своими силами сделать лучшим из лучших, своими качествами, требованиями и Волею на то только Бога, но… любить… мне это было не дано. Но продолжим.
Обосновавшись в Ростове-на-Дону, отец уже с весны 1980 года начал заниматься силуэтным делом, постепенно приучая ростовчан к этому курортному действу, но и не отказывался от Сочи, где был давно всем известен, и где было его злачное место. Все чаще и чаще отец стал советовать мне пойти по его стопам, дабы как-то и чем-то пополнять семейный бюджет и выходить из создавшегося положения бесправности и унижения. Вырезать силуэты людей я умела, ибо, будучи еще ребенком, еще в Одессе увлекалась этим делом, просто копируя интересы отца в доступной мне мере, учась, не имея игрушек, рисовать, играть в шахматы, сочинять стишки, чуть-чуть бринькать на балалайке и гитаре и вырезать силуэты людей по их фотографиям в журналах.
Отец особо не вмешивался в мои интересы и увлечения, однако, сразу сказал, чтобы я приучалась работать правой рукой, поскольку, если мне это когда-нибудь пригодится, чтобы не прослыла левшой. Левшой я себя и не очень могла назвать, но рисовать, шить, держать в левой руке ложку и нож, поднимать тяжести мне было сподручней именно левой рукой, как и писать в обратную сторону и затем читать через зеркало мне было интересно, как и писать одновременно обеими руками в противоположные стороны. Так что, вырезать силуэты правой рукой было не просто, но все же дело пошло. Саша, видя на примере моего отца, что это дело денежное, без особых раздумий выделил мне деньги на этюдник, отец в два дня оформил витрину, снабдил меня всеми техническими средствами и было решено попытать счастья и на этом поприще.
В один из выходных весенних дней я привезла маме Светлашку и отправилась с этюдником в парк Горького и, пристроившись на уютном переходном мостике, расставив этюдник, заработала за несколько часов около тридцати рублей. Идя со мной назад, довольный результатом, Саша впервые предложил мне сам купить пирожок, который я всегда выпрашивала у него и не могла выпросить, или мороженное.
Всю свою зарплату я отправила в его карман, не желая ничего, но поняв для себя, что, видимо, при таких условиях с ним жить можно, но и печалясь, ибо мне не очень нравилось быть на виду, не очень нравилось и по жизни выделяться среди других и отвечать на вопросы или слушать, кто и что о тебе говорит.
Осознав, что у меня получается, я прошла художественный совет, получила разрешение городской администрации и, зарегистрировавшись сначала в Ленинском, а потом Кировском финотделе, начала свою новую трудовую деятельность и работала, если было кому посидеть со Светлашкой. Однако, болезни Светланы и занятость других членов семьи не давали возможности работать каждый день, но появились перспективы на будущее и все же какие никакие, но доходы начали появляться, и отношение Саши ко мне стало теплее и уважительнее.
Однако, ему нужно отдать должное. На заработанные деньги он не претендовал никогда и говорил, что я могу распоряжаться ими как мне угодно. Это была позиция Саши по жизни, однако, деньги он строго не разделял и, экономя и где-то жадничая, всегда выделял на все семейные расходы.
Однако, дав мне силуэтное дело, Бог не давал мне азарт, не давал особой заинтересованности в деньгах, ибо такая привязанность не пошла бы мне на пользу, и потому прогнозы отца моего, что я все брошу, почувствовав запах денег, никак не сбывались, поскольку я неизменно держала в себе цель другую – ребенка, образование и непременно написать хотя бы книгу или пойти путем науки.
И все же мне предстояло работать силуэтистом некоторый период, и постепенно желание к силуэтному делу угасало и было почти невыносимо, ибо внутренние энергии во мне протестовали крайним нежеланием. Однако, на эту работу Саша чуть ли ни выпроваживал, и я должна была иметь совесть и идти.
Хорошо, когда ты не простаиваешь, ибо это как-то стыдно, но когда ты работаешь, улавливая похвалу или мнения. А если все идут и идут мимо. Стоишь часами, пока не подойдет какой-нибудь зевака и не предложит для интереса вырезать его профиль. И снова любопытные окружают, и снова расходятся. Все это в порядке вещей на курорте. Но здесь… Здесь неудобно, действительно стыдно, не принято, почти нелепо, у всех на виду… Интересуются, как на это смотрит муж и удивляются. Сами бы свою жену не пустили на общее обозрение, не позволили бы так пополнять семейный бюджет. Но кто-то нахваливает. Кто-то замечает, что все работы хороши, кто-то интересуется, а рисую ли я, занимаюсь ли графикой, какое училище заканчивала, ни Грекова ли… Кто-то понимающе кивает. А… студентка. Кто-то хвалит, кто-то ругает, кто-то говорит, что художник так видит…
Бог учил меня и здесь отрешенности, выдерживать мнения, не вступать в споры, разговоры, серьезно и строго работать, не мня о себе, не обращая внимание иной раз на чрезмерную похвалу и сугубо личные мнения.
Быть на виду оказывалось делом далеко не простым, правильно реагировать на критические замечания было сложно, смалчивать на откровенные оскорбления было невероятно сложно, как и не просто было не реагировать, как и быть сдержанной и в меру отвечать. Были и завистливые, были и очень доброжелательные. И не всегда, далеко не всегда я имела возможность работать, ибо или болела Светлана, или зачастили дожди и приходилось работать на налоги.
