больно.
– А то. – Алиса тяжело вздохнула. – Я бы тоже материлась.
... Когда Лена ушла, Лиска протянула мне большой газетный сверток.
– Держи, это чистое. Как там у тебя в вещах было запущено... Как обычно.
– Слушай, ну...
– Прекрати. Что я твоих трусов не держала? Грязное потом постираем. А кто первый мыться пойдет?
Ульянка вышла вперед.
– Я! Вот.
Алиса погрозила ей пальцем.
– Мы.
– А он? Раненый же...
– Разберемся. Вперед.
Я сел на скамейку под окошком, прикрыл глаз. Что-то вымотался я, если честно. Из бани раздался ульянкин крик.
– Лиска, вода же холодная!
– Уля, терпи, атаманшей будешь.
– Не хотю, ты специально!
– Не кричи, мыло лучше подай.
Сквозь дремоту я почувствовал как меня толкают в плечо.
– Хватит спать. Пошли уж.
Зашли в предбанник.
– Что встал? Раздевайся. – Алиса вздохнула. – Сколько же можно тебя отмывать? То от угля, сука, то от... – она одернула на себе рубашку. – Заходи.
– Давай, наклоняйся, а то спину неудобно. Да ногу на скамейку поставь, легче же... Руку раненную поднял, чтобы не намочить.
Закончив, вышли обратно, в предбанник. Я оделся, расчесался. Алиса, отдышавшись, села. Задумчиво посмотрела на меня.
– Готов к труду и обороне? Теперь на выход. Я хоть ополоснусь, да переоденусь.
– ПАПА, С ЛЕГКИМ ПАРОМ ТЕБЯ!
– Спасибо. А кричать зачем?
– Не знаю...
Мы посидели на приступке, к нам присоединилась Алиса. Она положила голову мне на плечо.
– Хорошо-то как... Правда же.
Осталось только одно, единственное. Я посмотрел в небо.
– Я хочу чтобы вы всегда знали. Я люблю вас обеих. – вытянул вперед раскрытые ладони. – Я отдаю вам сердце свое.
Алиса откинула голову назад.
– И клянусь Богом и своей кровью, что буду любить вас всегда. И всегда буду с вами. В жизни и после смерти. На том крест целую.
Я достал нож, провел лезвием по ладони. Потом окровавленной ладонью по лицу. АЛА...
Ульянка всхлипнула.
– Лиска, платок доставай.
– Сейчас, подожди, перехвачу.
Вот теперь действительно все. Сам знаешь, что дальше будет, чем кончится. Но это завтра... А сегодня я после бани со своей любовью да дочерью сижу. На солнышке, на теплом ветерке. И все хорошо и правильно.
« Ой, да не вечер, да не вечер.
Мне малым малом спалось.
Мне малым мало спалось,
Ой да во сне привиделось…
Мне малым мало спалось,
Ой да во сне привиделось...
Мне во сне привиделось,
Будто конь мой вороной
Разыгрался, расплясался,
Ой разрезвился подо мной.
Ой, разыгрался, расплясался,
Ой да разрезвился подо мной.»
– Лена, помоги мне на улицу выйти. Ноги болят.
Останавливались, поднимали головы, подпевали... Кто-то, не стесняясь, крестился.
«Как налетели ветры злые.
Да с московской стороны
И сорвали чёрну шапку
Ой с моей буйной головы.
И сорвали чёрну шапку
Ой да с моей буйной головы.»
Внезапно страшно, жутко, как по покойнику завыла-закричала Ольга, упав на колени.
– ГОСПОДИ! НЕ НАДО!
«А есаул догадлив был,
Он сумел сон мой разгадать.
Ой, пропадет, он говорил,
Твоя буйна голова.
Ой, пропадет, он говорил мне,
Твоя буйна голова.
Ой, да не вечер, да не вечер…
Мне малым мало спалось,
Мне малым мало спалось,
Ой, да во сне привиделось...»
... Собравшись перед церквью, народ гудел.
– Да никак война, что-ли? Какого хера вообще? И радио не работает, и связи нет. Что делать?
– Конец Света идет, люди, как в Святых Книгах написано было.
– Помолчи, бабка.
– Михалыч, сука, объясни, что тебе тот седой мужик из лагеря сказал? Кто он такой? Люди ждут.
Участковый вышел вперед, снял фуражку.
– Слушайте внимательно, что скажу...
Когда он закончил, по толпе прокатился стон.
– Да как же это... Неужели правда? Тогда уходить надо, спасаться.
– Куда ты от такого уйдешь. Бестолку.
Участковый продолжил...
