существовании. Но вера не бывает без надежды полагания на веру и стремления к ней как к цели существования, к чистому бытию. Такое стремление, которое захватывает человека полностью, восхищает его, является любовью. В познавательном смысле воля к бытию является разумной силой как силой связи субъекта с объектом влечения, становится силой познания, любовью к познанию, любознательностью, В любви к познанию объект влечения превращается в предмет любования, который обостряет чувства субъекта, возводит их в предел помышления, кристаллизуется в чистую идею познания. Она же придает форму мысли о безусловной реальности и собирает, организует материал опыта вокруг себя как цели.
Так опыт чувств (эмпирия) проясняется в идеи разума, а идея находит свое воплощение в стремлении субъекта к воплощению в себе этой идеи, в реализации ее в материале своих чувств, в любовании на нее. Человек ждет ответного действия со стороны высшей инстанции, к признанию своей верности идее бога. Водя к идеальному внушает ему веру на реальность идеала, идеальную реальность и надежду на связь, на контакт с ней. Но как заручится поддержкой в таком любовании идеалом, как почувствовать себя избранником идеала, как наверняка узнать, что тебя приняли, признали и спасли от одиночества, как войти в силу и преодолеть несовершенство жизни как недостаточность, как неспособность остановить то, что проходит, ее преходящий, мимолетный характер.
Где видимый знак расположения к себе идеальной реальности, ее идеализации? Как во всем разнообразии несовершенств жизни увидеть ее совершенство? Оно становится доступным нам только абстрактно, в отвлеченном идеале конкретно всеобщего умозрения, разрешимо лишь в мысли, мысленно. В этом разрешении, конечно, есть смысл. Но нам этого мало, ведь мы является не существами мысли, а состоим из плоти и крови. Нам необходим зримый знак, знак вещественный, а не тень знака, его иллюзорный образ. Этот знак должен быть не знаком знака, а явлением явления, феноменом, наглядным явлением идеала.
Несчастное сознание мыслящего идеал реально разрывается на части и не может связать то, в чем он есть, как в идее, с собственной телесностью во плоти и крови, пространстве и времени собственного существования, бытия в мире.
Вот такой несчастный познающий (познаватель), неудачный влюбленный в идеал угнетен его молчанием. Между тем он должен радоваться тому, что ответом на его любование является молчание, а не раздражительность, вызванная его назойливым обращением к контакту с высшей инстанцией. Это молчание открывает перед ним целый резервуар, фантастическую сокровищницу, драгоценный ларец возможностей игры воображения, плодами которого можно жить, скрашивая несовершенство материальной действительности, доопределяя ее в уме до совершенства, до идеала, свободно, добровольно соучаствовать в его реализации, овеществлении. Конечно, в ходе такой вещественной реализации идеала получится не точно идеальное произведение, но приблизительно похожее на него, склоняющее мыслящего и познающего не к пустому мечтанию, но к последующему содержательному самосовершенствованию на нем и посредством его. Такое обращение уже имело место в истории искусства, - его классические мастера, творя произведения, сами, естественно, стали такими произведениями современности.
Но мы живем уже в после-современную, техническую эпоху, когда творческие работники творят не себя, а нечто попроще, - проектируют себя как техническое изделие, как свою копию в цифре. Современный человек не желает быть образом идеала, он сам хочет быть идеалом, но выходит одна копия, образ, маска (персона) себя.
Неужели мы заслуживаем только такое будущее – цифровой рай виртуальной реальности? Как это пошло. Где же сам идеал? Он остается за кадром времени, за феноменальными скобками в качестве трансцендентной, недоступной нам реальности в вечности.
Или все же у нас есть возможность вдохнуть в себя дыхание вечности и выдохнуть из себя время? Такая возможность, надеюсь, есть
- И что это за возможность? – спросил я, заинтригованный заговорщическим тоном увлеченного собеседника.
- Это молчание, которое говорит само собой. Мы до конца этого еще не понимаем. Ему мешает проговориться время. Где то место во времени, откуда возможно услышать его призыв, понять смысл существования.
- Наверное, можно услышать оттуда, откуда задается вопрос.
- Иван Васильевич, да ты, оказывается, настоящий экзистенциалист.
- Нет, я только экзистенциально мыслю.
- Да ты что! Правда? Если было бы так, то не было бы ничего проще в мысли.
Но если нам не дана вечная жизнь, может быть мы удостоены вечной смерти после жизни. Ведь тогда для нас на ее стороне сила воли не быть. Не лучше ли сдаться вовремя этой злой силе и убить себя, не дожидаясь смерти, ускорить самочинно и произвольно ускорить ее приход? Однако это очередная иллюзия. Смерть есть изнанкой той же жизни. Она сама не в своей силе, а в силе жизни, в ее самоотрицании. Но тогда самоубийца есть воплощение жизни, уничтожающей себя. В ней не больше силе, нежели в силе жизни жить, а не умирать.
