головой, чистый воздух, пели птицы, росли зеленые деревья, под ногами стелилась мягкая трава с распустившимися полевыми цветами, рядом журчал ручей с прозрачной ледяной водой, можно было и не сомневаться – это был настоящий рай, как на картинке. Не хватало еще птиц, которые бы садились ко мне на руки и пели чудесные песни. Рай, штампованный, но после червя он был великолепен.
Есть еще одна деталь, вся моя одежда и рюкзак исчезли, я стоял посреди луга в чем мать родила, ежась от прохладного ветра. Рай раем, а ветерок-то можно было и подогреть до комфортной температуры. Пока я озирался, ко мне подошла она. Я ее сразу и не увидел, она словно плыла, не касаясь земли, окутанная нитями света.
Это была она, девушка в белом, с которой все и началось. Она, как и я, была голой, но не было в этой наготе пошлости. Красивая, я это и тогда смог увидеть, с длинными ровными, как у балерины, худыми ногами, узкие бедра, не познавшие счастья материнства, тонкая талия, красивая небольшая грудь, тонкие руки с длинными пальцами, шея, прекрасная, как и она сама, бледное лицо с ярко-красными губами, раскрытыми в непонятной улыбке, аристократичный ровный нос и глубокие синие глаза. Черные волосы спадали на грудь, едва закрывая плечи, черным водопадом струясь по груди и спине. Девушка шла ко мне, после ее шага трава и цветы сгорали, превращаясь в пепел, но на их месте вырастали в одно мгновенье другие, гуще, ярче.
Я засуетился, мне было стыдно за свой вид, все же смотреть на меня голого зрелище не из приятных. Она взяла мои руки и приложила ладони к своей груди, обезоружив меня полностью. Она вся горела изнутри жгучим пламенем. Девушка смотрела на меня, продолжая улыбаться. В ее улыбке не было той злой усмешки, которую я видел раньше, ее губы пытались скрыть, насмешку, может ненависть, но не обращенную ко мне. Синие глаза пронзали меня долгим глубоким взглядом, а у меня потерялся дар речи. Я столько хотел у нее спросить, на ходу накидывая вопросы, как только ее увидел, а теперь ничего не хотел.
– Меня зовут Ольга, – сказала она, голос был уверенный, холодный. – Не думала, что ты заберешься так далеко. Ты же искал Фемиду?
– И тебя, – честно сознался я.
– Я могу отвести тебя к ней, но что ты хочешь узнать у нее? Старуха давно сошла с ума, много сотен лет назад. Она слепа и безумна, вот уже сотню лет она пытается осудить себя, вынести приговор.
– Да, это безумие, – согласился я.
Ольга отняла мои ладони от груди и взяла меня за правую руку, уводя за собой. Мы прошли луг, взобрались на холм, Перед нами лежало бескрайнее поле ржи, на небе кружили беспечные птицы, налету ныряя в него.
– У этого поля нет ни начала, ни конца. Ты можешь спуститься вниз и останешься здесь навсегда, – сказала Ольга.
¬– Не хочу, – сказал я и посмотрел на нее. – Зачем ты это сделала?
– Зачем? – она улыбнулась и провела пальцами по моему лицу, с кончиков ее пальцев капала кровь, обжигая кожу.
Она была почти одного роста со мной, немногим ниже, ее руки обняли мою шею, она гладила мои волосы, а я несмело держал ее за талию, боясь действием оскорбить ее. Ольга прижалась ко мне, ее тело обожгло меня, стало трудно дышать.
– А может я невеста Аллаха? Или другого бога? Ты не думал об этом? – спросила она, приблизившись лицом вплотную к моему лицу, я чувствовал ее дыхание, задыхаясь от жара, исходящего из нее.
– Тогда бы тебя не было здесь! – уверенно ответил я.
– А почему ты решил, что во всем должен быть смысл, понятный всем? – спросила она. – Мне не нужна чужая идея тех, кто не считается со мной. Они инструмент в моих руках. Ты думаешь, что каждый достоин жизни? Я вижу, ты так не думаешь, Знаешь, о чем я жалею?
– Нет, не знаю.
– Я жалею, что не прошла дальше, слишком мало, слишком просто – жалкие жизни, всего лишь несколько десятков!
