Грации и грешники

ладошкой по своему органу, да и кончила с тобой одновременно.
***
Как-то после этой ночи на кухне хлопочу, подол подоткнула повыше, ляжки до попы видны. Зашёл он на кухню — приехал в гости на выходной, — на ляжки зырк, засмущался, отвернулся. «Ах ты, какой робкий, — думаю, — всё то утро ебал — не робел, в любви клялся, правда, на спине я была, а теперь боишься бабе жопу поласкать. Вот тебе!» Нагло жопу совсем оголила, нагнулась, руками в стол упёрлась, неужели не поймёт? Тогда ты хотел, теперь я хочу. Не выдержал, уважил, халат сорвал, а лифчика и трусиков у меня и не было, ещё не успела после утреннего душа надеть. Если женщина просит...
***
Поняла я свою ошибку, на исповеди сказала батюшке, что понравилось мне это с юношей, и как было показала...
Не верится мне, племянница, что студент тебя только раз утром поебал, небось, каждое утро дрючил... Иначе чего это вдруг вы всю ночь перед свадьбой еблись так шумно…»
Тут тётушка ударилась в воспоминания: «У нас, — говорит, — какое-то родовое проклятие: перед самой свадьбой и у меня, и у тебя прощальная ебля. Разница: тебя ебли всю ночь, а меня — весь день; меня тоже двадцатилетний сосед выебал, даже как звать не знаю, когда мне было 30, и тоже перед свадьбой.
Спустя лет десять пришла к батюшке, исповедовалась пред аналоем в грехе и всё подробно рассказала, как мне это понравилось, как титьки показала, как подол задрала и жопу показала. Он меня пригласил в какой-то закуток на продолжение беседы, попросил ещё раз попу показать, да и поебал там. По жопе пошлёпал, достал свою елду и засадил мне в пизду, в точности как сосед, и успокоил: прощаются тебе, раба божья, теперь все твои грехи, не греши более, а ежели не устоишь пред искушением и вновь согрешишь, приходи — всё обсудим. Потом узнала, он это проделывает и с другими прихожанками, но только с теми, которые понравятся и по согласию.
Теперь вот мне 50, согрешила с 20-летним студентом, пойду покаюсь, и чует душа, придётся расплачиваться натурой, что-то во мне привлекает и семинаристов, и студентов.
Вот что жопа-то моя, животворящая делает: и студент перед ней не устоял, и поп, и сосед: на грядке в огороде я полола, смотрю — сосед в мою сторону зыркает. Всё поняла, нагнулась, попу отклячила, порыв ветра сарафан вздыбил, а может, я и сама ветру подмогла, жопа оголилась, трусов нет, сосед через забор сиганул — и хвать меня за бёдра...
Он ебёт, конечно же, в пизду, не в жопу, а я вроде не замечаю, продолжаю грядку пропалывать. Кончили мы вместе, и он обратно к себе через забор.
Я на речку пошла искупнуться, гляжу — и он за мной крадётся, как фавн за нимфой... Что-то ещё будет... Так и есть, ещё трижды пересеклись: в копне сена, на песочке у речки и даже в воде... А ведь завтра мне в ЗАГС...
Жопа моя не для всех: люблю неожиданно, случайно, без знакомства и без слов, а ежели иной начнёт вежливо робко просить: покажи жопу, хочу тебя поебать, — никогда не соглашалась…»
…Вскоре свояченица вышла замуж и покинула Иерусалим вместе с тётей. Естественно, я там больше не бывал. Эх, долго я не мог забыть попу этой тёти: печально бродил по Битцевским, Царицынским, Борисовским пляжам, увы, такую попу у купальщиц-московиток больше не встретил и грустный, охладелый написал стихи:

Ах, попа-попа, где ты ныне
И кто теперь с тобой шалит?
Когда и где, в какой пустыне
Забудешь ты её, пиит?

