веслом, торопливо отшвартовываясь от бетонной пристани. А может и не бетонной, я потер ботинком застарелую грязь, открывая крепкую кирпичную кладку. Я стал тереть дальше, но голем толкнул меня в лодку, крыса легко запрыгнула, против нее никто не посмел выступить, големы почтительно отошли назад.
Мы поплыли по коллектору, я ожидал задохнуться от сероводорода, метана и других чудесных газов, спутников биоразложения, но особо ничего не чуял. Пахло не хуже и не лучше, чем на улицах моего города. Иногда в нос бил дешевый дизель, плохо прогоревший, иногда доносились нотки горелой резины и дурного человеческого быта. Вода была черная, но чистая, не было ни куч, ни скоплений ила, ни посторонних предметов. Со стен свисали древние фонари, тускло освещая путь, но этого было достаточно, чтобы лодки не врезались друг в друга на полном ходу.
– А чем вы платите? –¬ поинтересовался я у голема, отсыпавшего за меня и крысу горсти песка.
– Это сахар, – ответил голем и добавил. – Твердая валюта, серая каша есть у всех, она выдается по расписанию, а вот сахар приходиться доставать.
¬– Где доставать? – удивился я и, порывшись в рюкзаке, достал горсть конфет и протянул их голему, тот взял две и сказал, что этого достаточно.
Рядом с нами зашумели пассажиры, недовольные моим вопросом. Кто-то хищно смотрел на мой рюкзак. Голем ничего не ответил, кивнув в ответ, что стоит пока помолчать.
Мы доехали до конца маршрута. За все время пути не увидел ни одного дома, големы выходили из лодки и скрывались в темноте. Лодочник привязал лодку к столбу на остановке и улегся на лавки.
– Идемте, здесь недалеко. Мы на окраине города, – объяснил голем, уводя нас на незаметную дорогу, уходящую влево. – Вы спрашивали про сахар, так вот его выдают на работе, в качестве премии, которая бывает все реже.
– А где вы работаете? – спросил я, в темноте проступали силуэты черных домов, в окнах которых тускло горели лампы без абажуров. Дома упирались в свод туннеля, я насчитал пять этажей, может их было больше, не на всех этажах горел свет.
– Я работаю в городе, веду дела осужденных, точнее веду учет наказанию. Простая статистика, ничего больше, – ответил голем. – Работа неплохая и нехорошая.
– У всех такая, – согласился я. – Значит, вы и меня скоро будете считать, достаточно ли я получил наказания, верно?
– Не думаю, у нас в отделе работает тысячи человек, – пояснил голем.
– Ого, сколько же сидит в этой тюрьме? – удивился я.
– Все остальные, – ответила крыса.
– Ну, а сколько их, остальных? – спросил я.
– Сложно сказать, когда-то больше, когда-то меньше, грань между горожанином и заключенным довольно зыбкая, поэтому сложно сказать точно – каждый день все меняется, – ответила крыса.
– Да, работы очень много, – закивал голем.
Проходя мимо группы домов, образующих каменный колодец, я увидел, как на детской площадке играют дети. Игра была проста и понятная, дети носились друг за другом, изображая хищников и их жертв, потом менялись. На удивление, детская площадка была хорошо освещена. Видя мой интерес, голем повернул к ней
Дети увидели нас и шумно, включая нас в игру, разбежались по углам площадки. Крыса приняла игру и стала за ними гоняться, издавая воинственное рычание. Тех, кого она ловила, она играючи кусала, а дети визжали от восторга. Я сел на расписную деревянную скамейку, голем сел рядом. Мы смотрели, как дети играют с крысой, а внутри меня рождался вопрос, мерзкий, гадкий, от него тошнило, но не мог больше его сдерживать в себе.
¬ – А они тоже, заключенные? – тихо спросил я, показывая рукой на веселых детей.
