пил капли. Сейчас, слава Богу, спит.
– Да что же такого могло случиться? – не меньше Зинаиды перепугалась Сарра Львовна и бросилась в спальню, но, услышав ровное дыхание мужа, успокоилась.
Она опять стала допытываться у Зинаиды, о чем говорили муж и Богданович.
– Не знаю, не слышала, они же были в кабинете. Только Григорий Аронович вышел оттуда сам не свой. А..., вспомнила, – стукнула она себя по лбу. – Здесь, в коридоре говорили про учителя!
– Какого учителя?
– Того, что ходит к Анне.
– Ничего не понимаю, – пожала плечами Сарра Львовна и стала ждать прихода дочерей. Первой прибежала Анна: разрумянившаяся, вся в снегу.
– А где Лиза?
– С Кешей и Эриком играют в снежки. Позвать?
– Позови, да скажи, чтобы поскорее шла, а братьев отправь домой.
Лиза, услышав рассказ Зинаиды о визите полковника и его словах об учителе, не стала ждать, пока отец проснется, пошла его будить.
Григорий Аронович так ослаб от пережитого и снотворного, что у него не было сил выяснять отношения с дочерью и упрекать Зинаиду, что та не выполнила его просьбу ничего не говорить жене, которую старался оберегать от всех неприятностей. Он рассказал, что приезжал Богданович и хотел у них в доме провести обыск на предмет оружия и нелегальной литературы из-за связи Лизы с анархистами.
– Какая наглость, – возмутилась Лиза, – я могу водиться, с кем хочу и где хочу.
– Ты общаешься с преступниками.
– Никакие они не преступники, а наказывают тех, кто это заслужил.
– Чтобы в моем доме я больше этого не слышал, – вдруг закричал не своим голосом Григорий Аронович, – и чтобы с завтрашнего дня после гимназии – сразу домой и никаких сборищ. Ты поняла?
– А учитель, что Богданович говорил о Николае Ильиче? – спросила Лиза, проигнорировав вопрос отца.
– И этот туда же – бунтовщик, сидел в тюрьме, а с виду такой приличный человек...
– Но ты не откажешь ему, папа?
– Откажу и немедленно. С этого дня он у нас не работает. Сейчас же пошлю к нему Степана с письмом или, пожалуй, подождем до конца каникул. Меня в этот день дома не будет, так что письмо отдашь ты, Сарра.
– Тебе стыдно смотреть ему в глаза.
– Не забывай, что он всего-навсего студент...
– Папа, как ты можешь? Я от тебя этого не ожидала, – сказала Лиза и в слезах бросилась из комнаты.
– Что это с нею?
– Уж не влюбилась ли она в этого учителя? – высказала предположение Сарра Львовна. – И на благотворительном вечере она не сводила с него глаз.
– Час от часу не легче. Это все твоя вина. Идешь у нее на поводу, во всем ей потакаешь. Подумаешь, светская львица: завела моду устраивать здесь вечера.
– Ты, Гриша, не прав. Лиза уже взрослая, ей хочется общения, да и бывали у нас не чужие люди – наши племянники и их друзья. Что они, тоже анархисты? Надо поговорить с Семеном.
– У меня нет никакого желания с ним общаться.
– Тогда я сама позвоню. Может быть, к ним полковник тоже заезжал, пока дети были в кино.
– Вот тебе и дети, когда ты перестанешь их так называть?
Григорий Аронович положил голову на подушку, устало закрыл глаза.
– Ты будешь спать? – спросила Сарра Львовна, заботливо поправляя ему одеяло. – Только, пожалуйста, не сердись на меня.
Он взял ее руку и поцеловал:
– Прости, моя милая, я наговорил много лишнего, только прошу тебя, следи больше за девочками, у них достаточно дел в гимназии и здесь, с учителями. Еще раз прости за резкость, я был не прав. Анне придется искать нового учителя, а жаль, этот студент на нее хорошо повлиял.
