по-современному, в который он, здоровый молодой человек в полном расцвете сил, насидевшийся без работы в своём оборонном НИИ и ошалевший там от хронического прозябания и безделья, как в омут с головой погрузился. Который, бизнес, на первых порах только и делал, что ублажал и радовал его, дорогие подарки преподносил в виде сумасшедших заработков-получек - ежедневные длинно-рублёвые “гранты” и “бонусы”, на которые можно было всё что угодно купить, невзирая на ценники.
Судите сами, читатель. Уже в январе 1992-го года инфляция была такой, что с прилавков магазинов Москвы и торговых палаток без-следно исчезли дешёвые, доступные всем товары: рыба мойва, минтай и треска, варёная колбаса и мясо, плавленые сырки, привычные консервы те же - килька в томате, скумбрия и камбала, шпроты. Товары, которых прежде было не счесть, которые на полках годами валялись, пылились, никому не нужные и не интересные. Люди очумело носились по городу с тощими кошельками и не знали, бедные, чем им себя и домашних животных кормить; с ума сходили от этого, духом слабели и нервами.
А семейство Стебловых в этот переломный момент ело красную икру ложками, которой были завалены все продуктовые точки столицы из-за непомерно высокой цены, и к которой большинство москвичей даже и подступиться боялось: как музее через витрины с завистью на неё посматривало. И сырокопчёная колбаса, повторимся, не переводилась на их столе, и твёрдый сыр Пармезан, и дорогущее парное мясо с рынка ежедневно дожидалось своей участи в холодильнике. Всё было - и всё в огромном количестве, не так как у других, простых смертных россиян.
А ещё у них была в доме кошка Маркиза, которую жена и дети баловали и любили так, что позволяли ей часто даже и есть с ними из одной тарелки. Кормили её в прежнее время исключительно свежим минтаем и молоком, и такой же свежей мясной вырезкой, которую ели сами. Никаких дешёвых консервов в её рационе не было никогда; оттого и прожила она аж 18 лет - срок для кошек огромный.
И вот в январе 92-го вся свежезамороженная дешёвая рыба вдруг исчезла с прилавков, и избалованную лакомствами Маркизу нечем стало кормить. Совсем. И тогда супруга Стеблова, жалея животное, повадилась ходить в “Океан” и покупать там целыми упаковками дорогущее филе минтая в фирменных заводских лоточках, залитых сметанным соусом, которое предназначалось для москвичей в качестве дорогого кушанья быстрого приготовления, стоило почти столько же, сколько и икра, и считалось деликатесом. А жена приносила те алюминиевые упаковки домой, вскрывала их все без дрожи и сожаления, вываливала оттуда не нужную сметану в помойку, а белоснежные куски свежей рыбы давала не мужу и детям, а любимой кошке своей. И та их с удовольствием съедала на глазах домочадцев, и долго потом ходила, облизывалась, лежебока, и у жены под ногами тёрлась, добавки себе прося. Ей тоже, видимо, новая жизнь была по вкусу и по душе. Ещё бы: такие-то продукты лопать!
Вадим, наблюдавший подобное, всегда усмехался и думал, что если бы увидели его супругу в этот момент голодавшие родственники и друзья, не дай Бог, соседи, чем она кошку кормит, как сметану рыбную, аппетитную безбожно в помойку льёт, - растерзали бы, наверное, за подобное барство и расточительство в два счёта, порвали бы на куски. А уж знаться бы перестали точно, прокляли бы навсегда, давясь лютой злобой и завистью. А у Стебловых это стало нормой всю первую половину 92-го года - деликатесами себя и кошку кормить, и ни в чём себе из одежды и еды не отказывать.
Так, на широкую ногу, можно сказать, и встретили они новую жизнь, - у которой, впрочем, не одни только радости были. Были и огорчения!...
18
И первым неприятным моментом, что поразил в новой жизни начинающего коммерсанта Стеблова, заметно омрачил и испортил её, было бедственное положение его родных - родителей, сестры и брата, в первую очередь. Состарившихся отца и мать, и про это выше уже говорилось, опять-таки, оставили без сбережений, без средств, без-совестно украв у каждого по 12 тысяч докризисных советских рублей и сильно этим поступком варварским обоих их подкосив, к последней черте приблизив. Батюшка их, скорее всего, именно из-за этого раком тогда и заболел: из-за расстройства дикого и страшенной на новую власть обиды. Промучился несколько лет от боли раб Божий Сергей - и умер в муках, сгоревший изнутри, почерневший душой и телом. И у матушки в этот период времени начались серьёзные проблемы с сердцем, что у врачей аритмией зовётся. Да и уровень жизни брата с сестрой многократно понизился, так что оба стали почти что нищенствовать, каждую копейку считать, чего ранее никогда не делали.
Брат его, например, закончивший МВТУ им. Баумана и работавший до прихода Гайдара заместителем начальника цеха на одном подмосковном оборонном заводе, после завершения учёбы горя не знавший, нужды, - так вот брат с января 92-го вынужден был ежедневно, придя с работы, “бомбить” в течение целого года, пока уж не бросил завод и в торгаши не подался, - то есть зарабатывал себе извозом на хлеб, дешёвую колбасу и масло. Прежних заводских получек и премий, баснословных для советского времени, ему уже катастрофически не хватало.
