял. Оставшихся в живых русских теснили на восток. Иваны бросали оружие и шли, куда их выдавливали.
На выходе из леса на обочине дороги с обеих сторон стояли два танка. Русских обыскивали, выводили в поле, где под охраной солдат дивизии СС «Мёртвая голова», сидело несчётное количество красноармейцев.
Я видел их глаза. Это глаза людей, которые ещё не поняли — на том свете они уже или ещё на этом.
Наши тылы безнадёжно отстали, мы вынуждены питаться «местными ресурсами»: отбираем у русских женщин и детей последний кусок хлеба, курицу, гуся, свинью или кормилицу-корову, нагружаем телеги салом, крупами и мукой. На слезы, мольбы и проклятия не обращаем внимания. Мы победители, а на войне победители пользуются всем, что принадлежит побеждённым. Мы снимаем с крыш солому для лошадей и для постелей, мы прогоняем хозяев с их кроватей, выгоняем из домов беременных женщин и больных детей — пусть живут в конюшнях вместе с нашими лошадьми. Это война, а война обязывает победителей быть жестокими.
Ты наверняка слышала обращение фюрера, где он рассказывал о победоносном наступлении вермахта. С Москвой будет покончено до зимы. Молюсь о том, чтобы именно так и случилось, и все мы уцелели. К сожалению, Россия похожа на гигантскую гидру: сколько бы ног мы ей ни отрезали, она всё равно остаётся живой и растворяет в своей бездонной утробе батальоны и полки вермахта…».
Майер думал над письмом невесте. Письмо получалось таким, что вряд ли он напишет его на бумаге и отправит в Германию.
= 8 =
Дороги войны опять свели лейтенанта Майера с оберштурмфюрером Гольдбергом, заместителем фюрера роты легкой пехоты Waffen SS.
Майер прибыл в деревушку, где стояла рота Гольдберга. Гольдбергу предстояло разобраться с огромным количеством раненых русских — военным госпиталем, брошенным в поле красными командирами. Взвод Майера придали эсэсовцам для оцепления пленных раненых.
Эсэсовцы лениво бродили по улице, сидели и стояли в тени домов. Выражение лиц у всех обманчиво миролюбивое.
Один солдат держал за ошейник корову, другой доил её в широкое ведро. Рядом стояла пожилая женщина, скорбно смотрела на смеющихся и лопочущих непонятное немцев.
У одного из домов несколько эсэсовцев упражнялись в стрельбе из пистолетов по голубям, сидевшим на крыше. После каждого выстрела голуби взлетали и, сделав круг, садились вновь. Эсэсовцы со смехом продолжали стрелять, но всё время промахивались, лишь дырявили крышу.
Во дворе дымила гуляшканоне — «гуляшная пушка». Из открытого котла шёл сытный запах. Пожилой упитанный «кухонный буйвол» — повар — с кайзеровскими усами и незажжённой трубкой-носогрейкой во рту, помешивал варево узкой деревянной лопатой. Помощник повара подкладывал в топку дрова. Угли сыпались наружу, трава у полевой кухни дымилась, распространяя запах пожара.
Группа солдат, стоя у полевой кухни и радостно улыбаясь, позировала перед фотографом: двое держали подвешенные на длинной палке десятка полтора ощипанных куриных тушек.
Гольдберг стоял у одного из бронетранспортёров. Увидел приближающийся взвод пехоты, узнал Майера, вскинул руки кверху:
— Хо-хо, Майер! Guten Tag, mein Kamerad! Я рад тебя видеть!
— Guten Tag, Гольдберг! Я тоже рад тебя видеть.
Майер жестом разрешил солдатам расположиться в тени, подошёл к Гольдбергу, козырнул, поинтересовался:
— Что начальство планирует делать с массой раненых русских, Гольдберг? Чтобы их прокормить, нужно по эшелону продовольствия каждый день! А лекарства?
Гольдберг скептически посмотрел на Майера.
— Прокормить такую массу пленных у нас нет возможности. Лекарств и медперсонала для них тоже нет.
