ИСПОВЕДЬ ПЕРЕД ИНФАРКТОМ. Моя краткая автобиография (1985)

А в ноябре меня уже ждала армия. Кончался 1969 год…


(26)  15.7.85.

АРМИЯ

В армии служил в войсках связи, получил специальность радиста-двухсторонника. Служил под Ленинградом – но в увольнение за все два года службы ходил всего раз пять. В армии вступил в ВЛКСМ. Был членом совета библиотеки, редактировал (практически – выпускал)  боевые листки, проводил политинформации. Иногда, замещая командиров, вёл политзанятия. Ревностно занимался спортом (в основном – тяжёлой атлетикой, «жал железо», благо этого железа было полно у нас в спальном помещении)…

Долгое время, поначалу, читать там не было почти никакой возможности. Но Ленина можно было читать сколько угодно. Что я и делал, и весьма усердно. И я буду благодарен армии за эту представившуюся мне счастливую возможность по гроб жизни…

В армии я нашёл только одного человека, ставшего мне близким другом. Он не читал запоем Ленина, как я, но зато умел внимательно вглядываться в жизнь и в людей, не страдал чрезмерным утопизмом и был гораздо практичнее меня. В частности, он организовал занятия боксом и самбо (но поддержки «сверху» хватило ненадолго…). Благодаря ему, я в значительной степени избавился от своего «розового идеализма» – и в политических, и в житейских вопросах. Да и сама армия способствовала этому сильнее всего. Из армии я уже вышел совершенно другим человеком…


(27)  16.7.85.

ПУБЛИЧКА

После армии, волею Судьбы, стал работать в замечательнейшем месте: в Публичной библиотеке имени Салтыкова-Щедрина, в Отделе рукописей и редких книг, младшим библиотекарем. Этому заведению я обязан чрезвычайно, неимоверно многим в своём формировании. Два года проработал в Рукописном отделе. А затем, благодаря другу, два года – грузчиком от АХЧ при библиотечном узле связи, где через мои руки физически проходили все поступления в библиотеку. Здесь у меня работа в чистом виде занимала уже всего 2-3 часа в день, режим работы был достаточно свободный – и остальное время я мог до позднего вечера (практически – до закрытия) заниматься в читальном зале Отдела рукописей, заказывать почти любые книги, пользоваться весьма обширной справочной библиотекой читального зала, читать и конспектировать, по 8-10 часов в день. Плюс то, что мог читать на почте во время разборки периодики (в основном – выбирал литературные и философские журналы). И плюс то, что читал дома, до поздней ночи. Читал много…


(28)  16.7.85.

ВОПРОСЫ…

Как человек становится революционером? Что нужно, чтобы в человеке пробудилось это начало – эта потребность быть свободным, независимым, творцом жизни, творцом своей судьбы и судьбы мира? Что нужно, чтобы это пробудилось в массах, в целых народах? Почему это революционное, творческое начало то бьёт вулканом – то совершенно затихает и пропадает неизвестно куда? Что стало с революционностью рабочего класса в развитых странах Запада? Почему почти никто не поддержал героической попытки Че Гевары в Боливии? Мои родители принадлежат к революционному классу – а где их революционность? Откуда в людях берётся способность и потребность к героизму, самоотверженности, к всепоглощающей борьбе за Высшую Идею, – и люди находят в этом единственное и величайшее счастье, и разрешают в этой борьбе все свои проблемы? И как могут миллионы людей равнодушно относиться к царящим в мире болезням, голоду, нищете, насилию, несправедливости, бесправию, невежеству, к безднам человеческих унижений и страданий, если их это непосредственно не касается? Как же это может не касаться? Как может человек всерьёз надеяться быть счастлив, если в мире, в котором он живёт, столько несчастья и горя?..

Быть может, всё дело в ограниченности сознания, неразвитости восприятия, в ложности самих основ мироощущения человека? Что же нужно, чтобы люди научились чувствовать чужую боль – как свою собственную? Быть может, нужна любовь? Но что такое – любовь?..