Схожее положение было и в семействе сестры, супруг которой, инженер-конструктор, вынужден был оставить КБ и перебиваться случайными заработками, бегая по разным местам, по расплодившимся воровским конторам…
19
Второй неприятный момент касался уже непосредственно самой его новой работы. Ибо там его довольно быстро посетило открытие грустное, плохо-переносимое, что любая торговля - бизнес по-новому, по-американски, - это есть откровенное жульничество, подлость и грязь. И работают там особой породы люди - сугубые циники-материалисты, рвачи, которых кроме денег и развлечений не интересует ничто. И в первую очередь - что у человека внутри сокрыто: в душе его, в сердце и мыслях. Девиз их в целом убогой и ущербной жизни достаточно примитивен и прост: “рубить капусту” или бабло любой ценой, пусть даже и криминальной, и потом покупать удовольствий согласно толщены кошелька, безпрестанно баловать, холить и тешить себя сытостью и достатком, жить исключительно ради похоти, ради инстинктов, ради комфорта тела - и плевать на всё и на всех, кто не такой как они, “ниже” их и беднее. Объект их внимания - исключительно внешний материальный мир во всей своей разновидности и расцветке. Пассионарностью в их среде, повышенным интеллектом или духовностью даже и отдалённо не пахнет… Больше скажем. Люди-пассионарии, руководствующиеся идеальными ценностями и высшими духовными ориентирами, тратящие свою энергию “не туда”, в направлении, обратном вектору инстинкта, - эти люди являются их кровными ненавистниками и врагами, которых они “не видят в упор” и глубоко, всем естеством презирают…
20
Прирождённому идеалисту Стеблову всё это было сильно не по нутру - такое радикальное несовпадение ожидаемого с действительностью, с тем, что он увидел и понял в итоге, что взамен получил. Он ведь так круто с прошлым порвал после разгрома ГКЧП и бросился в новую жизнь не для того, конечно же, чтобы душу свою продать, или же, в лучшем случае, продолжать марать её дальше. А, наоборот, чтобы спасти её от прежней советской интеллигентской проказы - тунеядства, безверия, праздности. Он делом мечтал заняться - серьёзным, настоящим, большим, которое бы всецело захватило его опять, себя самого уважать и ценить вновь заставило. Как он уважал и ценил себя прежде, когда в Университете учился, диссертацию там писал, к вершинам Духа тянулся.
А тут вдруг выяснилось довольно быстро, что демократическая проказа оказалась ещё сильней: она разлагала и уничтожала его куда больше и куда стремительнее. С утра и до вечера у него был только бизнес один на уме: приход и расход, понимай, дебет-кредит, товар неучтённый, левый, гешефт, - а на всё остальное ни времени и ни сил уже и не оставалось.
Смешно сказать, но за время работы в торговле, начиная с осени 91-го года, он пропустил фактически всё, что творилось в родной стране: не читал ни книг, ни газет, не смотрел совсем телевизор. Только шуршащие деньги домой мешками таскал и считал, и потом валялся без чувств, восстанавливался от торговли. Стоять целый день на ногах, как выяснилось, да ещё и на сквозняке и холоде, был крайне утомительный физический труд, убивавший в нём всё человеческое, всё живое. Он тупел и серел на глазах, будто бы в тёмной одиночной камере запертый деградировал… И конца и края не просматривалось впереди этому ежедневному самоуничтожению и деградации - вот что главное-то! что было ужасно и пугало больше всего, заставляло ночами не спать и про скривившуюся судьбу свою думать и думать. И те мысли ночные его, ночные бдения, получались безрадостными и тяжёлыми.
Он-то, наивный, в торговлю надолго пришёл, и пришёл побеждать: у него не было за душой запасного места работы… А теперь выходило, что напрасно пришёл, напрасно послушался соседа-баламута Кольку. Ибо какое-то время побыть в этом торговом вареве, денег подзаработать, семью накормить - это ещё можно было бы как-то перенести, скрепя сердце, на это он был бы ещё согласен. Но связывать себя с грязной и чуждой торговлей навечно, как теперь выяснялось, дни, что осталось прожить, ей одной посвящать! - нет, для него уже ближе к весне подобная перспектива становилась просто невыносимой...
21
А тут ещё и московские праздные бабки стали его донимать своим ежедневным нытьём и проповедями над ухом. Подойдут, бывало, бездельницы, остановятся где-нибудь рядом и стоят минут десять, буравят его глазищами зло: наблюдают, заразы этакие, как он деньги шальные, немереные, по карманам рассовывает, - и при этом головою седой недобро так покачивают из стороны в сторону - от зависти, вероятно… А потом начинают одну и ту же песню дружно “мусолить-петь” у него под носом, нервы ему мотать, и без того натянутые.
«И не стыдно тебе, бугаю, - говорили они ему, подбоченясь, - целыми днями руки в брюки стоять возле Красной площади, честной народ объегоривать?! Да тебе пахать надо от зори до зори, как мы в своё время пахали - при Сталине-то! А ты, паразит гладкий и толстомордый, новым русским заделался, жуликом-аферистом на прежний лад! Под гайдаровскую воровскую дудку безсовестно пляшешь, честь и стыд потеряв. Стоишь на солнышке-то и баклуши бьёшь, всё нажитое нами богатство в распыл пускаешь! Кто работать-то будет, скажи, если такие быки, как ты, ни черта не делают, не производят?! Нам, что ли, прикажешь опять к станкам становиться, и вас, молодых дармоедов, кормить и поить начинать, обучать, обувать, одевать и вооружать как раньше! Чтобы немцы с французами в очередной раз вас, торгашей-сладострастников, голыми руками не взяли!»
«Бабки! Ядрёна мать! - не сказать хотелось в ответ, а прокричать Вадиму. - А ни пошли бы вы на х…р отсюда со своими нравоучениями! Без вас, старых ведьм, тошно! Я что ли виноват в том, что мои знания и мои мозги, мой диплом с диссертацией и на хрен теперь никому не нужны?! что довели советских учёных и инженеров до такого нелепого состояния?! Я шесть с лишним лет отработал в сверхсекретном НИИ - и сбежал оттуда. Потому сбежал, что сил уже не было никаких тамошний