– Да, но не все, – вздохнул голем. – Кто-то рождается в тюрьме уже с рождения, тут нет вины ребенка, нет вины его родителей, так сложилась судьба. Может, кто-то сможет вырваться наверх, но там та же клетка, только золотая. Я не знаю, где лучше, я никогда не жил наверху, но всегда хотел, но я знаю одно, пока они дети, они свободны. Наша тюрьма вот здесь.
Он доходчиво постучал себя по лбу, с искренней заботой посмотрев на детей.
– Вы хотите сказать, что они еще не успели построить свою клетку себя в голове? – решил уточнить я, голем кивнул, в знак согласия. – А разве нельзя потом выйти из нее?
¬– Не знаю, я не смог. С каждым годом моя клетка становится все толще, а мест в ней все меньше, – ответил голем.
К нам подбежали две девочки с блестящими глазами и покрасневшими носиками, на щеках играл здоровый румянец, веселые, со смешными косичками. Некрасивая роба была перешита заботливыми родителями, вшиты пестрые ленты. Они схватили нас за руки и потащили играть.
– Ну, чего вы расселись! ¬ Возмущалась одна из девочек, вся обсыпанная веснушками, с большими черными глазами.
Мы включились в игру, настала наша очередь ловить всех, даже крыса бегала от меня и голема. Разыгравшись, я поймал взгляд голема и крикнул ему: «А может все же есть выход, а?»
Голем на секунду остановился, обдумывая мой вопрос, но тут же получил детские пинки обнаглевших детей, решивших напасть на хищника, пока он не видит.
Через час мы сидели в квартире у голема. Нас радушно встретила его жена, выкладывая на стол все, что нашлось в холодильнике, а именно по тарелке серой баланды. Кстати, на вкус она не дурна, напоминает жидкий гуляш, иногда лучше не смотреть на то, что ты ешь. Оказалось, что у голема и его жены были дети, они все переехали наверх и ни разу не спускались обратно. Я брякну, что это подло с их стороны, но голем и его жена возразили, желая лучшей жизни детям. Я хотел добавить, что сомневаюсь в том, где жизнь лучше, но вовремя остановился, какое я имею право так рассуждать? Я, выросший под крылом у родителей, в достатке и заботе, пускай она меня и тяготила, нет, не мое это право. Пускай они сами строят свои клетки, укрепляют их.
Пока я обдумывал свои слова, дом загремел от одновременно включившихся телевизоров. Кто-то заорал на весь дом, не то от счастья, не то от отчаянья. Голем поспешно накрыл телевизор стопкой одеял, определенно без этого ора было легче дышать. На экране, я мог туда даже не смотреть, прыгали и раздувались от крика всякие деятели, главной своей задачей считавшие перекричать оппонента, даже если они и говорили об одном и том же, главная мысль могла быть только у одного. А вторая задача, не менее важная, а может и более важная – в прыжке дотянуться до портрета отца нации и, смиренно, раболепно, поцеловать живого бога в соответствующее место. Исходя из орущей дискуссии, я понял, что они были разными по статусу: кто-то мог дотянуться повыше, взрываясь от наслаждении, кому-то дозволялось лишь лизать пятки, но, так или иначе, живой бог был зацелован полностью, качественно, как положено. Я выразил свою мысль коротко, но этого хватило для того, чтобы мне показалось, что из телевизора на меня смотрят десятки недовольных глаз, хотя у выступающих были только рты на бумажных лицах, не было даже ушей. Из экрана вытянулась рука, чтобы скинуть одеяла и поглядеть в лицо этому мерзавцу, то есть мне.
Голем поспешно накинул еще одеял, а его жена ударила поварешкой по руке. Дискуссия крик-шоу сменилась, они обсуждали преступные оскорбления власти и как они изнутри расшатывают гордый и твердый суверенитет.
Через час шоу закончилось, и телевизор можно было выключить. Жена голема сказала, что он включится снова через три часа, будет первый повтор, потом еще два в течение ночи. Я спросил, почему у кого-то, как у них, есть глаза, нос, уши, а у кого-то, у большинства, лишь большой рот и плоское лицо из картона. Голем и его жена вздохнули, потом он сказал, что у его детей тоже были глаза, но теперь они как все, им не надо ничего знать, нужен лишь рот, чтобы потреблять и благодарить.