(29)  16.7.85. 

САМООБРАЗОВАНИЕ. ПСИХОЛОГИЯ

Чтобы ответить на все эти вопросы – мне уже было мало одних только классиков марксизма и популярной политической литературы. Решил взяться за психологию. Сначала – за социальную психологию. Слушал лекции Ядова. Но очень скоро понял, что для того, чтобы разгадать загадки человеческого сознания и человеческого поведения, надо копать гораздо глубже…

Начал с Дарвина. С «Происхождения видов». Потом – Спенсер, Ланге, Вундт, Тард, Рибо… Эти меня не удовлетворили. После Сеченова и Мечникова дошёл до бихевиоризма. Затем – до Павлова и Бехтерева. При всём уважении к Павлову ближе был как-то Бехтерев. Но и у него слишком всё время чего-то не хватало. Гештальт-психология меня тоже не удовлетворила. Кое-что дали Выготский, Леонтьев, Рубинштейн, Блонский…

Не хватало какого-то глубинного измерения у всех этих авторов. Хотелось узнать не просто о человеческой психике – а о душе. О своей душе…
 

ФРЕЙД – ОСОЗНАНИЕ БЕССОЗНАТЕЛЬНОГО

Фрейда поначалу напрочь не признавал. Хотя и знаком был с ним, как и со всем психоанализом, только по косвенным источникам. Но однажды произошла совершенно удивительная вещь…

Было это где-то в мае-июне 1973 года. Я сидел в Отделе рукописей за своим рабочим столом, напротив окна, уже после рабочего дня, и читал одну из статей Бехтерева в журнале «Русский врач» за 1918 год (кажется, она называлась «Половое влечение как сочетательный рефлекс»). В этой статье Бехтерев критиковал Фрейда. Но, в отличие от многих нынешних авторов, критиковал всерьёз и по существу, постоянно приводя обширные цитаты из работ оппонента, ярко характеризующие самую суть взглядов его идейного противника, и постоянно и неуклонно имея целью не во что бы то ни стало опровергнуть противоположную сторону – а во что бы то ни стало выяснить истину.

И вот, я читаю, и чрезвычайно внимательно слежу за развитием мысли Бехтерева и мысли Фрейда, в их таком на редкость ярком, красивом, честном и открытом поединке. Я – всецело (и заранее) на стороне Бехтерева; но и каждый шаг могучей исследовательской мысли ещё незнакомого мне Фрейда невольно вызывает во мне удивление и уважение, и чем дальше – тем больше, хотя я и не хочу это признавать и пытаюсь этому противиться. Я ещё продолжаю по инерции упорно соглашаться с Бехтеревым и столь же упорно продолжаю отводить в сторону, один за другим, все доводы Фрейда, но… какое-то странное, никогда ранее не испытанное, удивительное – и удивляющее – чувство всё продолжает и продолжает во мне расти, хотя я ещё и очень смутно отдаю себе в этом отчёт. И вдруг…

Это было буквально – как яркая вспышка, как молния, как какой-то электрический разряд в моём мозгу (похоже – как при электросварке, но гораздо ярче, сильнее, «тоньше» и «глубже», и – «живее», несравненно живее, вот что главное: это было живое электричество, а не мёртвое, живой свет, а не мёртвый!..). Это был какой-то миг, какая-то доля секунды. И – всё переменилось, совершенно всё, и во мне – и вокруг меня!.. Всё было прежним, таким же, как и миг назад, и – уже совершенно иным!..


(30)  17.7.85.

Я как бы проснулся «внутри сна». Я как будто открыл глаза – находясь с открытыми глазами. И увидел, и понял – что до этого момента я их ещё никогда по-настоящему не открывал. Я как бы очутился – проснулся – в неком таинственном и волшебном сне. Или (и в то же время) – наоборот: я как будто освободился, очнулся от каких-то колдовских сонных чар, от какого-то сильнейшего гипноза, в котором я пребывал до этого всю жизнь, и не подозревая об этом (или подозревая лишь очень, очень смутно…). Да, это было как бы пробуждением и освобождением от гипнотизирующего воздействия привычных грубых форм вещей, это было переживание какого-то удивительного внутреннего просветления и освобождения!..