Когда он уснул, Сарра Львовна позвонила Рывкиндам и из ничего не значащего разговора с сестрой поняла, что Богданович к ним не приходил.
На следующий день Иннокентий и сестры должны были идти на каток в Технический сад. Кеша зашел за ними, как было накануне договорено, в 12 часов дня. Григорий Аронович приказал дочерям оставаться дома и подозрительно смотрел на племянника, не решаясь задать ему вопрос о связях с анархистами. У него не было сил для новых переживаний.
Уединившись в гостиной, Лиза и Иннокентий долго перебирали всех членов группы, с которыми Лиза где-либо встречалась, и кого из них Богданович имел в виду, называя опасными преступниками. Так никого и не найдя, они решили, что полковник сказал это для красного словца, чтобы нагнать на Григория Ароновича больше страха.
Вся эта история сильно встревожила Иннокентия: во-первых, прекращались занятия в кружке, во-вторых, – не было сомнения, что за Лизой и всеми ребятами, приходившими в дом Фальков, полиция давно следила, а через них могли быть раскрыты и другие члены группы. Это грозило провалом всей работы и новыми арестами. Он сказал Лизе, что им придется пока прекратить общаться.
– Мне кажется это, наоборот, вызовет у полиции подозрение, – расстроилась Лиза.
– Осторожность никогда не помешает. И Эрику с Марком скажу, чтобы к тебе не приходили.
– Что же, я теперь полностью буду оторвана от группы?
– Потерпи, пока прояснится обстановка.
ГЛАВА 11
Илья Кузьмич Даниленко несколько преувеличивал, когда любил повторять своим детям, что деньги на дом и землю он заработал собственным горбом. Действительно, имея огромную семью в десять человек, он работал не покладая рук, иногда устраивался на две – три должности. Но все равно даже этих денег ему никогда бы не хватило на огромное хозяйство, если бы не приданое его жены, Елены Ивановны, полученное в день свадьбы от ее старой тетушки, княгини Шаповаловой.
Елена была из семьи бедных дворян, рано осталась сиротой, и княгиня, ее дальняя родственница по матери, не имевшая собственных детей, взяла 10-летнюю девочку к себе на воспитание. Сама княгиня тоже бедствовала. Покойный муж оставил ей после смерти несколько десятин земли, полуразрушенное имение и винокуренный завод в Тирасполе. Доход от предприятия был небольшой и почти целиком уходил на содержание дома, зарплату управляющим имением и заводом, прислуге и домашним учителям для девочки.
Однако княгиня, не чаявшая души в своей воспитаннице, умудрялась каким-то образом откладывать деньги на ее приданое. Эти деньги и составили первоначальный капитал Даниленко, который Илья Кузьмич положил в банк и все время подкладывал туда небольшие суммы, пока не набрались заветные восемь тысяч. Именно столько стоили земля в четыре десятины и большой двухэтажный дом, который он присмотрел в Ромнах и задумал купить, чтобы все его дети росли в достойной обстановке.
Еще раз деньги появились, когда тетушка умерла. Завод к тому времени давно был продан, старый дом пришел в негодность, так что вырученная за него сумма оказалась ничтожной и пошла на текущие семейные расходы.
Из княжеского имения в Ромны переехала старинная люстра еще со времен Екатерины II, чайный и столовый богемский фарфор, много книг и картин, рояль и кое-какая пригодная к употреблению мебель. В небольшом кабинете, устроенном для Елены Ивановны на втором этаже рядом с комнатами детей, еле-еле вместились два книжных шкафа и секретер. Еще несколько книжных шкафов стояли в столовой и гостиной на первом этаже.
Илья Кузьмич был совсем из другого круга. Он родился в семье крепостного крестьянина. Их помещик Сыроваров был человек суровый, наказывал своих подданных за малейшую провинность. Хотя крепостное право вскоре после рождения Ильи было отменено, барин по-прежнему распоряжался судьбами своих крестьян и взял 13-летнего мальчика к себе в услужение.