Сашиной зарплаты не хватало никак, чтобы хоть как-то одеть ребенка, я сама уже давно поизносилась и выйти даже на улицу с ребенком было реально стыдно. Безденежье частенько посещало нашу семью, делая Сашу скуповатым и в этом плане твердым. Накопить деньги – была его цель, ибо въезд в новую квартиру без денег сулил проживание буквально на полу. К одежде Саша был очень бережлив, носил годами одну и ту же рубашку или брюки, почти не обновлял свой гардероб, потому был аккуратен, что требовал и от меня, но мне аккуратной быть уже было не на чем. В такой ситуации ходить с Сашей по гостям было не просто. Приходилось упрашивать, умолять его купить хоть что-то к столу или детям хоть двести грамм конфет. Он тотчас гневался, психовал, раздражался и приходилось ему вновь и вновь повторять, что это нормально, что так все делают, что это не очень дорого, что и к его ребенку или к столу приходят не с пустыми руками. Он выслушивал, отнекивался, и приходилось буквально заводить его в магазин и руководить всем процессом купли необходимого, как бы он ни пытался отговориться.
Когда я шла при нем, своих денег я никогда не имела, а то, что удавалось заработать силуэтами, тотчас уходило на покупку продуктов, фруктов для дочери, на самое необходимое. С Сашей невозможно было идти и к моим родителям. Я не понимала, как можно идти к ним с пустыми руками, а он не понимал, зачем к родителям надо что-то нести, когда они обязаны нам сами, дескать, давать. Таково было его странное для меня понимание, к которому я была непримирима в себе, но ничем не могла исправить ситуации и чувствовала себя всегда крайне неудобно.
Принести в дом к моим родителям хоть булку хлеба я считала необходимым и естественным; для Саши же было естественным никого не баловать и ни на кого не тратиться, хотя это никак не распространялось на его маму. И, слава Богу, что он имел все же пределы своей жадности. Уезжая к ней в Каялы, он непременно покупал ей масло сливочное, колбасу, сыр, бананы и все другое, что находил нужным, будучи хозяином положения и денег. Кто бы ему что сказал, но моих родителей он в должной мере не почитал, и стоило мне заикнуться, как он гневно обрывал меня, не желая более говорить на эту тему. Что делать. Жизнь с Сашей была для меня отнюдь не простой, ибо все, что бы он ни делал, преимущественно противоречило моим пониманиям и нормам поведения. Я никак не могла соглашаться с ним по многим вопросам, не могла примириться, но была фактически бесправна и вынуждена была применяться, терпеть, ждать своего часа или все же настойчиво требовать от него надлежащего поведения, что он охотно игнорировал, ибо зависимый от него человек, каким бы мнением ни обладал, был заранее не авторитет.
Выходить с ним в город было настоящим испытанием, которое отбивало всякую охоту куда-либо вообще с ним идти. Он, как нарочно, нарушал все правила дорожного движения, он никогда не пользовался подземным переходом, пересекал улицу наискось, едва оглядываясь в сторону машин, и пытался таким же образом тащить и меня, но здесь я уж была совсем непримирима и неуклонна. Я шла подземным переходом, и порою мы теряли друг друга из виду, ибо он имел обыкновение идти и не очень-то оглядываться, полный достоинства и самонадеянности. Я не могла бегать за ним через дорогу, где попало, я не могла догонять переполненные автобусы и втискиваться в них, я уставала просить его купить что-то необходимое по хозяйству или что-то перекусить. Он словно понятия не имел, что в семье нужны ложки, кружки, тарелки, простыни и пододеяльники…или я могу быть голодна. К тому же, Саша имел обыкновение идти очень быстро, не оглядываясь, сам по себе, запрокинув голову, полный мужского достоинства, так что или я терялась и возвращалась домой, или буквально, как девочка, то и дело подбегала за ним, боясь потерять из виду, поскольку, как правило, он шел всегда впереди, по крайней мере метра на три.
Иногда он мог и осаждать себя, следуя просьбе, и даже идти под ручку, но это была далеко не его суть, и он снова устремлялся, вырывался вперед, и это было даже не неуважение, а природное свойство, где ноги еще никак не подчинялись условностям человеческого общежития, как и нормальным человеческим отношениям, а ум был ленив и не находил весомой причины здесь помыслить и разобраться с собой, или мне надо было быть повесомей в его глазах.
Это было что-то в нем, как и прочее, автоматическое, прирожденное, комфортное и не видящее существенных причин что-то менять, ибо для него статус тех, кто был рядом, был существенно пониже, поскольку никто не питал его материальными средствами, а потому никто, кроме него самого, не был для него сколько-нибудь авторитетен.
Это была единственная видимая причина его полной независимости от других, которую он даже и не осознавал. Но если появлялся кто-то абсолютно независимый или, более того, мог привнести в его бюджет, он существенно менял линию поведения, мог себя тормозить и даже появлялся в нем элемент столь вожделенного в нем внимания.
Как мои родители ни старались, но, поскольку за мной они ничего не дали, они были в его понимании на одной ступени со мной, и он едва отдавал дань уважения их возрасту, особо не жертвуя для них ни чем, но на некоторые просьбы шел и старался особо не конфликтовать. Хотя было бы лучше, если бы у него вообще не пытались достать огоньку, что тоже происходило, когда мама пыталась защитить меня.
Однажды у меня получился не очень вкусный борщ или невкусный. Раздосадованный Саша пошел тотчас жаловаться маме на Пирамидную. Слово за слово и они ни только поругались с мамой, но и подрались. В сердцах Саша крикнул ей, что сейчас пойдет и убьет Наташку. И в таком состоянии пошел домой. Зная его бешеный и порою неумолимый характер, мама
