что пойдет с ними только для компании – в дома заходить не будет. Гриша, как самый старший в группе, взял шест со звездой (когда-то все братья носили его по старшинству: сначала Миша, потом Володя, Сергей, Николай, теперь это делал Гриша), и они направились к соседним домам.
По дороге к ним присоединилась еще большая группа ряженых из взрослых. Все весело смеялись, гоготали, блеяли, лаяли, кукарекали. Люди их уже с нетерпением ждали: по древнему поверью ряженые приносили в дом счастье. Подвыпившие хозяева зазывали их в дом, взрослым наливали самогон, детям набрасывали в сумки конфеты и пироги. В иных домах вся компания вместе с хозяевами пускалась в пляс. Опять пили самогон, ели пироги с капустой и яблоками. Дети тоненькими голосами выводили рождественские куплеты, вызывая у взрослых слезы умиления.
Днесь пресветлая
Небу и земли царица,
Христа царя рождает
И млеком его питает.
Пеленами увивает,
В ясли полагает,
Звезда пути являет,
Над вертепом сияет;
Волсви же пониже
Христу царю приидоша,
Трои дары принесоша:
Злато, ливан, смирну,
Вещь предивну.
Николаю было весело. Оказавшийся среди ряженых его товарищ по гимназии Тарас силой затаскивал его вместе со всеми в дома. Николай особенно не пил, но от души плясал, отбивая подметками сапог гопак.
Около дома Омельченко, где жила его бывшая зазноба Ганна, он остановился.
– Давайте теперь без меня, – сказал он Тарасу и братьям. – Я тут постою, воздухом подышу.
– Ганки испугался, – засмеялся маленький Ванюша. – Я скажу ей, что ты ее тут ждешь.
– Только попробуй, – Николай не больно ущипнул его за ухо. – А то не пойду с вами дальше, вернусь домой.
– Ну и не надо, – обиделся брат, – мы и так уж много всего набрали.
Ряженые ушли в дом. Николай прислонился к дереву и поднял голову. Через ветви деревьев просматривалось небо, густо усыпанное звездами. Вот Млечный путь, вот Большая медведица, а вот – та самая загадочная звезда, которая явилась путешествующим волхвам. Всегда висит в одном и том же месте, на краю города и выделяется особым, мерцающим светом. Или только так кажется? В детстве хотелось дойти до этой звезды и посмотреть на маленького Христа, лежащего в хлеве в окружении пастухов и животных.
Теперь смешно вспомнить: верил во все эти сказки, ходил с родителями и братьями ко всенощной, слушал до самого утра длинные псалмы и тропари, пока дьякон не произносил великую евтению, а хор начинал громко и радостно петь о явлении Иисуса Христа в мир людям… Он давно уже атеист, еще с пятого класса гимназии, а праздник остался в душе, как воспоминание о детстве, веселых колядках со звездой, елке, гостях и подарках, которые старшие дети сами придумывали для родителей и младших братьев.
Он закрыл глаза, наслаждаясь тишиной, но тут из дома Омельченко выскочили две девушки и побежали к нему:
– Миколка, что же ты до нас не заходишь? – кричали обе на ходу.
– Ну, Ванятка, все-таки выдал меня, – рассердился Николай на брата.
Девушки повисли на нем, стали обнимать и целовать в губы. Особенно старалась Ганка. Оттолкнув подругу, она с жаром зашептала ему в ухо: «Ты меня забыл, совсем забыл, приехал и даже не зашел».
– Ганна, кругом люди, – Николай с трудом вырвался из ее рук и повернулся к выходящим из дома ряженым.
– Ты меня не любишь? – спросила громко Ганка, ничуть не стесняясь подруги и вертевшихся рядом ребят.
– Давай встретимся в другой раз и поговорим, сейчас нам пора возвращаться домой.
– Раньше ты говорил по-другому.
– Ганнушка, – он ласково обнял девушку. – Не сердись, ты самая гарная дивчина.
– Пошли, Олеся, – гордо сказала Ганка подруге, и они направились к своему дому.
– Не вздумай завтра приходить, – вдруг остановилась Ганна и закричала на всю улицу, – ты мне не нужен, не нужен, не нужен.
