следы моря. Кажется, что может сделать мягкое с твердью? Но у воды есть терпение. И она точит и точит самое твердое на земле. И камень поддается. И точит ведь мягко, даже ласково… Вот нам знак и образец.
Он собрал камешки и, любуясь, пересыпал с ладони на ладонь.
- Давно был у моря, уже и забываться стало, а посмотришь на них – многое вспоминается.
И вновь спрятал их в свой мешочек.
- А какие там люди? – спросили его.
- Одеваются по-другому, живут другим ремеслом и молятся не так, а болеют теми же болезнями, что и здесь. Земли разные, да небо для всех едино.
Ученики закивали, соглашаясь.
Пока сотоварищи укладывались спать, Учитель встал и опять ушел в степь.
- Почти каждую ночь он куда-то уходит, - прошептал Шимон. – Но куда и зачем?
- Уверен, он ходит говорить с духом Моисея! – воскликнул Иоанн.
- Не иначе, - откликнулся Иуда. – Аминь.
И впрямь казалось ученикам, что где-то невдалеке шепчутся духи и молнии стремительно летящих ангелов прочерчивают небо. Но усталость брала свое, сонливость сковывала веки, и тело погружалось в расслабляющую хлябь. Они заснули. Лишь тень равви долго скользила в мертвенном лунном свете.
Он любил темноту за то, что в ней растворялись мелочи, за возможность сосредоточиться. Небесных светильников – звезд и луны – ему было достаточно, чтобы не заблудиться. Шел неспешно, но уверенно, скрестив руки под просторными рукавами хитона, когда невдалеке, неожиданно, заметил силуэт собаки, задравшей верх морду и смотрящей на звезды. Они в ту ночь были особенно хороши, щедрой россыпью усеяв небосвод, мерцая притягательными светлячками. Собака сидела на задних лапах и неотрывно смотрела на них. Звезды завораживали, манили. В них таилась какая-то тайна, которая была неведома земле.
Человек приблизился к собаке. Та не шелохнулась, все так же не сводя своего взгляда со звезд. И тут он догадался… Равви сделал еще несколько шагов и убедился, что перед ним камень причудливой формы. «Животные не умеют смотреть на небо, как люди», - подумал он и сел рядом с камнем.
На земле царила ночь.
2
Еще солнце толком не выглянуло из-за кромки земли, когда учеников разбудило негромкое блеяние, - невдалеке брело стадо коз на пастбище. Пастух в теплой бурке из овчины подошел к становищу отдыхающих путников. Люди у костра зевали, потягиваясь, собирались к завтраку.
- Куда путь держите? – спросил пастух. – На торговцев вы не похожи.
- Значит, разбойники, - буркнул Иуда, но тут же смилостивился. – Садись, посиди с нами, может, что интересное расскажешь.
Пастух улыбнулся и, следуя приглашению, опустился у тлеющего костра.
- Не мерзнете? – поинтересовался он.
Иуда, уже деловито резавший сыр, и здесь за всех успел ответить:
- А мы греемся мыслью, что лучше холод ночи, чем жар геенны огненной. Мы ищем невидимое и познаем незнаемое, а это согревает.
- А, понял, - проповедники вы.
- Ну да, праздношатающиеся, ты правильно подумал.
Пастух вновь засмеялся.
- Догадлив ты…
На непринужденный разговор потянулись и все остальные, привычно рассаживаясь полукругом, вбирая в себя рассеивающееся тепло костра. Круг замкнул Учитель.
Пастух с любопытством поглядывал на них, спокойно перенося хмурые взгляды заспанных мужей.
- Не возражаете, если я немного посижу подле вас, посмотрю, может и спрошу чего-нибудь? – проговорил он.
- Мы никого не гоним, - ответил равви. – Посиди, раз тебе любопытны. Скоро и завтрак готов будет.
- Отчего тебе на нас посмотреть захотелось? – поинтересовался недовольно Иаков, отнюдь не обрадованный новому едоку.
- Как же, - отвечал пастух, - у нас народ вокруг наперечет, всем известный. И занят он исстари одним и тем же делом, а вот таких, вроде вас, я давно не встречал. Любопытно.
- А каких таких?
- Ну тех, кто ищет то, чего нет, или то, чего не видно.
