время в Америке появляются знаменитые Силиконовые и Кремневые долины, где все передовые новаторские идеи исходили и исходят от русских учёных как раз, эмигрировавших при Горбачёве сначала, но массово - уже при Борисе Ельцине. А американские менеджеры-хозяева, Биллы Гейтсы, Стивы Джобсы и Марки Цукерберги всякие, им там только зарплату платили и платят за рабский подневольный труд; и подсчитывают барыши и баснословные прибыли от продажи на рынках мира разработанных ими IР-технологий. Другого там ничего не любят и не хотят, не знают и не умеют, как только деньги считать, да чужими мозгами и идеями пользоваться...
29
Стеблову, как бывшему учёному-оборонщику, за границу был путь закрыт из-за первой формы секретности, которой он всё ещё обладал. Да и не захотел бы он ни за что бросать свою несчастную, но очень любимую Родину, становиться гражданином другой страны, учить постылые иностранные языки, а свой родной забывать постепенно - то есть, по-живому резать духовные русские корни, родительско-дедовскую пуповину.
И в науку идти расхотелось - совсем. Какая наука на пустой-то желудок, когда другие оттуда бегут.
И преподавать идти уже не имело смысла, куда просилась душа: и там был полный отстой и бардак, господствовали пессимизм с нищетою. Технические вузы (МВТУ, МАИ, МЭИ, МХТИ, МИРЭА) все как-то быстренько осиротели и опустели: классическая математика с физикой, как и инженерные специальности были новой стране не нужны. Молодёжь сломя голову бросилась в экономисты, юристы, менеджеры - чтобы потом наворованные деньги новорусской картавой знати считать. И попутно обеспечивать пузатым ворам-казнокрадам юридическое и правовое прикрытие. Юриспруденция и гуманитария правили бал, понимай - пустомельство, делячество и словоблудие. Красные дипломы и диссертации, защищённые на естественных факультетах в Московском государственном Университете, никто уже серьёзно не воспринимал, не загорался душой и глазами. Наоборот, они у новых хозяев российской демократической жизни вызывали одно лишь раздражение плохо скрываемое и даже подчас и ярость с брезгливостью вперемешку - как дуст, например, или тот же “дихлофос” у клопов.
Оставалась одна оборонка, откуда он в прошлом году ушёл, и где ещё по инерции регулярно выплачивали зарплату, неплохую в сравнение с заработками тех же сотрудников академических и гражданских НИИ. А из оборонки - лишь его институт, который он хорошо знал, и где его знали. Других вариантов не было.
Но добровольно возвращаться туда оплёванным и побитым мышонком было ему крайне неприятно и совестно, по правде сказать: приходить и расписываться там перед всеми в собственной беспомощности и никчёмности. Человеком слабым, пустым и “не дееспособным”, по факту, так и не сумевшим вписаться в новую сытую жизнь, найти себе в ней уютного и доходного места. И хотя сам он внутренне уже готов был вернуться, готов был куда угодно пойти - лишь бы не в опостылевшую торговлю, - но, всё равно, нужен был повод, какой-то внешний толчок, или его величество Случай...
30
И таким именно Случаем, в очередной раз круто поменявшим его судьбу, стал неожиданный вечерний звонок к нему на квартиру начальника их отдела Щёголева Владимира Фёдоровича, состоявшийся в 20-х числах июня - в момент, когда озлобленный новой жизнью Стеблов уже неделю как по бывшим университетским приятелям безуспешно бегал в поисках новой работы. Когда уже занервничал, было, и запаниковал, видя повсюду одно и то же - тьму беспросветную и пустоту, - и готов был, по совету соседа по гаражу, идти к нему на спасательную станцию в ученики-водолазы.
Как раз в этот-то наикритичнейший и наитруднейший момент к нему Владимир Фёдорович и позвонил, вероятно Господом Богом самим к тому надоумленный.
- Здравствуйте, Вадим Сергеевич, - как всегда добродушно поздоровался он, как это делал со всеми сотрудниками института без исключения. - Это Щёголев говорит, Ваш бывший начальник отдела. Не забыли ещё меня? Узнали?