Утро барина начиналось с бритья. Брил его толстый немец-парикмахер Генрих Иванович Шульц, которого барин еще в молодости вывез из Германии, и тот до сих пор не научился толком говорить по-русски.
Генрих Иванович и Илья в 9 часов утра стояли в коридоре перед спальней Сыроварова, ожидая, когда тот проснется и позовет их для утреннего туалета. Немец густо намазывал щеки и подбородок барина мыльной пеной, заранее приготовленной из душистого дорогого мыла, и ловко снимал ее острой бритвой вместе с жесткой щетиной.
Барин был очень волосатый, густая растительность покрывала его руки, выглядывала из ворота халата, а на лице уже к обеду вновь появлялась чернота, так что его супруга Нинель Петровна недовольно морщилась: «Мон шер, вы опять не брились».
Целый день барин изнывал от скуки и вместе с ним изнывал Илья, выполняя все его прихоти, даже играл с ним по вечерам, а то и ночам в винт, выслушивая его жалобы на жену и загубленную молодость. Хорошо, что еще Сыроваров не пил, а то бы и он вместе с ним пристрастился к этой пагубной привычке, от которой страдало почти все мужское население села.
Из-за такой однообразной жизни он рано начал заигрывать с девушками и хотел было посвататься к дочери своего соседа Клима Пивеня – Антосе, но Антося приглянулась барину. Ее забрали прислуживать в господский дом, а потом, как это обычно бывало со всеми комнатными девушками, брюхатую отправили на дальний хутор.
Илья побывал на хуторе и увидел Антосю в широком нарядном платье, скрывавшем ее круглый живот. Девушка обрадовалась своему бывшему возлюбленному, они жарко целовались, лежа на теплой майской земле, и Антося робко спросила его, захочет ли он теперь на ней жениться. Илья обещал подумать, но, уже возвращаясь обратно в Ерцы, понял, что он Антосю больше не любит, тем более, ни к чему брать ее с барским приплодом.
Сыроваров, узнав, что он самовольно бегал на хутор, приказал его выпороть и отправить в Полтаву обучаться сапожному делу. Так он из своего села попал в губернский город, где быстро освоил сапожное мастерство, неплохо зарабатывал, но тогда еще отдавал барину почти весь свой доход. Один из подмастерьев разъяснил ему, что крепостное право давно отменено, и он совсем не обязан отдавать свои деньги барину.
– А если он начнет мстить моим родителям?
– В этом случае на него найдется управа – суд. Вы теперь не являетесь его личной собственностью и можете жить, как хотите.
Илья посетовал, что из-за своей необразованности сам до этого не додумался – сколько лет зря работал на Сыроварова, и стал откладывать деньги, чтобы открыть собственную сапожную мастерскую или обувную лавку.
Рядом с их мастерской была церковь и, загоняя гвозди в подметки башмаков, Илья видел, как по утрам в церковно-приходскую школу торопится местная детвора. Однажды он пришел к священнику и сказал, что тоже хочет учиться, но не может посещать занятия, так как днем работает, да и по годам вышел из школьного возраста. Отец Сергий был старенький, подслеповатый, руки у него тряслись, длинная жидкая бороденка всегда была спутана. Он согласился заниматься с Ильей по воскресным дням, а тот должен был за это мыть в церкви полы и убираться в его доме, где кроме него, жила его жена, такая же древняя, подслеповатая и совсем глухая.
У священника было много книг, церковных и светских. Илья, схватывающий все на лету, быстро научился читать. Священник стал давать ему домой по одной книге, а когда он приносил ее обратно, спрашивал, о чем была эта книга, и разъяснял, что было непонятно. Ему нравился этот юноша, жадный до знаний.
В доме священника он и встретил однажды Елену, родственницу попадьи, приехавшую со своей тетушкой навестить ее на Пасху. Девушка, конечно, не чета ему, одетому в старый пиджак и потрескавшиеся хромовые сапоги, –