- Что-то мы не поймем: о чем это ты? – с угрозой в голосе произнес Шимон.
- Да мы тут пошутили с товарищем вашим, - стал оправдываться пастух.
- Иуда, опять ты людей смущаешь? – пророкотал Шимон.
- Перестаньте, - прервал их Учитель. – Человек сказал то, что думал, и хорошо. Мы идем не за тем, за чем следуют обычно люди, пустившиеся в путь. Мы не торговцы, не воины, не мытари. Мы ищем то, чем живет дух человеческий.
- А стоит ли из-за этого время терять?
- Мы же люди. И звери ищут пропитание себе, и создают семьи, и заботятся о детях своих. Но нам дан разум и дана способность речи. Только человек может пахать землю и строить храмы. Только он один способен, отрываясь от телесного, обращаться мыслью к бесплотному. В этом весь человек.
- Я в молодости думал об этом, - признался пастух. - Что я могу иметь свое? Я должен любить Храм и ненавидеть римлян. Молиться словами, мною не созданными, желать то, что мне не понятно, и отрицать то, в чем не сведущ. Не я выбираю, мне подбирают.
Учитель промолчал, ученики же разом заговорили, зашептались.
- А как иначе! – вскричал Нафанаил. – Если б каждый выбирал сам, что осталось бы от заветов наших предков? Кому-то понравились бы римские обычаи, другому греческая ересь, третий женился бы на самаритянке, и так капля за каплей от народа и духа нашего ничего бы не осталось!
- А ты как считаешь, равви? – спросили ученики.
- И я думаю о том же: что лучше? Отгородиться от чужого, чтобы сохранить свое, сокровенное, либо растворить это сокровенное в других народах? Или, может быть, низвергнуть все окружающее и, создав мир, очищенный от скверны, заменить им все остальное?..
- И как же ты решил?
- Но где взять силы, чтобы, создав новое, сказать: это и есть лучшее? Разве ты сможешь быть уверен в том, что не родятся новые люди, которые скажут: «А мне то и то – не нравится!» Что тогда делать?
- Почему ради них должны беспокоиться те, кто и впрямь создадут сверхлучшее? Пусть будут благодарны и приемлют, - отвечал Маттаф.
- И скажут они тогда, - тут Учитель улыбнулся пастуху, - «что я могу иметь свое?» А ведь хочется сделать свободной душу всякого, и как ужасно сознавать, что и ты можешь, пусть ненароком, наступить в слепой уверенности на чувства и мечтания тебе подобного, хоть и несогласного с чем-то человека, причинив ему ненароком зло.
Ученики предпочли промолчать, вбирая в себя слова Учителя.
А солнце уже приподнялось над краем земли, распуская свои лучи над вверенным ему царством, костер за ненадобностью затухал, мужи неспешно потянулись умываться к ручью. У костра остались лежать лишь пастух да Иуда. Дымок, ластясь, тянулся к Иуде, и он его не гнал, не отмахивался, а, прикрыв глаза, дремотно купался в его пахучей теплоте. Пастух посматривал на него, и неутоленное любопытство толкало к новым расспросам.
- Скажи, а как вы оказались вместе? Есть у вас дома, семьи?
Иуда лениво открыл глаза и усмехнулся уголками губ.
- Порядочные люди скитаться не будут… Ты так думаешь и, возможно, ты прав.
Пастух хмыкнул и потупился.
- Не скрою, ты умеешь читать мои мысли. То, что я думаю, тебя не обижает?
- Меня - нет. Вот их – да!
Иуда махнул в сторону удалившихся товарищей.
- А его?
Пастух глазами показал на равви.
- Его? Нет, - подумав, ответил Иуда. – Он пошел в дорогу не от обиды…
- Не от обиды? Ты хочешь сказать, что остальные обижены?
Иуда кивнул.
- Кем?
- Жизнью, конечно, иначе они обратились бы к судье. Но судьбу к ответу не притянешь.
- Как же они обижены судьбою?
Иуда в истоме лениво потянулся.
- Как, как… Кто как. Тебе нравится быть пастухом?
- В общем-то, да.