Николай взял Ванюшу за нос и больно зажал пальцами.
– Ты зачем меня выдал?
– Это не я, – плача от боли, завопил брат.
– А кто?
– Мишка.
– Который?
– Вон тот, – и брат указал на маленького пацана в маске лисы.
Услышав свое имя, Мишка бросился что есть духу наутек, позабыв, что у ряженых наступила самая приятная минута – делить подарки.
Встреча с Ганкой испортила Николаю настроение. Он чувствовал себя перед девушкой виноватым, хотя никогда не давал ей никаких обещаний и никогда не объяснялся в любви. Целоваться целовались, и на посиделки ходили вместе, но все это было в гимназические годы, и он уже давно разошелся с ней. А вот Ганка все еще не могла забыть его, наверное, потому что их родители были дружны между собой и, как это часто водится в семьях, где дети дружат с детства, считали их женихом и невестой.
Вечером за праздничным столом они распили с отцом бутыль домашнего вина. Младшие дети вскоре ушли спать. Весело трещали дрова в печи. Красные языки пламени прыгали по тонкому стеклу Шаповаловских бокалов. Илья Кузьмич разошелся, говорил комплименты Елене Ивановне, ругал Сергея и, совсем охмелев, вдруг погрозил Николаю пальцем:
– Смотри у меня, Миколка, не вздумай жениться до конца учебы. Диплом получи и женись. Так, мать?
– Так, – улыбнулась Елена Ивановна и ласково взъерошила волосы сына. – Ганка тут все время прибегала, спрашивала, когда ты приедешь, любит она тебя.
– С чего вы, папа, взяли, что я собираюсь жениться?
– По лицу твоему вижу, витаешь где-то в облаках, я тебе – об одном, ты мне – о другом. Влюбляться влюбляйся, а жениться – ни-ни. Миша окончил университет и женился, и ты также. А Володе можно. Ему все можно. Его академики в Петербург зовут. Он сам скоро будет академиком. Академик Да-ни-ленко! А что, мать, звучит! А Серега? Э-э-эх, чтобы мой сын – и в бегах…
Отец говорил уже заплетающимся языком и совсем засыпал. Николай отвел его в спальню и, пожелав спокойной ночи Елене Ивановне, поднялся на второй этаж в комнату, где они когда-то жили с Серегой – все, как в Екатеринославе. На душе у него было спокойно, он не думал ни о Лизе, ни о Ганке, испортившей ему недавно настроение, и быстро заснул, вдыхая душистый запах череды и мяты, которыми мама набивала подушки.
Утром его разбудили крики во дворе. Это Ильюшка на тренировочной площадке прыгал на своем Солнышке через препятствия. Николай посмотрел на часы: два часа дня, долго же он спал. Отец сидел за столом хмурый, морщась от головной боли. Мама отпаивала его луковым отваром и прикладывала к голове полотенце со льдом.
Когда Елена Ивановна вышла, Илья Кузьмич спросил Николая:
– Я вчера тут не наговорил лишнего?
– Да, вроде нет.
– А то мать что-то нынче сердится.
– Вот вы мне скажите, папа, почему вы живете в Радзивилишках, а не дома?
– Так там моя контора, отсюда далеко ехать, считай полдня в дороге.
– А я, думаю, тут другая причина.
– Может, сынок, и есть другая причина, да никому о ней не положено знать. Я скоро вообще переезжаю в Минск и заберу с собой Илью. Будет там учиться в реальном училище и заниматься конным спортом. Денег на дом не хватает, я нашел место, где хорошо платят.
– Пожалейте маму, я думаю, она без вас страдает.
– Я ей предложил поехать со мной в Минск, пожить там хоть немного, а здесь бы Марфа с младшими осталась. Не согласилась, дом не хочет оставлять.
– Папа, я вас очень уважаю, но маму обижать не позволю.
– Ишь, ты, какой храбрый! Молоко еще на губах не обсохло, чтобы поучать отца, – разозлился Илья Кузьмич.
Вдруг он вскочил, как ошпаренный, лицо его побагровело, он сжал кулаки и бросился на сына:
– Ты что это, паршивец, подумал, да как ты только мог, чтобы я матери, да как у тебя только язык повернулся...
