Перед Дэни. Решил поплыть за этими чертовыми ящиками. Но, я не хочу твоей гибели! Я люблю тебя, Володя, люблю! Так люблю, что если ты погибнешь и не вернешься! Я покончу с собой! Покончу, слышишь меня! Прямо здесь на этой яхте и утоплю «Арабеллу» вместе с собой в этой островной каменной бухте!
- Я не погибну, Джейн - произнес ей я, одеваясь в прорезиненную ткань своего синего с белыми вставками гидрокостюма - Вот увидишь, Не погибну. Но я притащу хоть один из них сюда. Пусть даже волоком по дну, Но притащу. И смерть твоего брата Дэниела будет не напрасной.
Я оделся и пошел за приготовленными с кислородно-гелиевой смесью баллонами.
Джейн же соскочила на ноги и бросилась снова ко мне. Она догнала меня сзади и вцепилась в меня. Опять обхватив мое тело уже в резине гидрокостюма девичьими руками. Повисла, подгибая свои красивые крутыми бедрами и полными икрами девичьи загорелые до черноты ноги. Выгибаясь в гибкой узкой девичьей спине на моей шее, заваливая назад. Тянула на палубу, чтобы опрокинуть и повались. Джейн делала сейчас все, чтобы не пустить меня в океан.
Я стал с ней бороться. И одолел ее как женщину силой. Да и Джейн, в сущности, перестала даже сопротивляться. Она просто стала меня целовать, обхватив мою шею. Крепко и взасос. Кусая мои губы зубами.
Джейн дышала как ненормальная, и произносила по-русски, раскину в подо мной в ширину свои полненькие загорелые девичьи ноги, подставляя свое мне влагалище для любви. Отдаваясь мне.
Что могла женщина в данную минут сделать. Только это, чтобы удержать своего любимого возле себя. Только это.
Она лишь твердила, закатывая свои черные как ночь красивые глаза – Любимый, Володенька.
Я не знаю, что с ней сейчас творилось.
Она удерживала меня возле себя. Джейн Морган, лихорадочно, что-то, как некий колдовской заговор или ритуал, что-то быстро говорила. То по-русски, то по- своему, по-американски. А то, вообще непонятно на каком, то неизвестном мне языке. Это было нечто похожее на язык перуанских индейцев. Древних Инков или Майя. Я ранее слышал как говорят индейцы и выходцы из Латинской Америки. например, из Боливии. Вот нечто похожее, сейчас лилось из столь любимых мною девичьих молодых двадцатидевятилетних уст, что целовали меня страстно и любовно.
Джейн будто боялась, что уже я не вернусь никогда. Но я верил, что все будет отлично. И старался убедить Джейн в правильности моих поступков. Я пытался свою дивчину любовницу убедить в правильности моего поступка. Но она, что-то быстро тараторя, любовные, словно не желала все мои уговоры слышать. Эта красивая до безумия молодая двадцатидевятилетняя латиноамериканка, почти как русская благодаря, можно сказать мне безумно влюбленная женщина полушепотом произносила слова о любви, уговаривая меня остаться с ней.
Я дернулся, чтобы вырваться из ее цепких сильных женских объятий.
- Не пущу, тебя, ради нашего будущего ребенка - произнесла внезапно мне Джейн, страстно целуя мое, снова лицо, заросшее, снова, мужской щетиной. И эти слова прожгли меня насквозь.
Раньше это были лишь просто разговоры о детях там и женитьбе. Но теперь.
- Ребенок?! - переспросил ошарашенный этой новостью я - У тебя будет, мой ребенок?!
- Любимый - она повторила снова, по-русски - Володенька.
И, она, прижала меня к своей женской полненькой груди. Трепыхающейся перед моим мужским лицом. Загорелой до черноты с торчащим черными сосками латиноамериканки южанки груди.
Джейн Морган произнесла, снова по-английски - Я беременна, беременна, твоим ребенком.
- Любимая моя! - я восторженный ею и потрясенный произнес – Ты беременна! Джейн, моя крошка! Моя девочка!
Я целовал ее в ответ в губы и прижимал к себе.
- Уплывем отсюда быстрее, милый мой! - Джейн возбужденно стала уговаривать меня - Уплывем отсюда! Это страшное место! Оно погубило брата Дэниела. Мы сможем, Володенька! Втроем! Ты и я, и наш ребенок!
- Но, как, же Дэниел? - я вдруг вспомнил, зачем отправился за борт нашей яхты «Арабеллы».
- Как, же его смерть, миленькая моя, Джейн - я опомнился и произнес ей - Как же смерть твоего родного братишки? Как же смерть вашего неотомщенного отца? Джейн, любимая?
Я смотрел в ее в слезах, снова глаза. Глаза безумной и безудержной в любви молодой американки, смотрящей в глаза русского моряка.
- Ты позволишь, спокойно, дальше жить этому гаду Джексону. И твоему дяде Джонни Маквэллу - я возмутился, не желая, просто так, вот уплывать отсюда. Хотя не горел своим желанием вообще-то, долго оставаться здесь.
- Джейн, прости меня, но я должен - я произнес, глядя в эти наполненные снова слезами черные гипнотические ее девичьи глаза - Я обещал ему. И обещал себе, Джейн. Это, тоже ради нашей любви. Я должен сделать это. Иначе, мне всю жизнь не будет покоя. Как я буду жить, если не будет отомщен Дэниел. Как ты с этим как его сестренка будешь жить дальше?