- А им не нравились их занятия. Каждый считает, что мог быть чем-то большим, чем есть. Ручей мечтает быть рекой, а река морем. Один пошел в мытари и мечтал разбогатеть. Но оказался глупым и непроворным для этой должности и богател не деньгами, а презрением. Другой учительствовал и никак не мог уразуметь – отчего в ученых книгах пишется одно, а в жизни происходит другое. Третий много работал и мало зарабатывал. И чем больше он работал, тем меньше ему доставалось. Его это удивляло безмерно: он оставался бедным, а соседи богатели. По простоте душевной не мог понять простой истины, что больше всех работает мул и это самое несчастное животное, а меньше всех лев – и он царь зверей. Хотя ладно, этого и тебе не понять… Есть такие, кто во сне видят себя у трона, заплетая нити чужих судеб. Иные мечтают о тихой, безбедной жизни и уважаемой старости под боком у могучего хозяина… Кого что погнало в дорогу.
- А тебя? – спросил пастух.
- Меня? О, меня - великое любопытство! Я хочу заглянуть в глаза человечеству, открыть тайники его души, заглянуть в бездонные эти колодцы и крикнуть: ау! – Иуда засмеялся. – И хочу послушать эхо. Но этого тебе тоже не понять.
- А он? – опять указал на равви пастух.
Иуда деланно зевнул и вновь закрыл глаза.
- О нем не будем…
Пастух долго сидел, обдумывая слова собеседника, а потом произнес со вздохом:
- То ли со зла ты все это говорил, то ли правда в сказанном есть, мне не разобрать. Хорошо, что я пастух, и у меня ясная и простая жизнь. Вы ходите в поисках вселенской правды, но удастся ли вам найти правду меж собой? Лучше я пойду к своему стаду.
- Каждому свой круг и своя мера, - ответил Иуда, не открывая глаз.
- Может быть, и так. Да и, наверное, так. Прощай.
- Прощай, человек.
Пастух встал, поклонился, и пошел своей дорогой.
3
Первым с утреннего умывания вернулся Хоам. Он опустился на колени и стал молиться. Иуда открыл глаза на звук глухо бубнящего голоса, скользнул взглядом по согбенной спине и спросил, подавляя зевоту:
- Кому ты так страстно молишься, Хоам?
- Богу! – не оборачиваясь и не удивляясь вопросу, ответил Хоам.
- Непохоже, чтобы он слышал тебя.
- Ты богохульствуешь, Иуда!
- Нет, я размышляю.
- О чем?
Хоам даже прервал молитву не в силах преодолеть любопытства. Иуда знал о его слабости, потому и начал свой разговор:
- Мне думается, что Бог предпочитает слушать тех, кто ему нравится.
- Ты не прав, Иуда. Бог милостив ко всем ищущим Его.
- Ищут все, но находят немногие. Ты с этим согласен?
- Да, согласен. Но не находят оттого, что сами виноваты.
- В чем?
- В том, что греховны.
- А что надо сделать, чтобы не быть греховным?
Хоам задумался. Он с удивлением обнаружил, что на этот простой вопрос он затрудняется ответить.
- Может, поститься? – подсказал Иуда.
«Нет, все постятся», - смекнул Хоам.
- Или соблюдать правила Закона? – продолжал Иуда.
«Нет, это многие смогут», - решил Хоам.
- Так как же?
Хоам вздохнул.
- Нужно быть честным пред самим собой, как перед Господом, - сказал он.
- Это как? – заинтересовался Иуда.
Хоам вновь оказался в затруднении.
- Да чего ты от меня хочешь? Вот привязался! – наконец не выдержал он. – Для того мы и присоединились к Учителю, чтобы найти истину.
- Это так, конечно, но я хочу узнать: раз сейчас ты обращаешься к Богу, значит, считаешь себя честным пред собой, как перед Богом? Считаешь, что достоин того, чтобы Бог внял тебе?
Хоам испугался. Утверждать, что достоин Бога, он никак не решился бы.
- Отстань от меня, Иуда, - вскричал Хоам. – Путаешь своими вопросами. Из белого дня делаешь черную ночь. Один звон от разговоров с тобой. Вот идет Мацхи, спрошу его.
Но Мацхи, выслушав от Хоама вопрос Иуды, переслал его Маттафу. Маттаф – Левию. Тот Шимону. Шимон пожал плечами и спросил мнение Малхая. Малхай покачал головой и стал расспрашивать Иакова. Иаков сразу сослался на брата, Иоанна. Иоанн обвел всех