И вариант не для печати:

Ах, жопа-жопа, где ты ныне
И кто теперь тебя ебёт?
Когда и где, в какой пустыне
Забуду я с тобой улёт?!
***
— К слову, я заметила, — продолжала свояченица, — ты после ужина в санатории шептался с официанткой и ночевать не пришёл... Ну ты и ходок, ну и бабник, и меня, и тётю мою, и официантку выеб, всем в любви клялся, только соседку-давалку пропустил...
Открою тебе секрет: тётушка сама попросилась лечь на мою койку вместо меня и не скрывала зачем. Меня спасала от твоих утренних закидонов, мол, как бы я не залетела перед свадьбой. Ну а тётушке залёт уж не грозит, она-то первого родила по залёту от соседа перед свадьбой, а ты думал, как мастерски ты ею сразу овладел, ну а дальше разыграла недотрогу…
(Когда малознакомые парень и девушка по разным причинам вынуждены устроиться на ночлег в одной комнате на разных кроватях, парень, как правило, повинуясь инстинкту, пытается воспользоваться ситуацией.
Сослуживец рассказывал:
— Я подошёл к её кровати и говорю: «Зина, я тебя люблю. Можно к тебе?» Она: «Ты что, дурак? Пошёл вон!»
На этом всё и закончилось. Потом уж она пояснила: «Скажи ты прямо: «Зина, я хочу тебя поебать», — другое дело. Как услышу такое слово, у меня всё встаёт: соски твердеют, «вся душа моя пылает, вся манда моя горит...» Даже если б просто молча начал лапать, положил ладошку мне на письку — и то у нас бы всё случилось, а с таким глупым — уж увольте».)
***
Была и ещё пара случаев у меня по молодости в частных домах. У нас дом небольшой, приехали гости — места спать нет, пригласили соседи — у них пятистенок и три дочки на выданье, не целки (все трое ночью позволили проверить свои п…ды моим х…ем). Уложили спать в свободной комнате, там ещё одна кровать.
Засыпаю, но вижу: устраивается на соседней кровати юная леди. Не могу заснуть, забираюсь к ней под одеяло.
— Ты чего? — спрашивает.
— Холодно в избе, вдвоём будет теплее, — отвечаю.
— Ладно, только без глупостей, а то всех разбудим — понимаешь, я о чём? Хотя... родители сегодня на сеновале спят, в соседней комнате младшие сёстры спят... Ну и ты... спи…
— А ты? Может, всё же... — не теряю надежды.
— Нет-нет, и не думай, и не надейся...
— А если…
— И если — тоже нет…
Засыпаю, чувствую: девичья рука нежно теребит и медленно дрочит мой х… Я положил ладонь ей на пизду, погладил шелковистую густую шёрстку, вставил пальчик и пощекотал.
— Да-да, теперь согласна, вроде все заснули, сразу-то неприлично. Теперь вставляй туда свой х… и еби...
Делаем это очень тихо, она молчит... Встала, ушла, вернулась. Потрогал — явно не она, титьки и жопа поболе... Совокупляемся громче, она постанывает... Встала, ушла, вернулась. Потрогал — не она, другая, титьки и жопа ещё боле... Ебёмся от души, без оглядки, она орёт... Младшенькая оказалась посмелее... Пытается встать и уйти, ухватил за сиськи:
— Не пущу, лежи...
— Почему? Сестрёнок-то отпустил...
— У тебя п… самая лучшая, будем ещё... Тебя я недоёб.
— Что значит «недоёб»? Я почувствовала, что ты кончил в меня...
— Ну что ты, право: ты виновата уж тем, что хочу тебя я ещё раз поебть...
— Признаюсь и я: у тебя лучший х… из тех, что меня ебли.
После таких признаний я хотел с ней уединяться, но на свидания не приглашал, боялся гнева подружки Ниночки... Но как завижу, что пошла в лес за земляникой или орехами, крадусь, как фавн за нимфой... Признаюсь, после той ночи, я крался и за средней, и за старшей сестрицами, но вместе поесть землянику и мёд удавалось только с младшей. Вскоре я покинул эту деревню, они тоже — вышли замуж.
…А тут и утро. Пропели петухи. Но кто же их испортил до меня? Они погодки, на год-два постарше и смотрели на меня равнодушно, когда мы вместе купались в речке Велетьме, не считали за жениха, и я на них не возбуждался, впрочем, как и на других деревенских девочек. А-а, понял, они по воскресеньям ходили на танцы в соседнее село... А я ещё не ходил…
