преимуществу заслуженные советские учёные и конструктора, отдавшие всю свою жизнь, обширные знания и талант созданию советского ракетно-ядерного щита, как и советской непробиваемой оборонке. А потом грудью дружно вставшие на защиту того, что с молодых лет было им дорого, любо и свято. По зову сердца вставшие - не по команде свыше, заметьте себе! И не за гранты и подачки соровские, тем более, какими расплачивались с защитниками Белого дома в августе 91-го года. Что теперь уже ни для кого не секрет…
5
Разумеется, не был исключением и институт Стеблова в деле сопротивления и борьбы, где главным бунтарём-заводилой, противником Ельцина и его реформ, стал Садовский Владимир Александрович - великий советский инженер и большая-пребольшая умница, самородок, светлая голова, на ком их институт, собственно, и держался.
Владимир Александрович был старше Стеблова на 24 года, то есть был ровесником мамы Вадима, Антонины Николаевны, и работал в Филиале с первого дня, дня открытия. А до этого он успешно закончил мехмат МГУ им.Ломоносова, там же и защитился, стал кандидатом наук; после чего, выйдя на работу, сразу же занял ключевую в их институте роль первого и единственного поставщика всех главных идей всех институтских проектов. Потому что мехмат, он, как говорится, и в Африке мехмат: его выпускники в Советском Союзе ценились везде на вес золота, про что вкратце уже писалось. А Садовский был у них единственный его представитель долгое время, ибо не желали, брезговали выпускники славного университетского факультете связывать себя с оборонкой и техникой, какими бы деньгами немереными кто бы их туда ни манил. Инженерия, где чистая наука заканчивалась, и начиналась нудная практика и бытовуха, меркантилизм, была для большинства из них заметной ступенькой вниз. И опускаться до практиков-прикладников идеалисты-мехматовцы не хотели…
По этой и только по этой причине выпускник МГУ Садовский, пришедший в инженерию исключительно из-за денег (у него было трое детей, родившихся достаточно рано, которых надо было кормить), был у них на голову выше всех по образованию и умственному развитию. Держался он в институте особняком, никого не воспринимал всерьёз даже и из руководства, и мало с кем разговаривал не по работе, спорил, общался, дружил: время впустую не переводил, не тратил. Спорить на производственные темы с ним вообще ни один человек не мог: малоспособные, все они ему только в рот покорно смотрели и ждали готовых решений, твёрдых команд. А на посторонние от работы темы он уже и сам категорически не желал ни с кем говорить по причине природной замкнутости и деликатности: всё больше молчал и слушал, когда в курилку иной раз вынужденно забегал по дороге из туалета, устало головой кивал, неизменно поддакивал собеседнику и быстро ретировался. Про личную его жизнь и семью, как и про внутреннее состояние, душевные чувства и переживания знали поэтому в отделе немногие. И не потому, что он сослуживцев своих презирал - такого, в принципе, не было. Просто он считал их всех про себя детишками малыми, неразумными, которых можно и нужно было лишь по головке гладить и утешать, помогать по возможности, морально и материально поддерживать, - но не по душам говорить, не исповедоваться: кто ж исповедуется и жалуется перед детьми?!
Так, во всяком случае, Вадиму со стороны казалось, такое он с первых рабочих недель про своего замкнутого начальника составил мнение. И с годами не поменял тех первых своих заметок и впечатлений.
Он видел, что лишь одно-единственное дело на свете Владимир Александрович всегда с удовольствием и жаром делал - фанатично трудился изо дня в день, правительственный план выполнял; согбенный, сидел за рабочим столом безвылазно - и думал, думал и думал, не останавливаясь, алгоритмы и формулы космических перелётов изобретал, бесконечные писал отчёты. Друзей у него в институте, строго говоря, никогда и не было-то…
6
Но не всегда Садовский был живым роботом и дундуком, как про него за глаза говорили. Был он по молодости и бунтлив, и драчлив; и даже, выйдя после окончания МГУ на работу, попытался сразу же навести на новом месте порядок. Ему очень не нравилось на первых порах, новоиспечённому старшему научному сотруднику, что “на одного человека с сошкой у них приходится семеро дармоедов с ложкой”, что очень много в их институте уже и тогда болталось бездельников и блатных, штаны за здорово живёшь просиживавших, зарабатывавших, как он говорил, “свои жопочасы” - и только.
Не будучи никогда членом КПСС, он, идеалист безнадёжный, попробовал даже и за чистоту её рядов побороться. Ему, беспартийному, видимо, очень не нравилось, больно кололо глаза и терзало душу, что в партию лезли, начиная со второй половине 1950-х годов, по преимуществу бездари и проходимцы. Чтобы занять потом с её помощью все командные ключевые места и определять в недалёком будущем стратегию развития их института сперва, а потом и всей ракетно-космической отрасли. Этого он выносить и терпеть по молодости не мог, тотальное засилье серости и убогости: трубил и кричал про сие безобразие на всех углах, собраниях и планёрках…
За это его невзлюбили, как водится, объявили всеобщий бойкот. За малейшую провинность наказывали рублём, лишали надбавок и премий, которые отдавали другим. Тем, кого он чихвостил-клеймил - блатным бездельникам-дармоедам, то есть.
