звуки странной музыки. Ветер приносил к нам раскаты литавр, вой труб, наложенных на нестройный бит, сбивающийся, а потом резко ускоряющийся, чтобы снова запутаться в ритмическом рисунке и споткнуться. Это напомнило мне мои опыты с драммашиной, с которой мне так и не удалось подружиться, у меня не хватало терпения прописывать ритм секцию, а лупить одно и тоже было слишком тупо.
Улица была пуста. Справа прогромыхал трамвай с восковыми пассажирами, а на перекрестке скопилась традиционная пробка, гудели клаксоны, стоял густой туман из чада и окиси азота. Когда мы прошли половину пути, я остановился, посмотреть, что ловят рыбаки. Три человека сидели на берегу и методично вытаскивали что-то из пруда, складывая в ведро. Солнце скрылось за тучами, было сумрачно, хотя по моим ощущениям должно было быть совсем рано, не больше трех часов после полудня. Ближний ко мне рыбак дернул удочку и бросил в ведро кусок серого мяса. В нос ударил запах тухлятины, рыбак оглянулся на меня, гневно открыв черный рот, ни глаз, ни носа у него не было. Я закричал от отчаянья, кошмар, это снова был он! Последняя искорка надежды погасла окончательно. Друзья потащили меня от рыбаков, уже вставших с места, они поднимались наверх, нелепо, падая на землю, но я видел, оглядываясь на ходу, что они хотят идти за нами.
Славка подхватил валявшуюся на дороге металлическую трубу, Тэм уже вертел в руках куском ржавого прута. Я удивился, насколько они были спокойными, даже Надя, уверенно идущая вперед. Я снял рюкзак и на ходу, чуть не выронив, вытащил свою тетрадь. Так и есть, дата была 28 октября.
– Нормально, – сказал Тэм, похлопав меня по плечу. – Главное не бежать, тогда все двинется на нас разом.
В подтверждении его слов, я услышал, как за нами задним ходом едет трамвай, восковые пассажиры, неестественно вывернув головы, как это могут делать лишь совы, смотрели на нас, широко раскрыв черные рты.
– Зачем мы туда идем? – спросил я, когда мы повернули к спуску на пляж, откуда и доносилась странная музыка.
– Надо посмотреть, что там такое, – сказал Славка. – Тебе разве неинтересно?
– Нет, неинтересно, – честно ответил я, – я бы лучше свалил отсюда куда подальше!
– А есть куда? – Надя повернулась ко мне, в ее глазах я увидел столько тоски и отчаянья, что захотелось плакать.
На пляже творилось что-то невообразимое. Толпы студентов, которые шли перед нами, рассеялись вдоль пляжа, образуя странную трибуну. По трое и четверо они садились друг другу на плечи, шатко балансируя на мокром песке. Те, кто был снизу, все глубже входили в песок, пока все новые акробаты не вдавливали их туда окончательно. Следом за ними в песок погружались другие – и так до бесконечности, пока на пляже не осталось никого. Последних за ноги втаскивали в песок те, кто был уже под землей. Земля дрожала, гудела, музыка шла снизу, теперь я слышал, насколько она была чудовищна. Грубое столкновение ритма и тяжелая гнетущая мелодия, повторяющаяся вновь и вновь, с яростью вдавливаемая в уши, в самое нутро.
– Похоже на гимн, – заметил Тэм, затыкая уши.
Мы последовали его примеру, стало легче дышать.
– Ага, вот сейчас наш, – сказал Славка, кривя лицо наподобие рожи знатока музыки, мы таких видели в консерватории, нас Надя как-то повела туда, чтобы мы культурно подросли.
– А это еще кто? – с ужасом спросила Надя, показывая на маленьких человечков, сделанных будто бы из печенья, с пуговками цедры вместо глаз и кремовыми ртами.
Мы отошли назад, спрятавшись за деревьями, чтобы нас не было видно. Человечки из печенья поделились на две группы, одна была бледно-желтого цвета, а другая коричневая. Они стали что-то кричать друг другу, друг на друга, но ничего не было слышно из-за музыки.