Гольдберг посерьёзнел. Глядя на далёкое облако у горизонта, продолжил:
— Война принимает всё более ожесточённый характер. Во Франции мы воевали цивилизованно, по принципу: «Вам шах и мат!», и противник клал короля на доску. Собственно, и войны, как таковой, не было. Мы совершили увеселительную поездку в провинцию Шампань, где пили вино и развлеклись с молоденькими француженками. Здесь иное. В дикой России мы тупо убиваем друг друга, потому что встретили не противника, а врага. И, как это ни странно, другое здесь невозможно. Кстати, Майер, ты читал новую «Памятку немецкого солдата»?
Майер пожал плечами.
— Мне она понравилась… Где-то она у меня была… — Гольдберг пошарил по карманам и нашёл сложенную много раз затёртую бумажку. — Ага, вот, ещё не использовал… Слушай: «Война скоро кончится. Для победы нужно напрячь все силы, забыть о нервах, о жалости. Убивай, убивай и убивай! Нежность понадобится твоей семье после войны. Обо всём и обо всех думает фюрер. Каждый немец должен убить сотню русских — это норма. Сейчас мы на мировом футбольном поле играем русскими головами, потом будем играть головами англичан, а там — покажем старому еврею Рузвельту, этому паралитику, чего мы стоим»… Ну и так далее. Хорошо написано. Просто и эмоционально. Ты спрашивал о нашей задаче здесь. Задача точно соответствует зачитанному мной тексту. Мы проинспектируем территорию, на которой комиссары бросили своих раненых, и рационально очистим её.
Давно переставший считать себя сентиментальным, Майер не нашёлся, что сказать Гольдбергу.
К трём эсэсовцам без кителей, полулежавшим в тени дома и лениво жевавшим бутерброды, подошёл русский мальчишка лет восьми, босой, в заштопанных штанах, в выгоревшей рубашке, в старой фуражке с большим, треснутым пополам козырьком.
— Эсэн, — смело потребовал мальчишка.
Эсэсовцы перестали жевать, удивлённо переглянулись.
— Брот, — указал мальчишка на пищу в руках немцев.
— Наглый пацан, — качнув головой, усмехнулся один из них. — Хлеба просит. Жрать, наверное, хочет.
Второй, подумав, расплылся в приветливой улыбке и предложил мальчику:
— Kascha! Kascha! Gut? Каращё? — и для ясности указал рукой на стоявшую у соседнего дома полевую кухню.
— Гут, — обрадованно затряс головой мальчишка. — Я люблю кашу. Ихь либе… каша!
Эсэсовец встал и, сделав многообещающий жест, с улыбкой направился в сторону полевой кухни.
Мальчишка с интересом смотрел то на бутерброды, исчезающие во ртах эсэсовцев, то на оружие, лежащее рядом с ними.
— Шмайсер, — указал на автомат.
Эсэсовец схватил автомат, передёрнул затвор, поставил автомат на предохранитель, прицелился в грудь мальца:
— Пу! — визгливым голосом изобразил он выстрел.
Мальчишка снисходительно улыбнулся. Он понимал, что немец шутит.
— Verwegenes russisches Tierchen (прим.: смелый русский зверёк), маленький чумазый большевик, — усмехнулся эсэсовец. И похвалил мальца: — Es ist gut, Vanya, es ist gut (прим.: Хорошо, Ваня, хорошо). Карашьё!
— Их хайсе Вася. Василий, — с достоинством поправил немца мальчишка.
Эсэсовцы переглянулись, оттопырили нижние губы, подчёркнуто уважительно закивали: «Вон оно как!».
Вернулся эсэсовец, пообещавший мальцу каши. Принёс кулёк из плотной бумаги.
— Diese sind Ihre Nahrung, kleiner ivan (прим.: Это твоя еда, маленький иван), — эсэсовец с полупоклоном протянул кулёк мальцу.
Мальчишка радостно схватил кулёк, заглянул в него… И бросил под ноги широко улыбавшемуся эсэсовецу. Выпавшие из кулька свежие человеческие испражнения запачкали эсэсовецу сапог.
Сидевшие на земле эсэсовцы захохотали, указывая пальцами на сапоги приятеля.