Она смотрела на меня, не отрываясь глазами полными преданности и любви. И я видел эту безудержную, ту сумасшедшую нашу в ее женских глазах любовь. В полной темноте ночи, но я видел те ее красивые влюбленные в меня в русского моряка глаза. Этот взгляд, так и остался в моей памяти навсегда. До нее словно пока еще не все доходило, что и как теперь.
- Прости, любовь моя - произнес я ей - Но, я должен сделать, то, что должен сделать. Прости.
И встал с лежащей Джейн и с ночной холодной палубы яхты, подымая, ее на своих руках. И унося, вниз в ее женскую каюту.
Джейн сейчас замолчала. Она все поняла. Поняла, что я не отступлюсь от намеченного. Она, только смотрела на меня, по-прежнему, не отрывая влюбленных заплаканных своих девичьих американки черных как у цыганки Рады глаз.
- Ничего, миленькая, со мной не случиться - я успокаивал ее - Ничего, только не переживай за меня. Я вернусь. Обязательно вернусь, любимая. Только сделаю это дело. И вернусь. И тогда мы сразу же уплывем отсюда.
Джейн отпустила меня. Спокойно. Она, просто, молча, проводил меня своими черными, как эта звездная под Луной ночь очаровательными гипнотическими некой Богини любви и всего Тихого океана глазами. Лишь, сказала, когда я перешагнул обратно порог ее с выломанными из красного дерева дверями девичьей каюты - Возвращайся скорей, любимый. Я буду ждать.
***
Когда я нырнул, было уже три часа ночи. Я не смотрел больше на подводные часы на своей левой руке. Да, и их было совсем, плохо видно, даже с фонариком в полнейшей темноте на дне этого погибельного обширного плато.
Я считал так, погибну, значит, так тому и быть. А, если суждено выжить, выживу. Главное сделать свое дело. То, что обещал моей Джейн.
Я плыл над песчаным дном второго нижнего плато. Оставив, мою ненаглядную там наверху. И, теперь уже беременную любовницу Джейн Морган на яхте «Арабелла». В полной ночной темноте, освещая свой маршрут впереди себя подводным фонариком. Видимость была, вообще никакая. Но, я на удивление шел верным путем и над самым дном. Как не могу и сейчас объяснить, но был уверен тогда, что маршрут был правильным. Мы тогда с Дэниелом натянули длинную, почти в километр тонкую, но прочную нейлоновую веревку. И я нашел ее, и шел четко по ней. Именно к обломку хвоста погибшего самолета.
Ночью заметно упала температура воды в океане, и стало прохладно. Это чувствовалось, даже через плотно прилегающий к голому телу гидрокостюм акваланга. На спине пара баллонов на двадцать четыре литра кислородно-гелиевой смеси.
Течение заметно усилилось и даже сменило свое подводное направление. Теперь оно хорошо ощущалось дальше от своей исконной точки проявления.
Я, попав в него, плыл лишь, слегка работая ластами, плыл в направление к хвосту разбившегося самолета.
Сразу скажу, было жутко. Один и в той полной подводной темноте. Я смотрел во все глаза по сторонам через маску акваланга. И слегка, хоть иногда касался дна руками и той натянутой и уходящей вдаль в мертвую безлюдную темноту воды веревки. Она была не обрезана и не оборвана. И это вселяло надежду, что я быстро отыщу в этой темноте ночного океана большое хвостовое оперение разбившегося борта ВА 556.
Давление опять значительно и уверенно росло, из-за повышения глубины. И впереди видимость была в свете фонарика не более трех метров.
Было более ста с лишним метров, и я погружался под уклон и глубже. На глубиномер я тоже не смотрел. Да и смысла не было. Мы тут были уже, и я глубину ощущал своим всем телом. Я знал, что пройду ее, раз раньше проходил. Дважды.
Одним словом, я мало чего вокруг видел и плыл машинально по пройденному неоднократно еще с Дэниелом маршруту. Ну и по памяти.
Ориентироваться я умел хорошо. Даже под водой.
Неожиданно я увидел тот велосипед вверх колесами, торчащий из горгонариевых кораллов и разбухшие от воды сумки с чемоданами. Набитыми до отказа вещами погибших, облепленные песком и донным илом и обросшими водорослями, прямо торчащими из белого песка.
Дно постепенно становилось скалистым. Отметка должна была быт ь 150метов или около того.
Вокруг не было ни души. Ни одной рыбешки, вообще никого. И это усиливало страх и гнетущее нервное состояние. Я здесь был один на один с ночным океаном на глубине в стопятьдесят метров.
Заметно упала температура воды. Возможно, из-за подводного течения здесь на этой глубине. Становилось в гидрокостюме холодновато, хотя прорезиненный костюм покойного Дэниела был из довольно толстой ткани, толще, чем тот мой в котором я сюда плавал. Но, все, же температура. Ее сильное падение здесь хорошо чувствовалось. Надо было как можно быстрее все сделать.
Та плетеная тугая тонкая веревка привязанная к разматывающейся из крепкого и прочного нейлона. На большой крутящейся бобине, которую, мы с Дэниелом нашли в носовом техническом водолазном трюме «Арабеллы». Была нами привязана к якорной цепи левого якоря яхты. Я точно не знал, какой она вообще длины, но надеялся, что ее все, же мне хватит, по крайней мере, до хвоста погибшего Боинга. Помню, как та бобина