Слава богу, у меня никогда не было желания смерти, не было воли к ней. Меня убивает не смерть, а жизнь. Уточню: меня убивает современная жизнь, жизнь в современной бюрократической цивилизации бумажных, теперь, цифровых, кодированных людей. Теперь человек без кода, без цифры уже не человек, как прежде не был им без бумажки с иконкой, без удостоверения. Он находится в обороте человеческого, цифрового (информационного) капитала. Это обращение есть наихудшее из обращений за всю историю сансарического круга перевоплощений. Таков цикл жизни оцифрованного человека в цивилизации информации, его жизненный круг кручения в колесе информации в качестве информационного дубля, цифровой копии, воплощения в цифру. Все стало информацией, и мир выродился в виртуальную реальность. Она поглотила собой действительность. Это жизнь человека-копииста, именно такой человек-копия есть герой нашего времени, бесталанного времени – времени в тени человека, жизни в мире теней. Это время не творцов и даже не подражателей, но подражателей подражателей, пародистов. Парод – период парада пародистов.
Но руки у них коротки. Им не добраться своей цифровой копией до самого бога. У духа нет цифры. Нельзя точно сказать, сколько его: один, три, ни одного. Даже про человека трудно сказать такое. Казалось бы, человек один. Но он бывает разным, - одним, другим, в зависимости от того, каким бывает и кем себя считает. Он есть сплошная неопределенность. Еще более неопределенным является бог. Его просто нельзя вычислить. Как только начинаешь считать, так сразу приходишь к неразрешимым противоречиям, которые нельзя решить средствами математики, как любую другую математическую задачку. Язык бога – не язык математики. Но бог недоступен и языку богословия. О боге можно говорить на этом языке. Но с ним нельзя на нем установить контакт. Богословский язык можно только принять на веру. Над духом не властно ни число, ни вера. И слово тоже. Вот до этого негативного заключения о контакте мы дошли чем? Умом в мысли.
В мысли я нахожу утешение и освобождение от пленения числом и словом. Мысли не нужна вера. Ее даже знание не может удовлетворить. Мысли нужна сама реальность. Она нуждается в ней. Для нее реальность является духом. Только тогда толкование, поиск смысла приобретает, находит смысл. Встреча с реальностью как духом, контакт с ним возможен только в мысли, ставшей смыслом. Она есть узел связи, контакта с духом. Переживание, выражение, слово, цифра и все прочее есть лишь последствия такого контакта. Главное – единение в смысле с помощью мысли в форме идеи.
- Но может быть противоядием от смерти в будущем является жизнь в прошлом?
- Что ты имеешь в виду?
- Может быть есть возможность остановить бег жизни?
- Есть. Остановить прежде срока можно, ускорившись. Но зачем? Я не тороплюсь умереть.
- Да, нет. Я не об этом говорил.
- Тогда о чем?
- Как оттянуть неизбежное приближение смерти?
- Просто. Следует быть осторожным и необходимо вести здоровый образ жизни.
- Хорошо. Это понятно и без слов. Я о другом. Как не отравлять себе жизнь сожалениями о том, что век человека короткий. Как принять простую истину не умом, а душой, что не так страшна смерть, как размышление о ней и ее переживание при жизни.
- Ну, для этого на Востоке учителя мысли еще с древности рекомендуют не придавать большое значение своей личности, признавая за ней номинальную условность. Поэтому и сами они лично должны не обособляться, а, напротив, сливаться со всем сущим в мысли. Саму мысль они не пестуют, а инструментально используют для успокоения и достижения гармонии с миром. Человеческое Я, по их учениям, препятствует этому примирению, поэтому его необходимо усмирить, сделать послушным воле того, кто слушает не себя, но тот покой, который установился в душе в связи с отключением сознания Я. Это сознание понимается как чувство реальности, таковость человека, заслоняющего собой саму реальность в целом, его таковость. Практикуя забвения себя в медитации (дхьяне), архат готов принять смерть как откровение самой реальности. Смерть – это то пустое состояние сознания, находясь в котором, человек сливается с сознанием самой реальности как мировым духом.
На Западе же, в частности у нас в России, у таких, как ты поклонников экзистенции, обостренное сознание лично себя нагнетает чувство страха перед смертью и стимулирует к травмирующим душу размышлениям о том, что будет с вами, с личным чувством реальности в виде (в идее) Я после смерти, в бестелесном существовании. На Востоке такое размышление снимает тревогу с души тем, что тело понимается не столько в вещественном виде, сколько в энергетическом качестве и сверхчувственном образе, предполагающим и пост-смертное существование.
- Ты, Василий Иванович, сам лично, как относишься к собственной смерти? – задал в лоб ему вопрос.
- Обухом плеть не перешибешь. Аргументы к личности меня не тревожат. К смерти же я отношусь как живой человек. Больше думаю о жизни, нежели о смерти. Она в моей жизни имеет смысл границы моих возможностей. Мне невозможно быть уже ни в сам момент смерти, ни, тем более, после нее. Я понимаю себя как единое целое с моим телом, которым я чувствую себя, имею опыт переживания, так сказать, собственной персоной. Мое сознание и самосознание есть настройка на мир и себя в нем, моим телом. Смерть есть событие полного расстройства тела, обостренным настроением которого и является пресловутое чувство реальности или чувство Я и понятие о нем в мысли.
Понимание медитации как настройки чувства реальности или чувства Я на саму реальность, телом которого является мир, условно. Таким образом могут сказать только то, что в мире растворяется не только тело, но и сознание владельца тела, который теряет свое владение, уже не владеет собой. Вот и все.
- Василий Иванович, да ты материалист, точнее,