– Страх-то какой...
– А верить-то ему можно? И девчонке... Городские соврут, недорого возьмут. Да и чего по пьяни не услышишь.
– Ты его сам в небе видел, забыл?
– Михалыч, да ты совсем охуел? Это же на смерть идти...
– Знаю. Думаешь мне не страшно? Да я когда понял, чуть, сука, не обосрался. А теперь, народ, сами посудите. Как иначе детей спасти? И мир... Хоть как тут верти, по другому не выходит. И подмоги нам не будет...
Из толпы на середину вышла старуха в черном. Помнящая наверно еще русско-турецкую. Огляделась сурово вокруг.
– ВАНЬКА! Где ты непутевый, выходи, говорить буду.
К ней подошел кудлатый мужик в старой порванной рубахе.
– Стара...
Старуха прикрыла глаза.
– На колени становись.
– Ты что?
– Кому сказано было!
Мужик опустился на колени, старуха подошла ближе, перекрестила его.
– Благославляю я тебя, Ваня, на смертный бой. Иди с Богом и не бойся. Вставай уж. В чистое только переоденься, непутевый, чтоб обычай соблюсти.
Несколько минут было тихо. Потом зашумели.
– Михалыч, записывай нас, в стороне все одно не отстоишься.
– И меня давай.
– Меня с братами пиши.
– Все пойдем.
– По хуторам послать бы надо да на Выселки, чтоб знали.
– Они уже знают, не видишь, все здесь.
Среди собравшихся пронесся женский плач. Старуха обернулась.
– Цыц, дуры. Рано воеете, они еще живые.
Вперед вышел мужик.
– Михалыч, а скажи, как нам с ними воевать-то? Тож не люди... Нечисть. Как мы их взъябывать-то будем?
– А это к батюшке. Он ваше оружие освятит. Отец Сергей...
Священник вышел вперед.
– Все сделаю как подобает, не сомневайтесь.
– Опа, мужики... Это же по честному тогда будет.
– Ну давайте, несите стволы. Только, блядь, время теряем.
Двое переглянувшись, позвали третьего.
– Савка, давай быстрее, не телись.
Тот махнул рукой, мол понял.
– Вы чего?
– Михалыч, сейчас.
Вскоре они вернулись с тачкой.
– Разбирайте, мужики.
Пять мосинок, ППШ, два МП-40 и MG-42. Двое, обмотавшись лентами, несли ящики с патронами.
– Васька, ебать, я не понял. Вы где это взяли?
– Михалыч, у болот откопали. С войны осталось, хули добру пропадать? В хозяйстве оно ведь все завсегда пригодится в свое время. Все работает, пристреляное. Сам проверял.
– Террористы, нахуй. А пушку не могли откопать или танк?
– Раньше надо было.
Подбежали еще двое. Один показал в сторону реки.
– Там... там.
– Что еще стряслось?
– Плоты пришли и много. На всех хватит. Откуда только взялись?
– То видать Бог нам помогает. Значит с нами Он. А раз с нами, то похую на все.
– Слышь, баб да старых на остров тоже надо. Кто с хуторов? Собирайте всех кто остались...
Женщины вышли вперед.
– Ишь чего. Останемся. Стрелять мы почти все умеем, в лесу живем. А кто не умеет, раненых обиходит. Вон только Светка, Полинка, Танька кормящие, да Павка с Ларкой на сносях. Их надо. А мы здесь будем.
Участковый вышел, крикнул, подняв руку.
– ТИХО! Значит на том и порешили. Тому и быть.
– Батюшка... Покрести нас. На святое дело ведь...
– И меня.
– Благослови...
К священнику начала выстраиваться очередь...
... Один из мужиков посмотрел в небо и внезапно засмеялся.
– Да ну, блядь... Пошло оно все.
И пошел, скалясь, перед остальными. Напоследок. Как повелось, как завещано было.
«Полно вам, снежочки, на талой земле лежать,
Полно вам, казаченьки, горе горевать.
Полно вам, казаченьки, горе горевать,
Оставим тоску-печаль во тёмном во лесу.
Оставим тоску-печаль во тёмном во лесу,
Будем привыкать к азиатской стороне.»
Из толпы вышли еще двое, присоединились. Подтянулись остальные. Кто-то сорвал с головы кепку, кинул на землю.
– А НУ...
«Будем привыкать, к азиатской стороне.
Казаки-казаченьки, не бойтесь ничего.
Казаки-казаченьки, не бойтесь ничего,
Есть у вас, казаченьки, крупа и мука.
Есть у вас, казаченьки, крупа и мука,
Кашицы наварим, мягких хлебов напечём.