Каждая группа выдергивала из своих рядов тех, кто был немного другого цвета, либо темнее, либо светлее, чем они. Выдернутые человечки покорно вставали на колени, а потом их разбивали на куски огромными палками, напоминавшими свернутый в спираль леденец. Тут же из каждой толпы выбегали человечки и сжирали раскрошенное печенье, становясь больше, толще, выше. Так продолжалось довольно долго, пока не съели всех, кто отличался хоть немного.
– Какая дрянь! – с отвращением прошептала Надя.
– Хочешь печенье? – ехидно заметил Славка, но его самого затошнило, и он умолк.
Человечки из печенья отошли в стороны, они долго совещались, поглядывая на противников. Из каждой группы полетели камни, разбивая часть человечков на части. Кто-то продолжал кидать камни, погибая под ответным огнем, но многие пожирали разбитых, вырастая на глазах, руководя оставшимися самыми мелкими. Когда не осталось ни одного, кто смог бы бросить камень, большие человечки выхватили из ниоткуда трубочки и стали поливать противников чем-то белым..
– Молоко? – с удивлением спросил Тэм.
Струи белой жидкости размягчали тела противников, они набрасывались, отрывая части тела, вгрызаясь в головы, пожирая. Все смешалось в ужасную кашу, и было уже не понятно, где кто, и кто побеждает.
Вскоре на пляже осталась куча грязного мокрого печенья, еще колыхавшаяся, но не способная подняться. Мы вышли из укрытия, пахло молоком и печеньем, но от этого запаха тошнило так, что Тэм не выдержал, его вырвало, мы держались.
– Она шевелится, ¬ с ужасом прошептала Надя, указывая на кучу. – Она встает, ребята, встает!
Куча действительно зашевелилась, грязный ком поднимался, вбирая в себя песок, камни и все, до чего мог дотянуться, превращаясь в огромное, высотой в трехэтажный дом, подобие пряничного человечка. У чудища не было глаз, только огромный черный рот, из которого и лилась белая жидкость. Чудище пыталось идти к нам, неуклюже, но с каждым шагом увереннее.
– Бежим! – крикнул Славка, но за нами сомкнулись деревья в сплошной забор, выставив вперед сухие острые сучья.
– Отмахаемся! – уверенно сказал Тэм, но струя белой жидкости ударила в его руку, выбив прут. Он схватился за руку, его кожу обожгло кислотой, кожа покраснела и покрылась волдырями.
– В воду! – скомандовал я.
Мы оббежали чудище, пока оно разворачивалось, ребята успели зайти в воду, а я остался стоять на берегу.
– Стас! – крикнула мне Надя.
– Я сейчас! – махнул я им, лихорадочно роясь в рюкзаке, я же нащупал ее еще в аудитории.
Так, пакет, нет, не то, коробка, перчатка. Я вытащил белую перчатку, кровь на ней уже высохла, зачем-то я одел ее на правую кисть, рука тут же нашла тяжелый черный бочонок в рюкзаке. Я достал гранату, она была точно такая же, как в моей любимой стрелялке, в которую я играл много ночей подряд. Я выдернул чеку и метнул в чудище, подходившее ко мне. Сначала мне показалось, что граната летит мимо, не в раскрытый черный рот, а ниже, но реальность исказилась, воздух искривился и траектория черного бочонка изменилась, направляя готовившийся разорваться снаряд прямо в рот чудищу. Я уже видел, как внутри гранаты закипают, взрываются миллионы искр, рождая смертоносное пламя. Я, как завороженный, стоял и смотрел на нее, желая увидеть, как освобожденное пламя разорвет эту гадину на части. Тэм схватил меня за ноги, я упал, а он поволок меня в воду.
– Задержи дыхание! – только и успел услышать я, поспешно сделав вдох. Грянул взрыв, ударная волна прибила меня ко дну, накрывая тоннами воды сверху. Как же больно, также, как я ломал ногу после неудачного прыжка со второго этажа, только ногу ломали раз за разом, и вторую, и руки, и спину, с наслаждением, кроша кость в мелкую пыль.