Лицо эсэсовеца побагровело от ярости. Он медленно вытащил из кобуры пистолет, взвёл курок, направил на мальчишку, указал пальцем на сапог:
— Lecken! Lecken schnell! (прим.: Вылизывай! Быстро вылизывай!)
Мальчишка презрительно сплюнул.
Эсэсовец выстрелил.
Пуля швырнула мальчишку наземь.
Майер удивлённо оглянулся на выстрел.
Из ближнего дома выскочила женщина, с диким воем кинулась к эсэсовцам. Видно было, что она вознамерилась вцепиться в эсэсовца, убившего её сына. Неторопливо подняв пистолет, эсэсовец выстрелил в женщину. Оборвав крик, женщина упала на дорогу.
— По-моему, это неоправданная жестокость, — поморщился Майер.
— Как сказать… — засомневался с ленцой Гольдберг. — Детей нужно кормить. А если детей врагов кормить нечем, проще от них избавиться. Бросить в канаву — и вся недолга.
— Но зачем расстреливать ребёнка на глазах у матери, а затем убивать и её? Это попахивает садизмом.
— Ну… Есть у нас и такие, кому нравится слушать крики матерей и детей. Это их возбуждает. Но в данном случае детёныш покорённого народа проявил неуважение к победителю. Я всё видел и не осуждаю моего солдата. Ты, вероятно, знаком с приказом штаба Верховного главнокомандования относительно поведения оккупационных войск на территории России. Ни при каких обстоятельствах мы не должны обременять себя решением проблем гражданского населения, это компетенция местных комендантов. Насчёт враждебных действий местного населения против армии в приказе даны недвусмысленные указания, и мой солдат поступил в соответствии с приказом. Ты, вероятно, в курсе специальных инструкций по русским комиссарам, захваченным в ходе боевых действий или задержанным на оккупированной территории: они должны быть казнены немедленно! Это очень важно. Казнены немедленно.
Майер молчал.
— Н-да… — задумчиво проговорил Гольдберг. — Дикая страна. Ясно же, что мы разбили их наголову. Сотни тысяч пленных. Но, куда ни глянь — проявляют неуважение, сопротивляются. Это психология раненого зверя, которому жить осталось всего ничего, а он огрызается, пытается вцепиться в глотку охотнику. Ладно… Пойдём пообедаем, а потом и за работу.
— У вас сегодня каша? — кивнул Майер на «гуляшканоне».
— Это для стрелков. Зови своих командиров, у нас другое меню.
Столовая для командного состава располагалась в просторном деревянном доме, сохранившем прохладу. На обед собрались офицеры и унтер-офицеры Гольдберга и четвёрка унтер-офицеров Майера.
В качестве горячего блюда повар приготовил тушёную картошку с говядиной. На столе, кроме того, стояло несколько блюд с холодной жареной утятиной, большими кусками отварной свинины, копченая и лионская отварная колбаса, сыр, масло и мёд. В качестве десерта повар предложил засахаренные обжаренные хлебцы, леденцы, сигареты и коньяк.
— Waffen SS снабжается лучше вермахта, — заметил Майер.
Гольдберг, продолжая жевать, развёл руками, мол, куда деваться! Дожевав, указал на утятину, свинину и признался:
— Кое-чем нас по доброй воле снабжает местное население.
Его приятели довольно рассмеялись шутке.
— Признаюсь, кое-что мы, по праву победителей, берём без разрешения хозяев, — с усмешкой поправился Гольдберг.
— Я видел на улице, как эсэсовцы берут «кое-что», — усмехнулся Майер.
— Мы берём у иванов всё, что нам надо... Они, естественно, недовольны… Но мы победители, а они — побеждённые! Поэтому в любом случае — правы мы! Нам, конечно, зачитали приказ, что взятие чего-либо без разрешения из домов аборигенов считается грабежом и строго наказывается. Но можно брать то, что, безусловно, необходимо солдату в боевой обстановке. Естественно, всё изъятое нами — «безусловно необходимое», — весело закончил Гольдберг.
После сытного обеда и лёгкой выпивки вышли на улицу покурить.
— Единственная здесь достопримечательность — церквушка на площади. Вон там. Времени