Кашицы наварим, мягких хлебов напечём,
Сложимся по денежке, пошлём за винцом.»
– Гармонист, не спи...
– Тимоха, сука, давай. Гулять будем.
В образовавшийся круг выпорхнула молодуха.
– Держите, не удержите.
– Расступись, дай место.
«Сложимся по денежке, пошлём за винцом,
Выпьем мы по рюмочке, позавтрекаем.
Выпьем мы по рюмочке, позавтрекаем,
Выпьем по другой, разговор заведём.
Выпьем по другой, разговор заведём,
Выпьем мы по третьей, с горя песню запоём.
Выпьем мы по третьей, с горя песню запоём,
Мы поем, поем про казачье житьё.
Мы поем, поем про казачье житьё,
Казачье житьё право лучше всего.
Казачье житьё право лучше всего:
У казака дома – чёрна бурочка.
У казака дома – чёрна бурочка,
Жена молодая – всё винтовочка.
Жена молодая – всё винтовочка,
Отпусти, полковник, на винтовку поглядеть.
Отпусти, полковник, на винтовку поглядеть,
Чтоб моя винтовка чисто смазана была.
Чтоб моя винтовка чисто смазана была.
Вдарят по тревоге – чтоб заряжена была.
Вдарят по тревоге – чтоб заряжена была,
Верный мой товарищ – конь горячий вороной.
Верный мой товарищ – конь горячий вороной.
С песней разудалой мы пойдем на смертный бой.
С песней разудалой мы пойдем на смертный бой,
Служба наша, служба – чужедальня сторона.
Служба наша, служба – чужедальня сторона,
Буйная головушка казацкая судьба...»
... – Мику, ты что? Самурайка...
– Я Мария, знаешь же. – протянула Ольге отрезанные в церкви волосы. – Если я... Короче, передай моим. Скажешь, что я люблю их. Пусть не плачут.
» ОЙСЯ ТЫ ОЙСЯ, ТЫ МЕНЯ НЕ БОЙСЯ
Я ТЕБЯ НЕ ТРОНУ, ТЫ НЕ БЕСПОКОЙСЯ!»
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ.
РАЗГОВОР.
Посидели еще немного.
– Вы что делать будете?
Девчонки переглянулись, пожали плечами.
– К Самурайке зайдем и в лагере помочь надо.
– Ладно. Уля, только не убегать никуда. А я посплю. Устал что-то.
Алиса погладила меня по плечу.
– Вот это правильно. Кровать целая, иди отдохни до обеда. Разбудим.
У домика я наткнулся на лагерного завхоза и двух старшеклассников.
– Русиныч, мы тебе в окно стекла вставили. Дальше пойдем, работы еще много.
Я зашел в дом. Похоже кто-то убрался, ну пытался... Не раздеваясь лег. Устроился поудобней и тут...
– Ты забыл про Дверь. Вставай.
Ты кто? Что-то кольнуло в виски, сердце забилось сильнее.
– Поймешь. Иди...
Куда, далеко?
– В Святилище, там увидишь. Верь мне... Как раньше.
Ну хорошо. Раз поспать не получится, пойдем прогуляемся. А Голос... Посмотрим, что по масти выйдет.
Встав, я обул кроссовки, вышел на улицу. Кто-то окликнул меня на ходу.
– Седой, ты куда?
Я отмахнулся, мол все потом. Забор, дыра, лес... Осторожно оглядываясь, прошел по подсохшей тропинке до подяны. Ощущение, как будто установилось некое равновесие. Тихо что-то. Затаилось все. Зашел в Святилище. Там ничего не изменилось. Алтарь с горевшим на нем нашем с Волчицей огнем, небольшое озерцо... А там что? У воды в воздухе светилось Нечто. Я подошел ближе. Вроде ничего. Протянул руку. Безрезультатно.
– Нашел?
Что нашел? Ничего же там нет.
– Посмотри своими глазами, не человеческими.
Попробуем. Я снова потрогал воздух, что-то твердое. Сделал еще шаг и внезапно уперся лбом в... Дверь. Массивная, похоже бронзовая. Позеленевшая от времени, заросшая мхом, в паутине. Сколько же веков она была закрыта? Дверь в Дом Ульянки, моей дочери. Только ты можешь ее открыть. А попробуем. Я уперся руками, надавил, сильнее. Бесполезно.
Ослабел? Зарычав, я уперся плечом, чувствуя ноющую боль во всем теле. Ну, сука... Внезапно Дверь начала поддаваться. Заскрипели массивные петли, незримая