- Здравствуйте, Владимир Фёдорович! здравствуйте! Это что ещё за крамолу Вы такую несёте - забыл?! Конечно, узнал! конечно! - радостно затараторил в трубку Стеблов, опешивший от неожиданности и от звонка такого. - Разве ж могу Вас когда забыть, как и работу с Вами!
- Ну и хорошо, что помните, очень хорошо, - засмеялся Щёголев на другом конце. - Мы Вас тоже в отделе часто сидим, вспоминаем. Как Вы живёте, Вадим Сергеевич? - расскажите коротко, если есть время. Не надоело Вам ещё торговать? не соскучились по прежней научно-исследовательской работе?
От такого вопроса животрепещущего и злободневного у Стеблова дыхание перехватило, больно застучало в груди и в висках, и даже волосы на голове затрещали и зашевелились. Господи! как он ждал такого вопроса от бывших руководителей, как ждал! “Полцарства отдал бы за него”! Всё царство!
- Соскучился, Владимир Фёдорович, ох-как сильно соскучился! Если б Вы только знали! - чуть не плача в трубку, честно признался Вадим, не кокетничая перед бывшим начальником, не кривляясь; чувствуя только, как распирает его всего от восторга дикого и от счастья. - Мне наш институт во сне уже снится - верите? Будто бы сижу я опять за столом в своей шестой комнате, сижу и работаю, бортовые программы пишу, и Вам их хожу и показываю.
- Ну и возвращайтесь назад, коли так, ежели мне не врёте, не приукрашиваете для приличия. А то у нас, по правде сказать, и работать-то стало некому. Вся молодёжь следом за Вами уволилась как по команде - пошла, как и Вы, торговать. Остались одни начальники и пенсионеры. Обезлюдел, опустел институт. Совершенно. К чему придём с такой бездарной политикой?... Лет через пять, через десять, если кардинально ничего не изменится - от института не останется и следа: нет будущего у коллектива, где молодёжи, где смены нету... Вот поэтому и звоню теперь к Вам - узнать Ваши планы теперешние и настроение. Что, правда наскучила Вам торговля? правда вернуться хотите? - осторожно поинтересовался Щёголев, не веря своим ушам.
- Хочу, Владимир Фёдорович, милый, очень хочу! - торопливо ответил на это Стеблов. - Сил уже нет никаких в торговом дерьме возиться.
- Да мы так и думали, Вадим Сергеевич, так и предполагали все, что не торговый Вы человек, что долго в бизнесе не протяните. И, как видите, не ошиблись: хоть чуточку, да изучили Вас по прежней совместной работе. Возвращайтесь давайте назад: будем Вас с нетерпением ждать. Закрывайте там все дела побыстрей - и звоните. Телефон мой, надеюсь, помните.
- Да какие у нас в торговле дела, Владимир Фёдорович? - скажите тоже! Проходной двор, балаган настоящий, вертеп, а не фирма. У меня даже и трудовая книжка до сих пор дома лежит: хоть завтра брошу всё и к Вам приду и устроюсь.
-…Ну и приходите завтра прямо с утра, коли так, - опять засмеялся Щёголев, по голосу также очень взволнованный, очень довольный беседой, звонком. - Завтра же Вас и оформим… Только работы у нас пока нет, вот в чём беда. Но, верим, будет работа... И ещё тут вот какая проблема у нас с Вами непременно возникнет, Вадим Сергеевич… деликатного свойства, если так можно выразиться, - вдруг неожиданно замялся он, настоящий аристократ московский, после чего спросил осторожно, смущаясь: -…Вы там у себя… сколько зарабатываете-то, ежели не секрет? Ну-у-у, сколько Вам в месяц платят?
Вадим назвал среднюю сумму заработков.