Он хотел ударить Николая в грудь, но тот успел перехватить его руку.
– Ничего я, папа, не подумал, а сказал то, что считал нужным.
– Родному отцу такое, и кто, Миколка, я от тебя такого не ожидал, – он всегда считал Николая самым чутким из всех детей.
Он сел на стул и обхватил руками голову.
– Папа, простите меня, – Николай сам испугался, что натворил: он никогда не видел отца в таком разъяренном состоянии, – просто я тревожусь, что мама здесь живет одна, без вас...
– В другой раз думай, что говоришь, – успокоился отец и уже без всякой обиды посмотрел на сына, – а что за мать беспокоишься – молодец.
Вошла Елена Ивановна с миской льда и стала прикладывать его ко лбу мужа. Тот обнял ее за талию, прижался щекой к ее груди:
– Мать у нас особенная, другой такой нет, – Илья Кузьмич многозначительно посмотрел на сына.
– Нет, – согласился Николай и, поцеловав их обоих, пошел к Илье.
Илья прыгал на своем Солнышке через высокий барьер. Конь, весь взмыленный, никак не хотел брать заданную высоту и задевал верхнюю планку.
– Ну, Солнышко, ну, пожалуйста, ты можешь запросто это перепрыгнуть.
– Ты уже его замучил, – сказал Николай.
– Что ты понимаешь?
– Дай мне попробовать.
– На Солнышке?
– На Солнышке, хотя нет, лучше на Норде. – Это был гнедой двухлетка, на котором Николай катался, когда приезжал в Ромны.
– Он вовек не возьмет не только этот барьер, но даже самый маленький.
– Иван, – крикнул Николай конюху, – седлай Норда и веди сюда.
Норд вспомнил Николая, хотя тот давно на него не садился, – радостно заржал и уткнулся головой ему в плечо.
– Хороший мой, умница, узнал, – ласково гладил его Николай. – Илья, у тебя есть сахар?
– Есть.
Брат вытащил из кармана несколько кусков колотого сахара. Николай дал Норду с ладони два куска, провел его по площадке, сел в седло и сделал еще несколько кругов. Норд косил глазом на препятствие, через которое прыгал Илья. Николай подвел его к этому препятствию. Мелькнула шальная мысль: «Перепрыгну – Лиза будет моей, не перепрыгну – забуду о ней навсегда», повернул коня в конец площадки, сильно нажал шенкелями и направил к препятствию. За полметра Норд оторвался от земли, подобрался и без малейших усилий перемахнул через него, даже не коснувшись верхней планки.
– Ну и ну, – протянул с завистью Илья.
– Уметь надо работать с лошадьми, – засмеялся Николай. – А что, братишка, поехали в лес?
– Прямо сейчас? Поехали.
Они рванули поводья и, обгоняя друг друга, помчались к видневшемуся вдалеке лесу, принадлежавшему помещику Сабурову. Перед лесом Николай остановился и оглянулся назад. Насколько
хватало глаз, простиралась белая равнина степи, а за ней, в голубой дымке скрывался город.
В лесу было тихо, только дятел упорно долбил шишки, и какая-то птица выводила однообразную мелодию. Узкая, малонаезженная дорога петляла между деревьями, покрытыми сугробами снега. Стоило нечаянно задеть ветку, как на спину обрушивался целый снегопад. Братья громко смеялись, вспугивая дремавших наверху ворон. Птицы срывались со своих мест, кружили над ними и недовольно каркали.
– Кыш, кыш, кыш, – весело махал на них рукавицами Ильюшка.
Еще несколько метров, и дорога привела в еловый лес. Они остановились, чтобы полюбоваться деревьями, опушенными сверху донизу белоснежным кружевом.
Обратно ехали шагом. Николай расспрашивал брата об учебе, его занятиях выездкой, конкуре – преодолении препятствий, о котором раньше не слышал. Этот новый вид спорта появился недавно и в России еще не получил широкого распространения. О нем Ильюшке рассказал конюх из сабуровской конюшни, ездивший со своим хозяином на такие соревнования среди