Совершенно неожиданно их маманя сделала мне прощальный привет перед отъездом — и у нас с ней было. У нас не было бани в огороде, я иногда мылся в общественной бане в Кулебаках, где учился, а на каникулах — у соседей. Принесу воды, дров, и мне дозволялось мыться последнему. Я мылся всегда один, а мечтал: хорошо бы с тётей Дуней помыться вместе, и тогда... я бы её... она мне... и мы с ней... И вдруг мечта сбылась.
Пошёл в баню в последний раз — завтра уезжать на работу по распределению в Таганрог, — захожу в баню, уже темно. Как всегда, думал, последний, а там соседка тётя Дуня домывается, хлещет себя веником, вся в прилипших банных берёзовых листьях.
— Ой, извиняюсь, я попозже...
— Нет-нет, вовремя, меня веничком попаришь...
— А что скажет дядя Коля?
— Да мы ему не скажем, а он, как всегда, после бани выпьет стакан самогона и спит до утра...
— Стесняюсь я, неловко как-то...
— Ага, стесняется он, я всё про тебя знаю: с дочками переспал, не стеснялся. Светлану Ивановну проворонил, первая красавица на селе, всю жизнь будешь жалеть, что не попробовал её, сниться будет, — между прочим, моя подруга и ровесница, фигуры у нас одинаковые. Меня что, не хочешь попробовать, так и выпустишь из бани? А ведь замечала я, как ты на меня одетую поглядывал и глазами раздевал... Между прочим, мой Колюня двадцать лет назад Светке-то целку сломал, но женился на мне, а её муженёк долго ко мне клеил, но я ему не дала. Глазами-то меня все деревенские мужики раздевают, но никому не дала. С тобой, мой юный сосед, другое дело: завтра уезжаешь... Хорошо похлестал веником спинку, теперь давай ножки и животик, и это место. Знаешь, как называется? Чего отвернулся? А повернись-ка, парень, ко мне. Вона в чем дело, встал у тебя на меня... А у бабы боишься попросить, думаешь, напугал бабу хуем.
Комплекс Мадонны на этот раз не сработал: либо он не возникает, если у мамы дочка, либо вот что баня-то животворящая делает; наконец, возможно, у тёти Дуни была подъёмная сила посильнее, чем у Светланы Ивановны. Возможно, у нас получилось потому, что она предложила заняться этим открытым текстом, да и я действовал посмелее, чем в первый раз с тётей Светой. Однозначно могу сказать, если я не чувствовал встречного желания (лучше — выраженного откровенно), у меня никогда не вставал.
***
В этой деревне я прожил с 12 до 18 лет, в мою бытность никто из сверстников девкам целки не ломал, видимо, мы поздно мужали. А вот в предыдущем поколении это считалось чуть ли не нормой: девки приглашали парней спать на сеновал и легко теряли невинность.
Был даже случай из ряда вон: три отчаянные девицы пригласили на сеновал трёх безбашенных парнишек, чтоб целки сломали. Парни девочек поимели и удивились:
— Чего ломать-то? Вы уже.
— Знаем, — отвечают, — но нам интересно, чтобы здесь и сейчас каждый из вас поебал каждую из нас, да так, чтобы одна пара еблась, а остальные смотрели — вроде как кино...
В деревне одно время подвизался дезертир-бандит Лёшка Пахомов, днём прятался в лесу, а ночью сердобольные девки брали его спать с собой на сеновал. Ночью разомлевшая девица могла потолкать его в бок и томно попросить: «Лёша, положи наган в пилотку», — и захихикать от двусмысленности. Скольким девушкам он положил «наган» в «пилотку», проказницы не раскололись, а история умалчивает.
Не отсюда ли похабная припевка:

Как в зареченском колхозе
Ебут девок на навозе...Или:

Как у леса на опушке
Девки выстроились в ряд:
Две ебутся, две смеются,
Две поёбаны стоят...

Я-то точно был отсталым и к 18 годам, приступить со своей подружкой к решительным действиям всё ещё не решался. Некоторые девицы меня интриговали:
— Чего ты ходишь с Нинкой, взявшись за ручку, и у вас этого нет... Пойдём со мной, я не такая красавица, но манда у меня получше...
Я не отреагировал. Через три года, будучи в Таганроге, получаю письмо из Нижнего Новгорода (тогда город Горький) от Нины:
— Мне сделано предложение, выходить ли мне замуж? Ты как?
— Никак, выходи, — ответил я.
Моё положение было весьма незавидным: жил в общежитии, четверо в