- Ни-че-го себе! заработки у Вас! - начальник его поперхнулся даже и, видимо, оторопел от услышанного. - Прямо скажем: не слабые! Таким заработкам даже и директор наш, Валентин Константинович, доктор наук и профессор, позавидовал бы, наверное, не то что я, грешный. Ничего себе, получаете, бизнесмены российские!… Я, разумеется, столько дать Вам никак не смогу, поймите меня правильно, - принялся было извиняться Щёголев перед Стебловым, и голос его испуганно задрожал. - Мы тут у себя на предприятии на порядок меньше Вашего получаем: столько нам государство теперь за работу платит.
- Да Бог с ними совсем, заработками большими, - перебил Вадим расстроившегося было начальника. - Не в деньгах счастье, Владимир Фёдорович, уверяю Вас, совсем даже не в деньгах. Поработав в торговле около года, я это ясно понял. Человек должен уважать себя и свою работу, гордиться ей и собой. Иначе - всё, хана: никакие заработки не спасут от разложения и деградации.
- Ну и слава Богу, и хорошо, что Вы так правильно всё понимаете и готовы деньги шальные, немереные, на работу по призванию поменять, - довольный услышанным, опять засмеялся Щёголев в трубку. - Только супруга-то не заругает Вас? От больших заработков тяжело отвыкать: по себе и собственной семье знаю.
- Не заругает, Владимир Фёдорович, не заругает. Она у меня хорошая.
- Ну тогда и приходите завтра же, коли так: чего тянуть-то? Стол Ваш, кстати сказать, так и стоит свободный и сиротливый, с осени Вас дожидается. Запылился уж весь, по хозяину стосковался... Ничего, завтра же и протрём: дам женщинам нашим команду…
31
- Ну что, Марин, узрел Господь мои муки, узрел, - поговорив с начальником с полчаса, после этого обратился светящийся счастьем Вадим к притихшей рядом жене, всё до последнего слова слышавшей. - В свой институт я завтра утром иду - на работу туда устраиваться. Сам начальник отдела звонил, Щёголев Владимир Фёдорович, слёзно просил к ним назад возвращаться. Соскучился я по ним, по чести сказать, сниться мне даже стали, черти. Ей-богу!… Ну и вернусь назад, стало быть, если всё так удачно складывается, если сами звонят и просят, почти что кланяются. Хоть человеком себя опять почувствую - а не прохвостом, не торгашом, которого все нормальные люди как клопа вонючего презирают.
- Представляешь, - добавил он гордо и важно, как лампа зажженная весь светясь изнутри. - Опять по имени-отчеству стали звать: Вадимом Сергеевичем. Не то что в торговле сраной: Вадим да Вадим. А то и просто Вадик... Даже и девки-торговки так ко мне иной раз обращались, кандидату наук. Не говоря уж про руководство… Это им удовольствие, видимо, доставляло - так фамильярно и запросто, с неким вызовом даже со мною себя вести, этим меня незримо пачкать и унижать, и до собственного опускать уровня. Я это нутром чувствовал, всех этих сук поганых и подлых, их мысли и настроения злобно-завистливые, “демократические”… И, знаешь, пьесу Горького почему-то всегда вспоминал… или Чехова, в которой один нищий, но гордый студент с вызовом гневно бросал в толпу господ-помещиков и дворян где-то на водах: «Ничего, ничего, граждане, покуражьтесь пока, побарствуйте, а мы пока что потерпим! Но только знайте и помните, что революция на Русь грядёт! которая всех подровняет!»… Вот и “подровняла”, ядрёна мать! Дождались! Да ещё как “подровняла-то”! Дальше уже и некуда, как говорится… Хотя, там у них в бизнесе просто всё - как у шлюшек в притоне…
Жена Марина долго молчала - не знала, что и сказать. Ей и жалко было супруга, конечно же, которого убивала торговля, гробила на корню, - она это хорошо понимала и видела ежедневно всё последнее время. Но жалко было также себя и детей, которых ожидали большие проблемы в скором будущем из-за катастрофической нехватки денег. И это ещё мягко сказано.
-…Ладно, возвращайся назад, коли уж так решил, коли невмоготу тебе на новом месте, - наконец произнесла она