– Ты убила моих друзей, – я попытался отойти от нее, но наши тела будто бы приварились друг к другу, я не мог пошевелиться, она злорадно улыбалась.
– И тебя, не забывай про себя. Или ты думаешь, что остался жить? – она расхохоталась. – Я ненавижу! Ненавижу всех! Ненавижу вас, простых людишек, которые дрожат за свою жалкую жизнь, но еще больше я ненавижу тех, кто пресмыкается перед теми, кто жрет их, выпивает кровь! Ненавижу!
– Чего же ты хочешь? Ты же сама погибла, в чем смысл?
– В страхе – вы должны бояться. Всегда, всю жизнь! – она посмотрела на небо, солнце вспыхнуло, ослепляя глаза. – Тебя пытаются разбудить. Это ненадолго. Ты меня никогда не забудешь, никогда.
Она поцеловала меня, нежно, наверное, так целуются в первый раз, это и был мой первый раз, и последний. Мы целовались долго, я горел, наслаждаясь этой болью, сильнее прижимая ее к себе, а потом все пропало, осталась одна чернота и глухая тишина, давящая на уши.
-1.
Темно так, что не видишь собственных рук, тела. Конечности отделяются от тебя и начинают жить собственной жизнью. Я висел в пустоте, сотрясаемой странными волнами, колыхавшими меня вместе со всем этим ничто. Что-то подобное испытываешь, лежа на надувном матрасе где-нибудь на берегу черного моря, может, и доплывешь до буйков, но в Турцию точно не доплывешь. От скуки я начал напевать, пытаясь сбить с себя образ Ольги, но он мучил меня, горя перед глазами. В моих мечтах она улыбалась мне, немного насмешливо, но по-доброму. Эта улыбка напомнила мне Ленку из другой специальности, с которой что-то и могло бы замутиться, если бы я все не испортил. От осознания моих дурных грез я завыл, громко, но не слыша своего голоса.
– Ты чего разорался? – спросил меня Славка, появившись из ниоткуда. Внутри него горел яркий свет, и я видел его. – Стас, ты с ума сошел?
– Наверное, да, так и есть! – обрадовался я. – А где Надя, Тэм?
– Мы здесь! – ответил Тэм, появившись вместе с Надей рядом со Славкой. Они висели далеко от меня, я захотел подплыть к ним, но понял, что не могу двигаться.
– Мы всегда рядом, – сказала Надя, улыбнувшись. – Бедный Стас, как тебе было тяжело.
– Будет, будет тяжело, – поправил ее Славка.
Я заплакал, стыдно было плакать перед друзьями, перед Надей.
– Пусть поплачет, – коротко сказал Славка. – Есть о чем.
– Как мне вас не хватало! – сквозь плач сказал я. ¬ Я вам никогда не говорил, но как же я вас люблю! Честное слово, люблю! Не уходите, пожалуйста, не уходите!
– Это невозможно, мы уже ушли, – покачал головой Славка. – Хочешь увидеть, во что мы превратились?
Я увидел, как по его телу расползались уродливые линии, как он стал распадаться на части, обнажая внутренности.
– Нет! – закричал я – Не надо, пожалуйста! Вы для меня всегда останетесь живыми!
– Ладно, ¬– Славка собрался обратно. – Но от правды не убежишь.
Надя улыбалась, Тэм что-то бурчал, глядя на меня, скрывая улыбку. Славка хмуро молчал и сказал, собравшись с мыслями: «Стас, мы тоже тебя любили. И я, и Надя, даже Тэм, пусть он не врет, он тебя любит. Но нас больше нет, пойми это, а ты еще жив, хотя бы номинально.»
¬ – Да, Стас, не надо думать о смерти. Поживи, как сможешь, для себя, –¬ сказал Тэм.
– Живи за нас! – воскликнула Надя и зарыдала, уткнувшись Славке в плечо.
– Прощай, Стас, – Славка смахнул с глаз слезы, толкнув рукой Тэма.
¬ – Ай, дай я тебя обниму! –¬ Тэм бросился ко мне, но какая-то стена помешала ему, он врезался в нее, продолжая делать вид, что пытается меня обнять.
– Но я хочу остаться с вами! – закричал я. – Зачем мне жить? Я же уже не человек!
– А это не ты решаешь, – строго сказал Славка. – И не божки на небе или где они там прячутся. Там нет ничего, понимаешь? Мы живем в этом мире только из-за тебя.