Крыса укладывалась спать на полу на кухне, хозяева предложили мне постелить на кухонном диване, но я не хотел спать. Я чувствовал, что должен идти дальше. Усталости не было, я и забыл, про нее. Крыса, уютно устроившись на полу, рассказала, что я могу дальше идти сам, она все равно не пойдет со мной. Голем и его жена сначала испугались, рассказывая про какого-то подземного червя, сжирающего каждого, кто попадется на его пути, но быстро успокоились, решив, что я для него буду не интересен. Голем объяснил, что червь пожирает нищих, забредших в его логово, тем и живет. Они рассказали, как проще найти дорогу, и я покинул дом.
Спускаясь по темной лестнице вниз, я слушал, как живет дом, как големы ругаются, как кричат дети, плачут, а потом смеются, над собой, над верхушкой, на время выходя за решетку своей клетки.
На улице было прохладно, поднялся сильный ветер, желая заставить повернуть меня обратно. Я плотнее застегнул куртку и пошел напролом. Главное, не сбиться с курса, а то можно было упасть ненароком в канал, а там уже куда вынесет. За спиной остались жилые кварталы, пропал из виду последний лучик искусственного света. Я шел в полной темноте, глаза начинали видеть пейзаж вокруг: грязный кирпич под ногами, обломки огромных труб, брошенных просто так, без всякой надобности, черный свод над головой, от которого шло странное сияние, словно луна светит сквозь тонкие облака. Внезапно я врезался во что-то мягкое и большое.
– Извините, – сказал я, пытаясь обойти это что-то, но обойти его было невозможно.
– А, ничего-ничего, – донеслось откуда-то справа. Я пошел на звук, голос, не грубый, даже добрый, мягкий, предложил. – Вы можете взять влево и через три дня сможете обойти меня.
– Три дня? – я остановился. – Это очень долго, у меня нет столько времени.
Нечто зашевелилось, я отошел назад, чтобы не попасть под движение огромного тела. Это был гигантский червь. Его рыло, хотя нет, пожалуй, лицо, подползло ко мне. Казалось, он меня рассматривает, но глаз у червя не было.
– Ага, а теперь вы меня съедите? – спросил я.
– Нет, зачем? – удивился червь. – Я не ем големов, мне больше нравятся бетонные кольца или трубы.
– Так эта ваша еда там разбросана, да?
¬ – Да, я немного неряшлив, – вздохнул червь. – Понимаете, имея такое огромное тело очень сложно быть аккуратным, но я стараюсь.
¬–Вы молодец. А почему мне сказали, что вы едите нищих?
– Нищих? Фу, какая гадость! – червь поморщился. – Это все сказки, они падают в канал и их уносит вверх.
¬– Вверх? – удивился я.
– Именно, это самый простой способ попасть в верхний город. Вас проводить, вы же туда направлялись?
– О, нет! – засмеялся я. ¬ Я там уже был, нечего там делать. Я ищу Фемиду, она должна быть где-то здесь, мне так сказала крыса.
– Я понял, ¬ червь с сожалением посмотрел на меня. – Если вы так уж сильны в своем стремлении, тогда мне придется вас съесть. Но не бойтесь, вам надо всего лишь пройти в меня, а там дальше разберетесь.
– Ага, теперь я понял, что означало «переступить через себя», – я с ужасом посмотрел на пасть червя, но делать было нечего, крыса предупреждала, что путь будет мерзким. – Я готов.
– Тогда входите и прощайте, –¬ улыбнулся червь.
– А почему прощайте?
– Оттуда еще никто не возвращался, – червь открыл пасть, и я вошел. Пасть захлопнулась.
-2.
Не буду описывать свое путешествие сквозь червя, такой рассказ не стоит бумаги или, что точнее, затраченного электричества и места на жестком диске. Я вышел из него, долго ли коротко ли, как писали в сказках, но вышел.
Вокруг меня были столпы света, километры голубого неба над