День был очень тёплый и свежий. Моё огромное окно на 1-ом этаже (2-ое от Невского проспекта) было открыто настежь. Напротив меня тихо-тихо качались и шелестели зеленью деревья Екатерининского сада. Мимо проходили люди, изредка проезжали машины. И всё это было уже как в странной волшебной сказке или какой-то таинственной фантастической книге. Все самые простые, привычные и обычные вещи и события вдруг оказались преисполнены какой-то огромной и таинственной глубины, какого-то особого скрытого смысла. Каждая вещь уже была как бы символом чего-то неизмеримо более глубокого и важного, чем просто она сама. Всё было то же. И всё было уже иным. Преисполненным Тайны и Смысла. А самое главное – что совершенно иным уже был я сам…

Позже до меня стало постепенно доходить, что в этот удивительный момент я интуитивно понял главную идею Фрейда и всего психоанализа (хотя отнюдь не Фрейд первый это открыл…). А именно: что главным и определяющим в человеке является не то, что он в себе сознаёт – а то, что он в себе ещё совершенно не сознаёт; не то, что он УЖЕ, в наличии, о себе знает – а то, что он ЕЩЁ совершенно о себе не знает; не то, что находится в узких рамках его обыденного «я» – а то, что выходит бесконечно далеко за рамки этого «я», каким бы обширным, значимым и самодостаточным оно самому себе ни казалось.

В этот момент, у открытого окна читального зала, мне вдруг открылась и – дохнула на меня – неведомая мне дотоле бездна. И эта бездна была во мне самом. И этой бездной был я сам…

Конечно, Фрейд здесь был более поводом, чем причиной. Но я тогда приписал пережитое мною чудо исключительно гению Зигмунда Фрейда и силе истинности его доктрины. И в тот же час я стал пламенным и ревностным фрейдистом. И каким восторженным!.. Лозунг психоанализа: «ОСОЗНАНИЕ БЕССОЗНАТЕЛЬНОГО» стал и моим главным лозунгом…

Но очень скоро и концепции психоанализа стали для меня недостаточными. Я стал с головою зарываться в философию и классическую художественную литературу, через которые я тоже хотел понять человеческую душу и самого себя…

Очень много мне тогда дало знакомство с философией экзистенциализма…


(31)  20.7.85.

ЭКЗИСТЕНЦИАЛИЗМ

1973 год вообще был для меня чрезвычайно пёстрым, сложным, бурным, противоречивым, и – переломным. Сначала я стал пристёгивать к своему марксизму современную социологию, психоанализ, кибернетику, потом – что-то из экзистенциализма, из философии жизни, ещё всякую всячину. Но с каждым днём всё более и более в моей голове обнаруживалась идейная каша, которую мне всё труднее было переварить и синтезировать в нечто целостное. А уж Кафка и Достоевский совсем не хотели пристёгиваться. А при переваривании выделяли тонкий, острый яд. Яд сильнейшей душевной боли. И эта боль уже совершенно не влезала ни в какие философские доктрины. Разве что – в экзистенциализм, но и его мне уже было слишком мало, чтобы понять мир, человека и самого себя…

Очень мне тогда пришлись по душе Карлейль и Ницше. Но они только добавили мне боли и чувства неудовлетворённости…


(32)  20.7.85.

БИБЛИЯ

Библию я открыл в первый раз где-то в конце лета – начале осени 1973 года (в справочной библиотеке Отдела рукописей она была, дореволюционное издание). Взялся читать Евангелие от Матфея. И хотя уже, казалось бы, был в немалой степени научен горьким опытом ни к чему не относиться предвзято – и то над некоторыми местами я тогда просто смеялся. «Ну, и дураки же, всё-таки, были люди! 2000 лет назад – что с них