¬ –Это твой мир Стас! – воскликнул Тэм, пнув прозрачную стену. – Строй его для себя сам.
¬Пока ты будешь нас помнить, мы будем живы, – сказала Надя. – Ты же сильный, мы все на тебя равнялись. Это правда, Слава, ну что ты молчишь?
¬Правда, помнишь, как ты меня заставил не бросать секцию по шахматам? А у меня там ничего не получалось. А в институт кто меня затащил? – Славка погрозил мне кулаком. ¬ Я тебя из самой преисподни достану!
– А почему ты думаешь, что ты попадешь туда? – удивился я, но вспомнив рай и Ольгу, замотал головой.
¬– Да там же все наши, хоть не скучно будет! ¬– Захохотал Тэм, вспоминая старый анекдот. Над нами загорелся яркий свет, напоминающий мощную лампу. Я присмотрелся, это была операционная лампа. – Это за тобой, прощай, друг!
– Прощай, Стас! – крикнули они втроем и исчезли, я не успел ничего ответить.
Не успел! Не успел!
-0.
Меня разбудили. Я их не просил об этом. Каково проснуться после двух лет сна? Не знаете, и не знайте. Нет в этом ни воодушевления, что ты снова живой, ни радости от встречи с близкими, с живыми людьми – ничего этого нет, а есть лишь боль, задавленная литрами обезболивающего, и пустота внутри тебя самого.
Я жив, но я не чувствую этого, мне кажется, что тот я, которого пытались спасти уже умер. Тогда значит, я мертв? Тоже нет, сердце бьется, дышу без ИВЛ, даже рукой шевелю и ногами. Правой руки у меня нет, ее оторвало взрывом, да и вообще я весь нашпигован осколками, как кусок свинины чесноком, очень точное сравнение, я себя именно так и ощущаю. Блюдо получилось так себе, мясо подгорело, вкус не очень.
Я видел каждый день встревоженное лицо матери, не понимающей, радоваться ей или горевать. Иногда приходил отец с братом, посидят полчаса, помолчат и уходят. Вокруг копошатся какие-то работники, что-то заставляют делать, они называют это реабилитацией, а по мне это просто игра «а что еще он может». Учимся ходить, учимся ходить не под себя, пользоваться рукой, одной, протез обещают, уже заказали, какой-то дорогой. Грех жаловаться, за меня хлопочет какой-то фонд, мать притащила подборку статей на планшете про меня… меня стошнило, подумали, что ЖКТ не принимает пищу, а я не принимаю эту жизнь, так будет правильнее.
Через пару месяцев меня выписали домой, под амбулаторный контроль матери. Мне не разрешали ничего делать, врачи говорили, что я должен беречь свой мозг, не перегружать его, но я все помнил, даже то, что преподавали нам в универе. Сейчас я был готов сдать любой экзамен без подготовки, настолько ясно я видел предметы. Скорее всего, мне так казалось, и я ничего не помнил.
Самое отвратительное – это прогулки. Когда тебя вывозят на коляске, а ведь я могу ходить сам, но надо беречь силы. А потом ты просто сидишь на лавке или стоишь у дерева, слушаешь, как визжат машины, трепятся мамочки на детской площадке, боязливо, со смесью смущенного сострадания и омерзения, смотревшие на меня. Что ж, я урод. Все мое лицо исчерчено шрамами, нет правой руки, хожу спотыкаясь, вот-вот клюну носом в землю, и лицо разорвется на лоскуты. Голова еще в этой кепке, обмотанная бинтами, урод, сам себе противен.
Часто приходит следователь, иногда вместе с ФСБшником, он не представляется, поэтому я думаю, что он оттуда. Все спрашивают про Ольгу, знаю ли я ее, могу ли что-нибудь вспомнить. Они считают, что я ее знаю, так получается по видео, я вроде как ей машу, как знакомой, а я не махал, я пытался остановить ее. Ольга смотрит на меня, я видел это видео, я бы тоже подумал, что мы знакомы.
Один раз мне дали посмотреть видео до конца, тот, ФСБшник, он просто включил другой файл и смотрел на мою реакцию. А я смотрел, как в замедленном проигрывании разрывает на части моих друзей, меня. Ничего нового, я все это и так помню. Он думал, что я что-то выдам,