Он обиделся, что его не любят, не ценят, держат на вторых малооплачиваемых ролях; даже и должность начальника сектора не дают, самую первую и пустяшную: всё он-де в эсэнэсах ходит. Обиделся, плюнул на всех - и уволился. Говорили, что докторскую диссертацию захотел написать, в родной Университет вернуться…
7
Но не получилось у него, в итоге, ни с диссертацией, ни с Университетом - и винить его за это не стоит, не надо: считать его неудачником. Для него и самого это была беда, трагедия всей его жизни. Ибо у него очень рано, в этот момент как раз, умерла от лейкемии жена, от рака крови, если по-русски, оставив ему трёх малолетних детишек на попечение, которых пришлось воспитывать и растить уже ему одному - одевать, обувать и кормить их всех, зарабатывать много денег. Да ещё и старшая его дочь была инвалид с рождения: плохо ходила и говорила, была недоделанной и чудной, к жизни не приспособленной. В роддоме ей, по слухам, голову защемили щипцами при родах злобные акушерки, чем девчонку напрочь испортили, ну просто совсем! Какая уж тут наука и тишина, мудрёные формулы и идеи, абстракции и диссертации?! С голоду б не пропасть, не сломаться душевно ему, вдовцу бесприютному и беспризорному.
В общем, пришлось достаточно рано и так некстати овдовевшему Садовскому, как-то сразу обессилевшему и обмякшему после похорон, боевой настрой утерявшему и победный дух, несгибаемый стержень внутренний, - пришлось ему, горемычному, ни с чем возвращаться назад, в свой институт постылый. А про чистую науку забыть - думать про хлеб насущный…
8
Его с радостью приняли. Но жёстко предупредили при этом: «больше не умничать, не бунтовать! И на рожон не лезть, не в своё дело не вмешиваться! - только наука и творчество, только план!» - после чего взвалили на бедного все дела, за которые за время его отсутствия никто так ни разу и не взялся, которые никто б и не сделал кроме него одного по причине умственной слабости.
Побитый жизнью, судьбой и совсем не старый ещё мужчина-вдовец Садовский безропотно принял условия и потащил, не ленясь и не брыкаясь уже, их институтский воз: а что ему оставалось делать-то?! С той поры его участью было только “пахать” и “пахать” за всех бездельников-дармоедов с дипломами инженеров, быть этакой ломовой лошадью. И при этом при всём получать за свою работу каторжную, сверхквалифицированную и ответственейшую, зарплату хорошую, безусловно, - но не великую, не ахти какую! Не ту, во всяком случае, которую он по своим исключительным знаниям, способностям и самоотдаче заслуживал, которая доставалась другим.
Начальники всех отделов, к примеру, даже и подсобных отделов электрики и сантехники, пьянчужки горькие и неучи в основном, получали больше него. Не говоря уже про администрацию институтскую, про руководителей парткома, профкома, месткома и всех остальных тузов. Их ежемесячные заработки ему и не снились даже. Какой там! А должность начальника сектора, которую ему через год после возвращения всё-таки дали, сжалившись, - начальная руководящая должность в НИИ, самая муторная и энерго-затратная, и самая неблагодарная из всех, - стала тем максимумом, по сути, чего он в жизни достиг. И это - будучи кандидатом наук и гением инженерии, повторим, как и всего советского приборостроения и космоса, волоча на себе работу их института, фактически, зная её как никто.
Ни Королёвым, ни Келдышем, ни даже тем же вторым Пилюгиным он так никогда и не стал, к прискорбию своему и боли! Хотя по задаткам природным и дарованию, по отдаче и качеству выполненной работы не уступал, вероятно, ни тому, ни другому, ни третьему; а может - и превосходил. Университетское образование и глубочайшие знания и кругозор, во всяком случае, это ему вполне позволяли.
Он ведь прекрасно разбирался в технике, в технологиях космических перелётов, поверьте, любил и понимал всё это, как мало кто понимал. И, обладая плюс к этому незаурядными математическими способностями, мог запросто и без ошибок описать обыкновенными дифференциальными уравнениями баллистическую траекторию любого космического объекта, зная его технические характеристики, начальную скорость и вектор полёта, как и работу любой детали ракеты, разгонного блока, гироскопического стабилизатора; “отфильтровать” при помощи полиномов Лежандра технологические помехи на старте. Мог играючи и с душой делать то, одним словом, чего не мог никогда сделать ни один технарь, выпускник той же Бауманки или МАИ, что было для простого инженера сродни чуду... Этого, к слову сказать, даже и Королёв никогда не мог: для этого Андрею Павловичу, в качестве постоянного помощника-консультанта, нужен был под рукой выдающийся математик и аналитик М.Келдыш… А тот, в свою очередь, технику не особо жаловал: всю жизнь тяготел к чистой науке, к абстракциям.
Садовский же был уникум уже потому, что одинаково любил и хорошо знал и то и другое. А не достиг на службе и десятой доли того, чего бы мог и хотел достигнуть при его-то знании и умении, при его выдающихся способностях и потенциале: судьба в этом плане с ним очень жестоко расправилась и обошлась. А почему? - Бог весть! Попробуй теперь, разберись, почему к кому-то она - добрая и заботливая мать, а к другому - злая мачеха!...
9
Дело тут, как автору представляется, было даже и не в нём одном и его личных качествах и характере, в той же трагедии семейной, связанной с тяжёлой болезнью дочери и смертью жены, - а в веяниях самого Времени. Ибо славные королёвские времена прошли, прошли безвозвратно. И заведённые когда-то им, Королёвым, принципы, порядки и начинания были уже не в моде в 1970-е годы, тем паче - в годы 80-е. И поэтому как-то сами собой выродились и зачахли, свелись к нулю.
После смерти Андрея Павловича его неуёмный творческий дух фаната, аскета и великодержавника-победителя из советской