-7.
Пустой кабинет. Стол со стулом и еще один напротив стола, прислоненный к стене. Серо-зеленые стены, крашеные масляной краской еще при Андропове, вместо окна портрет президента, короче глазу не на чем остановиться. Поэтому я смотрел на свои ноги, на руки, исчерченные полосами глубоких царапин. Повязка на ноге была свежая, но через нее пробирались капельки шпионов, окрашивая бинт красными пятнами. Интересный цвет, я помню свою кровь, она не должна быть такой яркой, наверное, яркая кровь бывает у выдающихся личностей. Пятна пурпурные, 100%-ная magenta.
Вошел следователь, высокий грузный мужчина в помятом кителе синих тонов, брюки имели что-то подобие стрелок, не хватало еще черных сапог на ногах, но у него были лакированные штиблеты небольшого размера, 41, а может и 40, непростительно мало для такого гиганта. Ручки его тоже были небольшие, маленькие ладони, холеные, не привыкшие поднимать что-то тяжелее пивной кружки за здоровье генерала и президента. Зато морда была соответствующая, огромная, гладко выбритая, с огромным ртом и толстыми губищами. Не было самого малого – глаз и носа, даже уши были, а рот не был черным, я видел его желтые зубы, на которых довольно четко прорисовывался логотип мирового лидера по производству табачной дряни из Японии.
– Станислав Викторович Миронов, – прочитал следователь в документах и посмотрел на меня, точнее обратил ко мне свое слепое лицо.
– Слушаю вас, – ответил я, следя за тем, как он, читая документ, каждое слово проговаривал губами.
– Вы готовы дать признательные показания? – спросил он, став рыться в ящиках стола, но там, судя по всему, ничего не было, ящики захлопывались с довольным треском, как бы дразня хозяина стола.
– Не готов, мне не в чем признаваться – я ничего не совершал, – спокойно ответил я, медленно меняя позу на жестком стуле, тело болело так, что от каждого движения я готов был провалиться в обморок, кто знает, сколько раз это было сегодня, а может и вчера? Я давно потерял счет времени, в моем кошмаре оно вряд ли имело значение.
– Ну, как же? – искренне удивился следователь. – Вот передо мной показания свидетелей, показания ваших мертвых друзей.
Он похлопал по толстой папке, доверительно придвинув ее ко мне и раскрыв.
– Я вот не пойму, а как вы можете все это видеть, у вас же нет глаз, – я пожал плечами, и почему я раньше не задал этот вопрос.
– А, вы про это, – следователь засмеялся. Пожалуйста, но вы же знаете, Фемида должна быть слепа и беспристрастна.
– Фемида, может быть, – засомневался я. – Только она сюда давно ли заходила?
– Она у нас сидит, в дальней камере, – следователь показал пальцем вниз. – А вот и мои глаза, если вам угодно.
Он достал из кармана кителя два глаза, больших и красных, с длинными жгутами зрительного нерва. Глаза смотрели на меня внимательно и, как мне показалось, даже с некоторым сочувствием, точнее левый глаз, правый просто внимательно.
– А за что вы посадили Фемиду под замок?
– В мешок, в каменный мешок, ¬уточнил он. ¬ Вы знаете, мешала работать, везде лезла, что поделать, старая уже, в маразме, а сдать нельзя, не поймут. Пускай поживет с нами, все же не чужая.
¬Да, мы умеем призирать родных, – кивнул я. – Наша национальная черта: завидовать другиму и призирать родных до смерти, желательно до скорой.
Следователь достал сигареты и закурил, пуская дым в сторону от меня. Дым был странный, сизый, но от него не душило, он пах весенним лугом, свежестью утра. Так сильно захотелось жить, что я даже выпрямился, превозмогая боль.
– Посмотрите папочку, там много интересного, – предложил следователь, я стал листать папку.
– И как вы, такой умный молодой человек, а стали террористом, не понимаю, зачем вам это?
¬ – Террористом? – удивился я, найдя показания мертвого Славки, на листе была приклеена черно-белая
